1.15. Возвращение в СССР

Ты даже не знаешь, как ты счастлив,
вернувшись в СССР
Пол Маккартни

- Прошёл испытание придурками, - хмыкнул генерал Кромов при встрече.
- Власть способна на большее, - ответил Николай.
- Она всегда способна на худшее, - согласился отец.
После чешского похода Четвёртый укрепился в диссидентстве, Чумаченко - в наплевательстве, Обух заматерел в революционности и даже пришёл к выводу, что гражданская война - высшая форма проявления национального самосознания. Кромова же одолевали сомнения во всём.
«We shall overcome» не получилось, - обобщил Четвёртый. - Придётся делать «Back In The USSR».
Компания вернулась в СССР под песню Маккартни, не догадываясь, что сами они из какого-то кретинского «поколения «Биттлз». И тем более, они не ведали, возвращаясь в СССР, что им выпадет доля погубить эту страну.
- Мы уже были близки к победе, - витийствовал Чумаченко, когда ступили на московский перрон. - Кромов-то, ладно, его выгнали из армии за героизм, придравшись к пустяковому ранению. Меня выперли, как идиота, правда, службе это не мешало. Четвёртого изъяли, как слишком умного. Но тебя-то, Обух, за что?
Он не закончил. Возник патруль. Документы компании вызвали уважение. Кромову лейтенант даже козырнул, возвращая бумаги. Но что-то его смущало.
- Мы воевали, не до шмотья было, - догадался Чумаченко.
Лейтенант улыбнулся и козырнул ещё раз.
Родители Четвёртого пили водку, жалели чехов и рассказывали, что Брежнев собирает желуди, чтобы Дубчеки не произрастали. У них были стихи: «Танки идут по Праге, танки идут по правде».
«Главное, чтобы замдиректора дома учёных не узнал, путаник ещё тот», - таились.
Четвёртый несколько лет всё рвался расплеваться с Родиной, но смирился под гнётом мелких радостей советской жизни и, к своему удивлению, успешно врос в социализм.
Папаша Чешкаверки осознал свои ошибки.
Володька Трепасто осознал свои ошибки,
Тепасто-старшему осознавать было нечего, но и он покаялся… перед женой.
«Ты не подумал, - сурово выговорила ему Надежда Константиновна, что отдельная квартира - это всенепременно девки. А, где заводятся девки, туда неизменно жалует и политика».
Она помнила, как подвигла своего Илью на партийную работу.
Чешкаверка укрылась в Париже. В Прагу примчалась в конце 80-ых - доламывать социализм. Но в стране уже выросло поколение новых борцов.
Больше всех повезло словацкому офицеру. На родине его признали героем. Ещё бы. Сутки ротой сдерживал советскую танковую колонну и батальон десантников. Однако при мирном разводе Чехии со Словакией этот боевой опыт не пригодился.
Ну, а кромовские, отведавшие наркотика оппозиционности, поняли, что вернулись в другую страну. Кремлёвские долболомы стояли на стрёме. Матерела идеология. «Голоса» глушили. Генерал Кромов велел смастерить себе особый радиоприемник.
В 69-ом чехи отомстили хоккеем. Сыграли жёстко. «Ваши - танки, наши - шайбы!», - истошничали трибуны.
Держава задремала на десяток лет, пока не грянул Афганистан, но там интересы СССР отстоять не удалось.
На западе империи, у ляхов, зашипела по-змеиному «Солидарность». И театр на Таганке взрывался аплодисментами, когда подполковник Вершинин со сцены сообщал залу, что его полк уходит в Польшу: «Ай, да Любимов!» Хоть так и было у Чехова.
Никто не готовился стать на излёте тысячелетия массовкой в грандиозном спектакле «Крах великой и ужасной державы». И помогали стране в её авантюрах. Порой удавалось опередить события, но начальнички всё и всегда портили. Впрочем, выпущенный Марксом-Энгельсом на волю крот истории рыл хорошо.
…Николай вступил в предместье Тологды, попыхивая сигарой, сверкая орденом. Фасонистую форму из доброго товара генерал распорядился скроить сыну специально для форса пред старым Егором Кромовым.
«На нём защитна гимнастёрка», - пели вслед уличные мальчишки.
К усадьбе горой войны подошёл нарочито прихрамывая.
- Ну, вот я и вернулся с больших манёвров, - отрапортовал деду.
- Георгий, - погладил тот ленту. - Егорий, как наши солдаты говорили, - раскурил сигару.
Он не забыл, как с ними обращаться.
- Ты знаешь, что во Вторую германскую нам разрешали их носить. Но только «Георгии». Орден-то у тебя не видный, но лента - та же.
Дед водрузил на стол огромную бутыль. «Четверть», - произнёс с уважением.
- Самогон?
- Оскорбляешь, внук, последняя монастырская шестидесятиградусная. На твою свадьбу берёг, но война - та же женитьба.
Про водку Егор соврал в тысячный раз.
- Егорий, - ещё раз довольно осклабился. - Была у меня такая тоска, что на твою долю и войны настоящей не хватит. В атомной-то никто себя показать не успеет.
Старик был в ладах с окружающим миром.
- Для нашей страны тоска эта - несерьёзная, - расхохотался Николай.
- Нашёл ты и свою войну, и свою пулю, - веселился Егор, разливая. - Дай-то Бог, чтобы, поймав первую, отпускал другие. Но от наград не уклоняйся.
- Пуля моя особая, ревизионистская, идейно-разрывная, - смеялся Николай.
- Вот незадача, - хмыкнул дед, - при любой власти мы, Кромовы, в орденах ходим.
Егор хранил «Красное знамя» брата Юрия, которое, по документам, вроде бы его, дома надевал по праздникам свой офицерский Георгий, гордился партизанской медалью, доставшейся ему после кровавой бессмыслицы 43-го года.
- Странный народ, эти швейки, - размышлял старик. - Нет у них твёрдости в вере, - говаривал в своё время Иммануил Кант. - Воевали с Папой римским, победили, а остались католиками.
- Дед, откуда ты знаешь про Канта? - спросил Николай.
- В религиозных войнах я разбираюсь, - обиделся тот. - За что орден-то «Слава-Георгий»?
- За возвращение беглого солдата Швейка в социалистическую казарму.
- Выходит, он всё же к белым переметнулся, - удивился Егор. - Допекло, видать. Не зря я его в 18-ом отпустил на все четыре стороны. Лихо ты отслужил, - восхитился ещё раз пьяный старик. - На полный veni, vidi, vici.
- Пришёл и увидел, но победил ли, - скривился Николай.
- Ты хоть одного белочеха встретил, - спросил Егор.
- Да, я и просто чехов толком не разглядел.
- Жандармы всегда ждут у крыльца, - неожиданно бросил дед.
- Побывал я у них в лапах. Выкрутился.
- Не пойму я этих швейков. То они - за русских, то - за красных, - пробормотал Егор, засыпая.
Он хоть и был отцом советского генерала, но оставался белогвардейцем. Совсем старый белогвардеец.
В усадьбе обитали, хозяйствуя и обхаживая деда, две озёрные девки.
«Манька знает о тебе и придёт», - растолковали Николаю.
«Не дождалась тебя Софьюшка, - сказал дед Егор утром на погосте. - Но письмо оставила, - добавил, когда помянули. - Пророческая эпистола, ну, и апокриф, можно сказать».
Бабка рисовала гимназическим почерком по старой орфографии. Это внушало уважение к тексту.
Письмо было о проклятии и величии рода Кромовых:
«Прилепись к жене своей муж рода, но раздаривай своё семя, а супружница, да принимай чужое. И снисходительность явите друг к другу. И странные искушения, позывы к греху не будут вами отвергнуты. И измены своему делу одолевать станут. И будут войны нелепые и ненужные, и мятежи грядут. И застанете вы новый мир, но не все вокруг поймут его». Последняя фраза была загадочной: «Вглядитесь в число зверя, но переверните его с 666-ти на 999-ять».
Николай привёз в Тологду магнитофон: «Давай, дед, рассказывай!»
…Кромов и Четвёртый долго искали военкоматы, которые отрядили их в армию экстравагантным способом. Обух в своём комиссариате скандалил, требуя, или вернуть в училище, или хотя бы позволить ещё послужить, додавить ревизионистов. Угодил на губу. Чумаченко пришёл оформляться на гражданку в штатском и отправился туда же.
Досиживали за них определившие героев под арест пожилые младшие лейтенанты. А воинам-интернационалистам пришло время получать награды. Кромов отхватил орден.
- Ты прирождённый десантник, - сказал Николай Обуху и отвёз его в Кармазу.
- Он прирожденный десантник, - согласился генерал Кромов и взял парня в училище. Медаль за участие в походе на чехословацких раскольников была весомой индульгенцией.
В Москве Володька Трепасто устроил банкет в честь Ника Кромова и его фронтовых друзей. Друзьям он не приглянулся, но те были корректны.
Татка пришлась по душе всем, кроме Николая. «Дошлая какая-то стала, конкретная. Девочка-дама», - подумал он с долей раздражения.
Старший Тепасто заглянул, чтобы причаститься молодостью: «Как воевалось?»
- Пытались закатить Европу, - улыбнулся Ник.
- Жаль, что не пошли на Мюнхен, - вздохнул Обух.
- Ещё как, жаль, - искренне согласился Четвёртый.
- Что хуже - русский советский или советский русский? - спрашивали нас чехи, - схохмил Чумаченко.
- Чем думаешь заняться? - спросил покровитель, отведя Ника в сторонку.
- Внедрением в студенческую среду.
- Я уже звонил ректору. Ты восстановлен, но советуют повторить курс. И в обществе советских студенток, - хохотнул Илья Иваныч. - Да, строго между нами, - посерьёзнел. - Володька все ваши выкрутасы взял на себя. Вышло баш на баш.
Николая уже просветил Мичманок. Зазвав в гости, адмирал не нравоучал, а информировал: «Главным было - не дать вывезти тебя в Россию, а оставить за армией».
Ник понял, что он под колпаком, и так будет всегда.
А Трепасто переживал, что вновь лихое приключение обошлось без него. Он также потерял год и оказался на другом факультете, но это, браво твердил, семечки.
Николаю было не столь парадно. Новый курс, сложившиеся компашки начнут приглядываться: «свой - чужой». Девочки будут примерять к себе.
Татка, показывая московскую квартиру, завела Ника в отдалённую комнату и влепила пощёчину.
- Вот оно как, - от души удивился Кромов. - Чешкаверка была Володькиной, а война всё списывает.
- Аванс это, - растолковала Татка. - Я ж, ты знаешь, не против - и рыбку съесть, и на х.. сесть, - хихикнула в лицо. - Надумаешь, в мои покои есть отдельная дверь с площадки.
- У тебя, говорят, любовник, - поинтересовался Ник.
- Это предок так думает, - ощерилась Татка. - У папаши матримониальные планы. Тот, молодой ещё мужик, идёт в гору. Да овдовел ненароком. Дала я ему разок-другой, - хихикнула, сбрасывая платье. - Для разгону сама приехала. Когда обрядный кофе выпили, небрежно призналась, что давно распечатанная. Он и осмелел. Ну, а здесь не получилось. Смалохольничал мужик, - подначивала, раскинувшись на софе. - Но  тебе, Кромов, я буду изменять, хотя бы из принципа, - выставила свой резон, когда уже одевались.
Николай понимал, что рано или поздно он созреет. Они с Таткой вполне равноценны. Гармоничная будет пара.
Герои Карлсбада напились и страдали о юной маркитантке, погибшей где-то в Судетах.
- Мы воевали и за «Бехеровку», - убеждённо пробормотал Чумаченко.
- Заразился ты ревизионизмом, - осудил такое легкомыслие Обух.
- Половым путём, что ли? - хихикнул Чумаченко.
- Контрреволюция так и передаётся, - подначил Четвёртый
- Конечно, если любовь настоящая, - утвердил Кромов.
Оглянувшись на руины социализма с человеческим лицом, Чумаченко произнёс итоговый тост военной кампании 68-го года:
«Мы с Обухом рвались принести пользу нашей славной армии. Он мечтал служить до упора, до генерала, укрепляя мощь. Я желал сделать её боеспособнее, избавив от себя. Вот и попали на эту войну-прогулку. Четвёртый отважился на беседу с Лениным, хотел рассказать ему, что у нас и как. Никто до него не догадывался, что