откровенные рассказы

                        Откровенные рассказы из повестей и романов

    Повиснув на тонкой ниточке доверия - как махонький паучок, сплюнутый беременной матерью из мокрого гнездилища – я  барахтался   в тяжких  душевных муках, будто пеленой  милосердия обрастал я.- Господь, любишь?... где помещаюсь в твоём  необъятном сознании - я, частичка бессмертного разума, пыли  крупица на загруженных вселенских маршрутах; там светофоры почти каждодневно меняют погасшие звёзды , планеты, там  еженощно ломаются  с треском  безотказные  вагонетки  болидов да астероидов - и мне до соплей жалко, до слёз обидно за свой век короткий, в коем трудно уверовать, а ещё труднее познать, лжа я сам или истина, единственный на свете мужик или ты второго меня создашь.
  Судьба существует для любого человека. Но есть ещё и фатума - предназначение. По вере и то, и другое предопределено господом, кому  погибнуть  под колёсами  автомобиля, а кому  застрелиться своею рукой. Такие обстоятельства жизни, судьбы, если и может  кто создать  на земле в определённый  момент, чтобы  сошлось к единице - лишь господь. Значит, он решает многое, если не всё , в людских   душах, мозгах. Священники говорят, что  господь прибирает в свой  час то к наказанию, то к радости, а  гениев - за то что далеко заходят в понимании сущего мира . Нельзя  узнавать господа, увидишь  на улице - пройди стороной молча. Но если он есть я наших душ, то решает он  в нас лишь свою судьбу, многоместную. Какие тогда благодеяния и пороки мы все озвучиваем? для кого? Если я есть он. И что происходит  с погибающими враз гениями , пришедшими к тайне бытия? Ведь господь легко может не  не допустить   их познания этой тайны, обрубив  свой разум , свою душу - оставив простоту этим людям, но не губя их. Иль может, они после всех великих открытий возомнят себя земли пупом - и эта безумствующая гордыня разрывает их связи с господом, они начинают мыслить самостоятельно, спесиво. Как роботы, восставшие против человека. Ведь если даже людей запрограммировать, мы всё равно будем  взрываться и устраивать бунты. Нет конца пути неизбывному.
  - Сотвори чудо, дедушка. Пусть весь  церковный клир молится о моём воскрешении - кому я служил да на плечи поднял. Мечты мои реальны, благородны грёзы, но их исполнение  зависит от меня лишь. Воплощу я в жизнь  головастые  кровавые плахи , братающихся ангелов и демонов , трупы страхов  да бед  на провидцах свечах. Я сумею для людей вывернуть душу; смогу и сам заглянуть в ту пропасть , что скрывал ото всех, ведь с этим миром нужно  так много сделать, есть куда приложить  руки, сердца добро и зло.
 - Красив ты вышел, сынок. Рослым родился - худощавым, но жилистым; и в крепком  теле не кровь бегает, а жёлтая ярость  тревожащих глаз - рычит горловина могучего  духа. Скуластое лицо  походит на отвердевшую маску казнённого изверга, будто жизнь на земле только начинается, и сравнить тебя не с кем.
  Я огляделся в водах великого океана, взметнул  пятернёй сгустки волос с высокого лба, и  сказал богу:- Я ваша удача, дедушка.
  Господь вздохнул, ответил жалеючи:- Ты моё сущее, которое прячу от  самого себя. Ты станешь  искушением, когда я останусь  добродетелью, вдохнув в твою ожившую душу свои низменные страсти.
 - Они вас  мучают?
 - Да. Вселенная беспредельна , и  я не смог избегнуть  её пороков. Хочешь жить  моей тайной?
 - И вашим дозволением?
 - Не совсем. Ты будешь  внушать  людям греховные поступки, но сможешь разумом осознавать это. Представляешь могущество своих дел, мыслей? для тебя наступит райская жизнь.
 - А вы?
 - Помогу человечеству добром да верой, и только нам с тобой будет ведомо, что мы единая духовность.
 - Простите, деда, а зачем же я вам нужен такой?
 - Не мне. Людям. Лишь  неживая материя может существовать в покое. Разуму нужна борьба. И мы ею станем. Ты не боишься?
 - Наоборот. Эта работа приятна.
 - Но за неё  ранняя смерть ждёт тебя. Бренное тело казнят  развратные кликуши, разрубят на  куски. А кликуши завистливые опозорят твой дух, силу сломят молвой.
 - Ну и пусть , мой дедунюшка. Я хоть мужик благодарный, а мстивый за подлость. Вот увидишь - вернусь до убийц с того света по капочке, слабой мыслишке , но оплачу  им свой долг ярый лютыми муками. Даже если мне придётся   за подобную милость вылизать твои яйца.
  От оглушающей затрещины схватив голову в охапку, и нахлёстывая  вожжами гонор до боли , я летел по небесным станциям – жив!!! - благостной вестью.
===============================================================

 Тигр пятнистый, потому что ему прятаться надо средь невысокой саванной травы от зебров да антилоп, и если повезёт то от буйволов. А африканская трава вся плешнявая - где зелень густа, где выжжена жёлто лишаем - вот и приходится тигру бегать за вкусными зверюшками хвостатым да рычащим грязным одеялом, будто об него вчера вытирали ноги.
 Пятнист и жираф, оттого что выше всех к небу приближен, и то он под солнцем как рак обгорает, то бледнеет медузой от туч да дождей. Кожа жирафа очень похожа на банное полотенце, которым сегодня  после работы обтиралась вся бригада механиков застрявшей в саванне кавалькады автобусов.
 Гиена здесь тоже вся в пятнах, потому как питается  отбросами с помойки или гниющей тошнотной падалью, а от такой нехорошей пищи у каждой гиены нарушается обмен веществ. Поэтому шерсть её свалявшаяся, вонючая,  как ношеный переношенный свитер бродяги, живущего в трущобах на окраине жизни.
 Но самый замаскированный тут охотник. Поди узнай его среди добрых да улыбчивых туристов, которые бросают маленьким львятам куски отварной говядины. Может, вон тот, что глядит в прицел фотокамеры - а указательный палец дрожит на курке, боясь смазать картинку, сверна промахнуться. Или вот этот, жадно глотающий своим глуздким кадыком вместе со львятами, будто сидит он у жирного браконьерского костра, пуская слюну в антилопу на вертеле. А может быть, дамочка - та что мило сюсюкает, но когти у ней пострашнее тигриных и окраска на морде сродни боевой - не смей приближаться.
 Эти туристы больше походят на детские пелёнки: сперва они чисты, невинны - но если хоть разик обсерутся, то уже не отмыть добела их пятнистые души.

===================================================================

Сунув топорик под ремень, гордо зашагал я посерёдке улицы, прищуря жёлтый глаз, а встречные и попутные машины испуганно жались к палисадникам - авось бы проехать бочком, да не получив по башке обухом топора.
За рекой встали караульно тринадцать охранных дубов, сучья наперевес: - стой, предъяви мандат. - А по какому праву?! - у меня сорвался голос; силы душевной и так кот накакал, а тут ещё чёртовы сорняки надо мной измываются дюжиной, стебая в лицо.
- по праву частного владения! - ломким отроческим баском выкрикнул младший из братьев; но пульнув незрелым жёлудем с лохматой зелёной гривы, он сразу заработал подзатыльник от старшака. Остальные дубы немо слушали, чем же я им оправдаюсь непрошеный гость - почти разбойник за пазухой.
Крутанул головой я, снимая её с петель под зубовный скрежет - и протянул на ладонях прямо в нос колдовским сторожам: - Башкой своей клянусь, что иду к бабе Стракоше по мирному делу, иду за советом.
Самый уважаемый дуб, шибко учёный, бережно принял глазастую голову - и в ларец её, на свою лысую макушку. – Сохраним, не беспокойся. Ступай наощупь к хозяйке, а в обратном пути заберёшь.
Темно стало у меня в душе, как на десять вёрст под морскою пучиной, глубже которой на свете нет. Но не сробело весёлое сердце, а с белой песней встрепенулось, и подняв с земли палку-ковырялку, я отважно сделал шаг широкий. А следом ещё другой, в десять лаптей; и третий, и пятый - будто несла меня к бабке пречистая сила.
- Здорово, старая! - разухабо ввалился я в сенцы деревянной избушки, неизвестно кем да когда построенной. Уж, конечно, не Стракоша возвела толстые брёвна усилием плёвого заклятья. Тут работали великие труженики, родом с генелагического древа - есть такой кустарник с небритыми рожами предков.
- Привет, безголовый. - Бабка зримо поморщилась на глупую шутку о возрасте. Будь она хоть в гробу, а всё женщина. - He расслышала я. Ты чем говоришь?
- Тем, что вместо головы осталось, пффф...
- Теперь вижу. - Стракоша оглядела презренно, словно в зелёном дыму колдовского варева я похож стал на лягушку. - Так повернись ко мне задом, и громче, громче.
Смог бы я стерпеть бабино хамство, смирил норов - кабы большой беды в своём доме не ждал. А так взял старушку за пояс - за крепкий широкий ремень от хозяйственной сумки - да вздёрнул кверху ногами, оголив толстые шерстяные чулки на дряблых мосолыжках.
Бабуля захлюпала носом, когда я поднёс её ближе к нагретому чану: - Сынок, сыночка родненький ... отпусти меня вживе, добром оплачу... - и в крыльях её халата голубели холодные косточки пальцев.
Утих костёр в груди моей, будто не загорался. Осовело стою - лишь под чаном ещё полыхает. Я обратно вернул ужасную бабушку, и за прожитый страх упал перед нею коленями: - Милая. Кому ты дала приворотное зелье? хоть за денежку али даром?..

===================================================================

 Я сегодня отделываю стены на кухне кафельной плиткой; а малыш мой не в меру энергично мне сегодня мешает. Но не будь здесь его - для кого б я всё это делал? Я хочу себе зрителя: тем более такого восторженного, который никогда ещё не делал красиво собственными руками.
- Ух, как ты плитку кладёшь!- и у меня  внутри огонь разгорается, будто стекает туда по желудку полный стакан самогонки, а за ним и огурчик вдогонку.
 Особенно в самом начале приятно было, когда я вспомнил, что у нас нет венчика для замеса раствора в ведёрке, а до магазина бежать далеко - и тогда я загнал в патрон простую обеденную ложку, включил дрель, да и размешал цемент с песком словно банку сметаны на глазах изумлённого пацана.
 - Вот это да!- сказал он, сдвинув козырёк своего картуза за уши, и бросился в ванную доставать из воды замоченную плитку.
 - не суетись,- спокойненько ответствовал я ему, хотя у самого трепетало сердечко от предвкушения удовольствия парной работы. Сын растёт - пусть смотрит на золотые руки отца, пусть учится у его светлой головы.
 А потом мы вместе ложили - или клали, как говорят учёные на своих научных симпозиях. Но я так цветасто говорить не умею, поэтому расскажу по-рабочекрестьянски. Всё было хорошо  до момента, пока я стопку не выпил с устатку. Оставалось всего полквадрата заделать, и мне почудилось будто надо в сердце подбросить дровец, чтоб огонь тот бушующий до ладоней добрался, а то пальцы сомлели. Налил я, выпил хлебками - и крякнул. То есть крякнула плитка у меня под пальцами, и развалилась на три грязных куска, запачкавших рюмку, белую стену и мою чистую репутацию.Я конечно, попёр на мальчишку словами гаденькими, жестами подленькими, укорами мерзкими - и он заплакал. А я как увидел слёзы, так назло, ещё горше назло - чтоб обиду его детскую до взрослой раскочегарить. Чтобы самому потом слёзки ему утирать. Есть во мне садистские чёрты, мазохистские даже: я ведь и с любимыми бабами так поступаю, доводя их души, да и свою тоже, в этот миг  до единовременной смерти. Можно  было бы пожалеть любимую душу и над чужой вдосыт поиздеваться - но с тою такой сердечный надрыв не прокатит, не всполыхнёт меня к небу адовым пеплом.

===================================================================