Мы искали друг друга. Гл. 9. Гибельные выси

нытье.
- Что вы, ей богу, как малое дитя… Ну-ка, повернулись. Быстро!
- Только потихоньку… Ой!
- Все, все. И не надо дергаться, когда колют. Вот соседка ваша – ей уколы больнючие делаем, терпит же, не кричит, и не хнычет.
«Что те уколы, - подумала Саша с горечью, - по сравнению с болью, которая там, в душе». Она действительно не жаловалась, не причитала, а если и плакала, то так, чтобы никто не видел.
Родные и знакомые не забывали Сашу, навещали, приободрить старались. И это было ей в тягость. Саше казалось: без их назойливого внимания она бы скорее справилась с душевной болью. Вот Полине Андреевне, соседке, родственники не докучали визитами. Один раз появился мужчина лет сорока-пятидесяти, лысоватый, потрепанный, какой-то. Сын, должно быть. Принес старухе домашнюю еду, спросил про самочувствие - и был таков. Не присел даже. Пару раз приходила невестка, та самая « Нинка-стерва». Оказалось – нормальная женщина, приветливая, улыбчивая. Подробно расспросила бабку, что, да как, чего принести в следующий раз.  Старуха лисила, говорила с невесткой не просто любезно – заискивающе, «Ниночкой» называла.
Соседка, конечно, не подарок, да бог ей судья. Сашу другое мучило – бессонница. Многим знакомое состояние, когда чем больше стараешься, тем дольше не можешь заснуть. Пытаешься задействовать  проверенные средства, вроде счета овец, но скоро понимаешь: это, что мертвому припарки. Остается лежать, таращится в темноту, и стараться думать о приятном. И тогда, может быть, спасительный сон придет.
Сначала Саша пыталась самостоятельно справиться с проблемой, затем с помощью снотворного. Тут новая напасть: теперь засыпала она моментально, но где-то часа в три-четыре ночи просыпалась, и – всё, до утра уже не смыкала глаз.
Неудивительно, что каждое утро Саша, глядя в зеркало, видела там одну и ту же печальную картину: бледное измученное лицо, серые тени вокруг глаз, на голове – воронье гнездо. Как могла, старалась привести себя в порядок. Ждала кого то? Пожалуй,.. хотя и не признавалась, даже самой себе.
Не напрасно ждала. Макс пришел.
Спросил разрешения войти. Как-то неуверенно поздоровался, спросил о самочувствии. Заметно было, что смущается, не знает, как общаться с молодой женщиной, только-только пережившей гибель мужа и потерю ребенка. Двусмысленная ситуация. Она вдова, он … не понятно кто: хахаль - не хахаль, так, не пришей рукав жилетке. А тут еще соседка-старуха – и не поговоришь нормально.
Макс замялся, не решаясь присесть, поставил на тумбочку гостинцы: бутылочку с темно-бардовым соком барбариса, другую, такую же, но ярко-оранжевую, с облепиховым соком.
- Вот. Витамины, - сказал Макс, и пояснил, - Сам собирал.
Зачем ему понадобилось это вранье, - на самом деле барбарис с облепихой ему пожертвовали женщины из их партии, - Макс не смог бы объяснить толком. С языка сорвалось.
Саша сдержано поблагодарила. Она тоже была в замешательстве. Соседство Полины Андреевны ее не смущало: старуха все равно не обращает никакого внимания на приходящих к Саше, по крайней мере, делает вид, что не слушает их разговоры. И, все-таки, не по себе ей было: оказалась неготовой к этому свиданию.
Пауза затянулась.
- Я пойду… Выздоравливай, - стал прощаться Макс.
Саша кивнула. Макс улыбнулся, виновато,  пошел к двери.
- Максим, подожди.
Он вернулся.
- Хорошо, что ты пришел…
Она протянула руку,  Макс осторожно сжал ее ладонь. Сердце гулко бухало в груди, и его стуку вторило биение другого сердца.
- Как хорошо, что ты пришел, - повторила Саша.

6
Бронислава Вячеславовна ни разу не навестила Сашу в больнице. Но вовсе не от нежелания видеть невестку, ставшую вдовой. Сашина свекровь (теперь уже бывшая) сильно сдала. Гибель сына, последнего по-настоящему родного человека, надломила несгибаемую женщину.
Прикроватный столик в спальне Брониславы Вечаславовны превратился в маленький филиал аптеки. Одних только сердечных препаратов и средств от давления насчитывалось не менее дюжины.  Доковылять до кухни стало для Брониславы Вячеславовны проблемой, приходилось держаться за стену и делать остановки. Частыми гостями в доме сделались врачи неотложки.
Именно таким Александра, выписавшись из больницы, увидела дом Ярошевских и его хозяйку. Удручающую картину являло собой это разоренное  гнездо. Еще более печальное зрелище представляла хранительница ныне погасшего очага, некогда властная аристократка, а теперь просто немощная старуха в донельзя запущенной квартире. Жалким выглядел и попугай Коко (он же Давлят), едва не погибший от истощения: хозяйка постоянно забывала его кормить. Давлят сидел в клетке нахохлившись, время от времени принимался долбить клювом прутья, ругался на своем птичьем языке (разговаривать по-человечьи он так и не выучился).
Саша еще в больнице решила, что вернется домой к родителям. С Брониславой Вячеславовной они теперь вроде как чужие. Да и у папы с мамой ей, ясное дело,  лучше всего. Вот только,.. будет ли это честным по отношению к свекрови, хоть и бывшей? Саша решила: поговорит с Брониславой Вечаславовной, попробует объяснить, мол, ничего личного, никаких обид не имеет… А может,  Ярошевская сама укажет ей на дверь. Тогда и объяснять ничего не придется.
С такими мыслями Саша появилась на пороге дома, не успевшего стать ей родным. Вошла - и ужаснулась. Боже ты мой, неужели это тот самый дом!?  Как, оказывается, можно запустить свое жилище.
А Бронислава Вячеславовна, увидев невестку, просто расплакалась, чего раньше не позволяла себе никогда. Саша кинулась утешать старушку, и тоже разревелась. Так и рыдали они, обнявшись, две женщины: молодая вдова, и мать, потерявшая последнего сына.
Саша поняла, что не сможет уйти, оставить убитую горем женщину одну. Она принялась наводить порядок в доме, все мыть, чистить, раскладывать по местам. Устала страшно, - еще не совсем оправилась после болезни, - зато квартира была приведена в божеский вид.
Прошло больше месяца после выписки, а Саша все еще находилась на больничном. Врач в поликлинике каждый раз продляла ей бюллетень.  Саша и рада была. Ей совсем не хотелось показываться на людях, слушать болтовню и пересуды дамочек из их геолпартии, где теперь и начальник новый. Она вообще подумывала подыскать другое место. Может, вообще, не связанную с геологией работу найти.
Свекровь сделалась беспомощной, как трехлетний ребенок. Только что на ручки не просилась. Зато постоянно упрашивала:
- Почитай мне, Саша.
Невестка, если не было срочных дел, брала со стеллажа томик стихов, садилась на диван рядом со свекровью, и начинала читать. Пастернака, Бальмонта, Гумилева.
«Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе…»
Грустная музыка стихов завораживала. Уходила ноющая душевная боль, сменяясь тихой светлой печалью.
Какие-то глубинные струны в душе молодой женщины трогали, будто бы про нее написанные строки:
«Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года…»
И эти:
«Не смею вернуться в свой дом
И все говорю о пришедшем…»
Бронислава Вячеславовна слушала,  прикрыв веки, и казалось, начинала дремать. Но стоило невестке замолчать, свекровь тут же открывала глаза.
- Саша, читай.
Год заканчивался.  Слава богу, подходил к концу. Плохой год, несчастливый. Хотелось верить, что все беды останутся в нем, а с началом нового витка планеты вокруг солнца придет Удача.
Новый год ждали, на него надеялись, верили: будет лучше. Наивные люди.
За неделю до Нового года произошло событие, нарушившее размеренное существование двух женщин, Ярошевской-старшей и ее молодой невестки. Из Саратова, нежданно-негаданно,  приехала младшая сестра Брониславы Вячеславовны, Софья.
Тетя Соня оказалась чрезвычайно деятельной особой. Не отдохнув даже с дороги, она принялась осматривать квартиру, заглядывать во все щели. Потом заявила, что останется здесь, дабы ухаживать за сестрой, давая Александре понять: отныне и навсегда хозяйкой квартиры (вместе с имуществом) становиться она, Софья Вячеславовна.  При этом  прозрачно намекнула, дескать, присутствие в доме посторонних (имелась в виду, разумеется, Саша) более не желательно.  
Возражать Саша не стала. Тем паче,  свекровь безропотно подчинилась новоявленной опекунше. Война с бездетной незамужней теткой, вознамерившейся завладеть жилищем сестры и ее скарбом, заранее была обречена на поражение. У Саши и мысли не возникло пытаться оспаривать притязания захватчицы. Собралась, и на следующий день переехала к родителям.
Год закончился, начался новый, явившийся прелюдией к тому, что потом назовут «лихими девяностыми», или просто лихолетьем.