благодатные рассказы

                          Благодатные рассказы из повестей и романов

  Вот словно мечту мою растоптали. Но я подпёр голову руками, и начал понемногу возрадоваться новым солнечным дням в богатой копилке сентября. Ему доход исправно идёт: сыплют серебряной мелочью коротенькие дожди, подбрасывая ценные купюры громов да молний, течёт в карман прибыльное золотишко созревших полей да садов.
  Хорошо в утренней смуртане, когда уже знаешь о наглом появлении солнца, собираться в поход за грибами. Если слякоть не устоялась лесными болотцами, легче ботинки обуть, и обычная ветровка в благодатную рань согреет лучше тулупа.
  Начнёшь собираться один; погремишь чуток копытами - тут и жена поднимется с постели.
  - Далеко ты?- поправив волосы, поднимет весёлые глаза на твою худую шею, обтянутую воротом лёгкого свитерка.
  А ты сразу не ответишь; будешь смотреть на неё, будто не обычная баба, а чудо небесное. Обнимешь мягче пухового платка:- в лес, за грибами.
  Вы уйдёте по полям, по тропинкам, и наберёте в лубяные лукошки грибов да ягод, диких груш, яблок на варенье, слив сочащих в компот. Туда же поместятся громы, дожди, да роса; перекатипаутина присядет на волосы, и лучи солнца уснут к вечеру на ресницах. А в сенцах вашего дома схоронится лето.
  Пойду-ка и я за ним. Рюкзак на плечи - айда. Шишкуя ботинками встречные камешки, подальше от хутора. Сердце осталось угрюмым, тревожным, будто печальное предвестие с телеграммой пришло. А в другой половине громадной души песни пел и плясал я, радуясь своему выздоровлению.
  На малоезженой грунтовке меня встретил тихий дворовый овчар, которого хозяева выпустили на зелёную пасть поклацать зубами. Собакам тоже иногда нужно вместо мяса ботвы цветущей, обезболивающей - от простуды и чумки. Я присел перед ним, почесал за ушами его добрую нежность. Он, счастливо подвизгивая, проводил меня до речки - но там застыл, шаря глазами по кустам, видно выдру услышал. То здесь - плеск, где вода ровная и дно босое; а то из прибрежных коряжин мордочка выглянет.
  Пёс догнал меня у яблонева сада - хвост трубой, сигналя белым берёзкам в карауле тополей. Тут по левую руку шмыганули наперекосяк два зайца, а третий сильно струсил и застыл невменяемо. Я пуганул его огрызком кислой антоновки, и тогда они со псом умчались вперегонки насовсем.
  Дальше версту прошёл я; возле чащи лису встретил. Видно, в деревню - стрёмно шагает, хвостом следы сзади машет, чтобы отпечатков не осталось. Под нос мурлычет песню голодную, поминая врагов браным словом:- ой я, бедная лисица, мне без куры и не спится, на зубах одна трава да пшенична полова. Не с руки питаться этим, подрастают в чаще дети, им бы ярочку под бок - кушай дочка, ешь сынок. Уууу, собачьи горлодёры, пухнете с костей и с лести, пусть вам снится в сонну пору дрын хозяйский с плетью вместе.- При последних словах рыжая сиганула под сиреневый куст, где коровьих котяхов было побольше, извалялась там и вылезла в наружу - шерсть воняет несносно, лапы скользкие. Но для деревенских псов этот запах свой, товарищеский.
  В тихой дремоте леса мне показалось будто я один здесь. Вдруг над головой затараторила сорока, торопясь облететь всех соседей.- привет, сова!- подскочила к дуплу толстого дуба.
  - я филин, а не сова,- буркнул сыч обиженно, и хлопнул крыльями. Сорока отпрыгнула в испуге на дальнюю ветку и осерчала визгливо:- да мне какая разница! кто вас разберёт, летаете всё ночью, когда добрые птицы спят, запужал насмерть своими разбирательствами!
  - разница в том, что я больше на мужика похож, чем баба моя. Лети дальше по свету, и если жену увидишь - вернёшься: доложишь мне, где и с кем.
  Ой, ревнииивец - всплеснула крыльями пёстрая сплетница, и уже надумывала тишком, как об этом случае растрезвонит на птичьей завалинке.
  Сорока завертолётила хвостом в глубь леса; а филин прикрыл ставнем дупло, и опять задремал. С наступлением сумерек дебри всё больше становятся похожими на древнее усыпище. Кругом со штыками деревья - как стража мёртвая, живьём черепа замученные - надёжнее нет проклятья, чем непогребённые души. И уже непонятно: куда идти, где поворачивать - от чьих когтей убегать без задних ног, а кого и по загривку приложить можно. Пока меж стволов рукастых деревьев пробивались неяркие светы, было спокойнее - но сумерки нагнетали панику. И треск сучьев, и лесные шорохи в темноте совсем не похожи на природные шалости: в них виделась мне чьято злая сила, чтобы устрашить и похитить безвольного духом да слабого телом. Шёл я, боясь нарушить дремоту сказочного леса; хотелось песню великую выть от храбрости, да куда только пропала былая отвага. Вернусь, нет ли - то лишь ангелу моему ведомо; а он сам дрожит среди лиха, рядом жижу болотную хлюпая мокренькими сапожками. Ему тоже ветки глаза шпыняют, комарьё кровушку пьёт - уснуть хочет родненький, да примоститься негде.
 ===============================================================

 Сижу безвылазно и жду у окна первого снега. Весна была сильно цветущая, почки вздулись  как дирижабли на ветках, а потом с них выпрыгнули на землю белые, розовые и голубые лепестки майских парашютов. Но это ж не снег.
 Вот и лето пришло. Я не отрываясь смотрю во двор. Голодаю, жаждаю и хожу под себя. Вовсю расцвели одуванчики, их светлые головы легко сносит слабеньким ветром, они даже крутятся в танце на небывалой для них высоте. И всё-таки это не снег.
 Прилетела как будто из джунглей красавица осень, уж очень много оттенков у ней. Красный жёлтый зелёный да синий, фиолетовый к ним примешался. А белого нет. У меня и желудок к скелету прилип, и все капли воды  пересохли, а кровь, что должна бы внутри меня течь, совсем тихо ползает, стыло.
 Декабрь. Весь я поместился на жёстком подоконнике, не чувствуя рёбер своих, ни мослов, а только сердце всё ещё надёжно стучит, об стекло прижимаясь - я выползаю в форточку, без страха ныряю вверх, и первый снег обмывает меня робкой лаской девичьих губ, девичьих слёз.

 ==================================================================
 Говорят, что бывают живые глаза на портретах. Кто ходил на художественные выставки, тот видел их сам, и имеет право так говорить, потому что долго, наверно, не мог оторваться от них. А я про портреты так сказать не могу; на вернисажах не бываю, и живопись люблю только издалека - в нашем городе нет знаменитых музеев и таких картин.
 Но я восхищён красотой, искренностью и глазами одной талантливой актрисы, фильмотеку которой собрал и храню – от пожара, потопа, и от всяческих бед. Когда она улыбается, то родная и любимая кажется стоит в двух шагах; сейчас вот возьмёт трепетно за руку и пойдёт за мной на край света хоть сквозь хляби небесные. А иногда всплакнёт от чего-нибудь грустного, особенно если в кино про любовь, и мне хочется шагнуть за экран на место героя, чтобы в кулаке перед ней смять этот микроплёночный мир, а потом волшебным мановением доброго бога создать живую вселенную, осиянную солнцем её прекрасных глаз. Она уже давно не актриса, потому что так играть невозможно - кино стало её жизнью, станет и смертью. Наверное я бездарный мазила, я не дописал её портрет, но представьте скрипку  с последней струной - высокой, звенящей - из которой вчера паганини сотворил целое озеро радости и отправил в плаванье по нему корабли с алыми парусами, а сегодня пустоглазая баба в балахоне острой косой выскрёживает мерзкие вопли, визги да стоны.

===================================================================

 Карась, а карась? ну зачем ты подсаживаешься на крючок, если видишь что из задницы червяка торчит его остриё?
 Вжжжиик - рванула леска кверху, и серебристый подарок с запахом ила уже бьётся на траве, дрыгая ножками как плавниками. А из кустов затопленного ивняка на него завистливо смотрит усатая выдра, похожая на жадного торговца в базарных рядах, который сам не растил, не взлелеял, а скушать хочет. Иль хоть продать подороже.
 Но поздно - этот карась теперь личный трофей рыбака; он протягивает его на кукан через жабры, и снова отпускает в прохладную воду, но уже на веточке в снизке с тремя окуньками.
 Рыбак, а рыбак? ну зачем тебе эти четыре малёнка, если всё равно ты их кошке отдашь?
 Вжжжик - рванулась леска книзу, и опять красный поплавок запрыгал на мелкой ряби в тихой заводи. На каждую поклёвочку сердце рыбака озывается радостной дрожью предвестия, будто хулит там червя толстобрюхий сазан, или язь - а не хилый пескарь. Иль, что ещё хуже, к крючку прицепилась губою лягушка, но совсем не та  из сказки прекрасная, которая в  царевну превращается обземь - а холодная бородавчатая зелень, брррр.
 Лягушка, а лягушка? куда  ты утащила маленькую дюймовочку на лёгком кораблике, что вчера здесь запускали мальчишки?
 Шмяк - шлёпнулась пузом  об речку  лупатая лярва, сорвавшись с крючка, и только последние круги на воде указали место секретного грота, где она прячет свою крохотную златоволосую пленницу.
 Дюймовочка, а дюймовочка? Пойдёшь за меня замуж, а я тебя ради спасу?
 Блямс - осел рыбак своей прорезиненной задницей в зелёную тину, и так его напугал чужой потусторонний голос, раздавшийся неизвестно откуда - то ль справа, иль слева, а может быть сверху - что он верующе закрестился, выпучась в небеса.

==================================================================

В понедельник прораб зашёл к ребятам в вагончик: – Вы норию ещё не смотрели?
– Только переоделись. – Муслим протянул ему ладонь. – Сначала здравствуй.
– Сначала надо линию идти выравнивать. Ковши скребут о трубы.
– Ого, в пятницу всё нормально было, – покачал головой Янка, и вытряхнул из сапога уснувшего мыша.
– Ну вот поработала нория под загрузкой, и показала себя. Зиновий в город уехал, кто сможет перекрепить трубы? – Прораб оглядел мужиков, а те друг друга.
Ерёма повертел в руках костяшку домино, и с превеликой трусостью выдавил из себя: – Я могу.
– В самом деле? тогда пойдёмте, ребята.
В зените силосной ямы разгорелась красножёлтая гематома низковольтной лампочки, от которой свет струился, как комариная писька, освещая дорогу лишь самой себе, да ещё грязному проводу, тянущему свой хвост за спиной Еремея. Страх в штанах, а выравнивать норию надо: ковши скребут о трубы, гремят посудинами на все этажи, и на подлое дело протрут вскорости до дыр новую линию – бесславие павшему зерну.
Еремей опасался. Трос страховочный закрепить не за что, и парень елозил на слабой седушке, стараясь ладонью касаться крашеных боков ковшового транспортёра – пусть хоть слабая уверенность постучит в сердце.
– Включите но-оорию! я послушаю, где цепля-аает! – он закричал наверх, но громкие слова не попали в дышло люка, а застряли в сером наросте проросшего зерна, висевшего на стенах гирляндами новогодней ночи.
Чья-то голова выгнулась в люк, заорала: – Чего-оо?! – а ноги сучили по бетонному полу, помогая рукам цепляться в бойницах плохо подогнанных плит.
– Норию включи, я послушаю! – Еремей передал Янке, тот дальше Серафиму. Ковши скребанули сразу, прямо под рукой и ещё местах в трёх пониже. Первую неприятность Ерёма исправил легко. Дополнительный кондуктор поставил между линиями труб и притянул их, закрутив гайки стяжек до упора. Дело пошло: повеселела душа, расправились крылья, ноги развело судорогой внушённой безопасности. Он опустился ещё на этаж, за ним ползла лампочка, и вдвоём