1.17. Осетрина по-афгански, или Озеро в центре Кабула

 Кромов силился понять, в какой фильм его вмонтировали. «Сорок первый»? - не то. «Белое солнце пустыни»? - не туда.
  - 20-ые, Средняя Азия, басмачи, что за кино? - спросил у Чумаченко.
  - Это, где всех наших перебили, - уточнил тот. - Тогда «Тринадцать» Михаила Ромма. Действительно, похоже, - хмыкнул.
  «Вот и стал мазком на батальном полотне, - дёрнуло Николая. - Пули щёлкают, а ты лежишь за каменьями словно голенький, всё оружие - бутылка водки».
  Одна из пуль нашла дорогу. Двумя-тремя рикошетами от валуна к валуну проскочила, шлёпнулась обессилевшим куском свинца на землю.
  «Не добралась до меня», - подумал Кромов.
  Чумаченко, признав пулю своей, отобрал у друга, уложил в пустую сигаретную пачку, начертав: «В сантиметре от виска».
  - Похоже на штуцер, - сказал Николай. - Я стрелял из таких. У отца в Корпусе было что-то вроде музея.
  - К тебе тоже что-нибудь прилетит, - обнадёжил Чумаченко, пряча сувенир в карман.
  «С такими ружьями они ходили под Геок-Тепе русскую кровь пускать, - нервничал Кромов. - Не из этого ли ствола оцарапало лицо прадеду Платону. Он и создал автопортрет «С простреленной щекой». Афганистан - страна нам не чужая».
  На обочине шоссе догорали джипы. С берега тянуло жжёной рыбой. Отряд, прижавший их к озеру, был слаб - допотопные ружья, ни пулемётов, ни гранатомётов. Но басмачей - сотни две, не меньше, каждый камень - под несколькими прицелами.
  Чумаченко хлебнул из бутылки: «Давненько не пил водку под обстрелом».
  - Осознай войну в пределах полулитра, - попросил Кромов.
  - Доза зависит от характера боя и глубины анализа.
  - Убьют - не беда, в плен возьмут, худо будет, - поддел Николай. - Похмелиться от них не дождёшься.
  Пожурил, но и сам приложился. Ещё неуютней стало: «Напрасно выпитую водку судьба не простит».
  Спиртное спас Чумаченко. Нёсся, прижав к груди бутылки, ловко плюхнулся на спину.
  - И слог пошёл такой, воениздатовский, - вслух восхитился собой поэт, перевернув листок блокнота, лежащего на плоской гальке от первобытного океана.
  - Военные мемуары «Наша bellum», - съехидничал Кромов.
  - Отрабатываю командировку. Очерк о том, как шурави накормили рыбой голодающих пуштунов, которые не умели плести сети.
  Литератор вдруг занервничал, привстал, расстегнул ширинку. По струе, пущенной из-за камня, ударила пуля.
  - Я отошел помочиться не там, где вся солдатня, - возгордился Чумаченко.
  - Нам не нужен Киплинг, мы сами Азия, - устало сказал Кромов.
  Пыль афганских гор впивалась в кожу, чёрное солнце отрогов Гиндукуша прожигало насквозь.
  Лёжа за камнями, Николай подумал, что вагон СВ, спешивший в новогоднюю Москву, круто повернул. «Накатит закат инфернальными красками, стемнеет, и враги поползут с кинжалами в зубах. Или засветло примчатся вертолёты и вобьют басмачей в землю» - гадал.
  …Афганистан не стал серьёзной работой для конторы Кромова. Когда всё же решили, что надо облечь историко-патриотическим воспитанием и эту тему, народ сник, а Николай бросил: «Я поеду». Службу «На задворках» он воспринимал как детскую забаву. Играючи, и напросился в Афган.
  - Тебя, того и гляди, в диссиденты запишут, - сказал, приглашая с собой Чумаченко. - Заработай политический капиталец.
  - Я бы пошёл в диссиденты, - ответил тот, - но среди них много зажравшихся и из низменных побуждений.
  - И денежку кое-какую получишь, - перебил Кромов.
  - Мне не всё равно, что происходит в стране и в мире, я верю, что могу сделать ещё хуже, - высокопарничал Чумаченко, соглашаясь. - Я умею врать по приказу, но необходимо вдохновение.
  - А там сухо.
  - Чёрта с два, - уверенно опроверг литератор.
  Трепасто лихо набросал объективку на Чумаченко. Воин-интернационалист 68-го года, брал Прагу и Карлсбад, стремился к Мюнхену, но приказа не было. Да и отец - герой Союза. Выяснилось, что поэт числился внештатным сотрудником солидной газеты.
  В поход рвался Прооханный, якобы уже побывавший и воспевший, но Володька встал на дыбы. Кромов гадал, чего тот так нервозен к детским шалостям. Сам и о…
  (Изъятый текст будет опубликован по смерти всех героев книги)
  «А внизу земля Афгания», - мурлыкал Чумаченко в самолёте.
  - С чего начнём? - спросил в Кабуле Прикреплённый. - Дозволенных развлечений немного - разгром каравана и рыбалка.
  - Рыбу я люблю, но стрелять в верблюдов люблю ещё больше, - встрепенулся Чумаченко.
  - На караван? - утвердительно переспросил Кромов.
  - И пострелять, - возрадовался Чумаченко.
  - На караван, так на караван, - сдался Прикреплённый. - Озеро рядом, можно сказать, в центре Кабула. Вокруг неприступные скалы, пали вволю.
  Выехали затемно, чтобы успеть к зорьке.
  «И под звёздами афганскими вспоминаю неспроста», - напевал Чумаченко.
  «Лунная тропа на войну», - усмехнулся Кромов. «А рыба-то в озере есть?» - спросил.
  «Афганцы едят рыбу?» - поинтересовался вслед ему Чумаченко.
  Приклеплённый не успел ответить, путь перегородил бронетранспортёр. Рядом с боевой машиной стоял бородатый офицер: «Приказано поберечь гостей».
  - Это чистая зона.
  - А у меня предчувствие, - ответил вояка политармейцу.
  Прикреплённый стушевался.
  - Водку привезли, у нас лишь спирт? - сурово спросил страж озера, и осёкся. - Ба! - ахнул, - так это вы, ребятки, вляпались.
  - Вновь мы воины-интернационалисты, - натужно пошутил Кромов, узнав в камуфляжнике Обуха.
  - Фронтовые друзья встречаются вновь, - прослезился Чумаченко.
  - Это повод, - согласился офицер. - Кстати, я звонил Четвёртому, тот обещал заскочить на уху, - пошутил.
  И вот Кромов врос в песок за валунами.
  - Что ты там роешь, Чума? - спросил Николай.
  - Разыскиваю косточки солдат британского экспедиционного корпуса.
  …Обух поднял стакан: «Мы выступили в новый поход к океану и хлебнём его мутной воды, а пока…».
   Бутылка в руке солдата-виночерпия разлетелась на осколки. Офицер картинно, по-бретёрски, осушал заздравную чашу, а его автомат сам стрелял в прущую на бивак афганскую орду.
  «У русского человека, когда он подносит к губам водку, чувства обострены, мгновенна реакция на опасность», - запишет в походный блокнот Чумаченко.
  Пулемёты двух броников остановили атаку. Нападающие, преодолев полсклона, залегли в ложбине. Позиция Кромова была крайней. Правее, метрах в пятидесяти, отвесные скалы, левее дуга хилой обороны.
  - Я пришлю бойца с оружием и амуницией, - пообещал добравшийся перекатами Обух. - А вообще-то, ситуация не матерная, а хуже.
  «Выпала командиру задачка, - подумал Кромов. - Боеспособны по-настоящему только его люди, а их горстка».
  - Бодри нас духом, Обух, - сыронизировал.
  - Если атакуют, не вскакивайте, бейте с земли, одиночными в упор, - учил тот, не заметив колкости. Объяснил и откатился.
  Солдатик за соседними камнями, углядев, что офицер уже на командном пункте, перебросил фляжку, к которой скотчем приклеил две пачки сигарет и зажигалки.
  - «Camel» курите, - позавидовал Чумаченко.
  - У верблюдов отобрали.
  - Сняли с поверженного нара, - уточнил второй солдат.
  - Он у нас образованный, а я умный - объявил первый.
  - Там и гашиш был, - заметил Образованный.
  - Сами ни-ни, - опередил вопрос Умный. - Наркотики на водку меняем. Анаши завались, а с водярой туго.
   Кромов уже наполнил флягу под строгим, но одобряющим взглядом Чумаченко.
  - Я почти офицером стал, да надоело, - сказал Умный. - А он в студентах ходил.
  «Родные души», - улыбнулся Кромов, а Чумаченко взыскательно спросил: «Ты с горкой нолил?»
  - Вы кто? - поинтересовался Образованный.
  - Он писатель, а я был историком, а сейчас - массовик-затейник,- улыбнулся Кромов.
  - По-нят-но, - протянул Умный и дёрнул леску. Фляжка обогнала пули. Солдаты умилились дважды спасённой водке: «Они ж били в неё, когда на нас пёрли».
  - Мёртвые пленные ничего не стоят, - согласился Кромов.
  - Ну, и исламский фактор, - удивил мудрёной шуточкой Образованный. Будучи родом из Ужгорода, он потребовал, чтобы лекции в университете читали и на русинском. Отправился изучать восточные языки.
  - Хитрый стелется, - осклабился Умный.
  На позицию приполз рядовой-виночерпий Кацман, которого звали «Каптенармус». Наскок басмачей он переждал в канавке у берега, а когда улеглось, припластунил с поклажей: автомат, бронежилеты, вода, медикаменты. Смущённо выложил гранату: «Мало ли как процесс пойдёт».
  Его отец - матёрый журналист-международник вовсю воспевал созидательную миссию советских войск, в рядах которых оказался его строптивый сынок, решивший послужить стране. После Афгана молодой Кацман уехал на историческую родину, погиб, защищая от шахидки свой ресторан. А папаша со временем нашёл себе вторую правду, потом третью.
  - Давненько не брал я в руки автомат Калашникова, - воскликнул Чумаченко.
  Натягивая бронежилет, Кромов обнаружил пробоины: «Титан, твоюмать». Отец рассказывал про психическую атаку в Ту войну. На солдат навязали что-то вроде бронещитов и бросили в сумерках на немецкие окопы. От металла летели искры, фрицы дрогнули, побежали от неопадающих фанатиков.
  Каптенармус обосновался в компании двух штрафников.
  - Забавная страна, - сказал, - нищета, а любой деревенский лабаз, что твоя «Берёзка».
  - Уморительная ситуация, - рассуждал Умный. - Заарканили друг друга. Нам слинять некуда. Они ни смять нас не успеют, ни драпануть.
  Эти солдаты уже пережили здешнюю тропически-полярную зиму, были обстреляны и натасканы. Рядили спокойно и откровенно.
  - Бегают они плохо, но стреляют хорошо, - рассуждали. - Для наших 200 метров на мушке много, для них - нет.
  - Первое время мы верблюдов побаивались. Били по-дурости в горб.
  - Таких, кто бы сказал, что Афган - это советский Вьетнам, у нас нет.
  - Наша Средняя Азия, наверное, похожа на эти земли.
  - Говорят, что сейчас в караванах бредут и бактрианы-камикадзе. Их навьючат взрывчаткой и пускают на атакующих.
  Война уже обрела мифологию.
  В те годы «советское» было почти бранью. Бойцы не стеснялись этого слова: «Автоматов много, а советский калашников один».
  - Кольт уравнял людей, а Калашников - народы, - заметил Кромов. - Что-то Те стреляют не густо.
  - С патронами у духов плохо, - предположил Образованный.
  - А у нас?
  - Чтобы у Обуха этого добра не хватило? - рассмеялся Каптенармус.
  - Почему басмачи - «духи»? - попросил перевести Чумаченко.
  - От «душман», что с дари «враг», - выдал справку Образованный. - А «шурави» советских, называют и те, кто в нас стреляет, и те, кто пока ещё нет.
  «Если бы не Обух, мы бы уже были товаром», - подумал Кромов.
  - Вдруг пленят, - заострённо сказал Чумаченко, - буду шутом при самом главном басмаче. Стерплю. Мы их ещё не развратили, как своих мусульман.
  Внезапно щека поэта покрылась капельками крови. Очередной рикошет высек из камня осколки. Перевязанный и анестезированный водкой Чумаченко дудел военные песни.
  - У тебя противный голос от спирта, пыли и жары. Афганский воздух его не приемлет. И слух от страха пропал. За это можно пристрелить, - пригрозил Кромов.
  - Заглянули в глаза Востока, - иронизировал Чумаченко, - и оказались лицом к лицу с