Квартирант

Я вошел в душный вагон. Людей было немного, свободное место на жесткой скамье быстро нашлось.
   Рядом со мной оказалась пожилая женщина в ситцевом платье, с волосами, собранными в пучок под косынкой. Такие деловито копаются на дачных грядках, нянчатся с внуками, толпятся на рынке. Возле попутчицы стояло большое лукошко, прикрытое чистым полотенцем, из-под которого заманчиво выглядывали румяные бока ранних яблок.
   Напротив сидела молодая мамаша с мальчишкой лет пяти. Дамочки вроде неё редко появляются в пригородных электричках, предпочитая удобные машины с кондиционером. Дорогие джинсы, маникюр и стильная сумка будто кричали, что она не ровня обычным смертным. Белобрысый мальчишка, как и мать, одетый в дорогое фирменное шмотьё, вертелся и пинал ногой скамейку, но мамаша не обращала внимания, выискивая что-то в телефоне. Тогда пацан бойко выхватил яблоко из бабкиной корзины и, придвинувшись поближе к матери, принялся с хрустом уплетать его, громко чавкая. На него по-прежнему не смотрел никто, кроме меня. Тогда он пнул кроссовкой бабкин туфель. Та молча убрала ногу, но мальчишка встал и пнул ещё раз. Мать с прежней блуждающей улыбкой внимательно изучала экран мобилки.
   - Простите, девушка, - негромко сказал я, – не могли бы вы свое чадо утихомирить?
   Мамаша раздражённо зыркнула на меня и ответила:
   - У меня в семье не ограничивают ребенка! Он всегда делает, что хочет!
   Я улыбнулся, вытащил жвачку из-за щеки и большим пальцем аккуратно налепил на лоб собеседницы, в точности там, где индианки рисуют точку-бинди. Глаза у мамаши стали круглыми, нижняя губа отвисла.
   - Меня тоже не ограничивали, – пояснил я и снова улыбнулся. - И я всегда делаю только то, чего хочу.
   Несколько секунд она молча взирала на меня, затем подхватила малолетнего деспота и, не обращая внимания на вопли, поволокла из вагона. Пассажиры ухмылялись ей вослед, один даже повернулся ко мне и подмигнул.
   - Не стоило так жёстко, – обратилась ко мне старушка, – но всё равно, спасибо вам. Я иногда боюсь что-то говорить молодым. Они любого отвиноватят, лишь бы самим не отвечать.
   - Не все такие, как она, - я пожал плечами, - нормальных людей значительно больше. Вот я, например. А такие - сами вымрут за ненадобностью.
   - Как же! Жди! – Усмехнулась собеседница. - Им хоть плюнь в глаза - всё божья роса. Встречались мне такие. Вот слушай, сынок, какая история со мной приключилась.
   
   Лет десять назад помер мой дядька. Бобылем всю жизнь прожил. Квартира ему еще от государства досталась, а из родственников - я одна с дочкой своей, внучатой племянницей его. Вот нам квартира и отошла. Я дочке свою тогда оставила. Она молодая, пусть живёт, жизнь свою устраивает, а мне и дядькиной однушки достаточно. Съехала я туда, обустроилась. Вначале тихо было, потом замечать стала, что пропадают вещи. Посуда на кухне вроде как сама собой движется. Но это еще бы ничего, по ночам шаги чьи-то, кашель. Думала, домовой шалит. Молока в блюдечко налила, да под плиту поставила, печки-то в квартире нет. Только ночью разбилось блюдце, а с той поры покоя совсем не стало. Каждую ночь ходит по кухне, кашляет. Выйду, свет включу – затихнет. Выключу – опять за своё. Страшно мне было – не передать. Нож точить стал, жутко так: ширк, ширк, ширк ножом. А потом как заругается! Всё какого-то следака пришить обещает. Говорит, семерик ни за что на киче чалился.
   
   Если бы я ехал с разрисованным, как матрёшка, уголовником, то не удивился бы. Но от божьего одуванчика в косынке, с корзинкой румяных яблок, слышать такие слова было странно. Тем временем, старушка продолжала:
   
   - В церковь пошла, Николаю Угоднику свечку поставила, просила защитить. Свечки церковные домой принесла, зажгла. В храме они горели чисто, светло, а тут… будто подменил кто. Чадят, черный дым кольцами падает вниз, трещат и гаснут. Ну, думаю, совсем нечисто тут, нужно в церковь идти. А в наш приход нового батюшку назначили. Молодой, волос светлый, глаза голубые, чистые, как у ангела. А голос такой густой. Как запоет на службе – заслушаешься. И на душе светло так, хорошо станет… Отцом Андреем его звали.
   
   Женщина немного помолчала, будто вспоминая о чем-то.
   
   - Обратилась я к нему: так и так говорю, помогите горю моему, завелся в доме нечистый, квартирку мою освятите. О цене договорились - взял по-божески, хотя и дороговато. Пришлось такси ему нанимать, до моей-то квартиры от храма не очень близко, две остановки автобусные. Приехал отец Андрей в срок, как договаривались, я ему деньги наперед дала, чтобы после службы себя не осквернял. Он достал кадило из чемоданчика, ладан разжег, принялся комнаты обходить да молитвы читать. На меня такое спокойствие снизошло, хорошо на душе, слушаю его, сердце подпевает. Закончил отец Андрей службу служить, собрал вещи в чемоданчик, такси вызвал, я опять ему дорогу оплатила и осталась. Ну, думаю, теперь спокойно заживу. Да не сбылось… В эту же ночь снова тот пришел. Нож точит, матом ругается, говорит, гадостью навоняли, дышать нечем.
   Я опять к батюшке – не помогла служба! Он сердиться начал, говорит, не может быть такого! Даже мошенницей назвал. Мол, денег пожалела, вернуть их пришла. Вернулась я в слезах. Всю жизнь прожила, никто никогда мошенницей не обзывал.
   
   Старушка горестно вздохнула и снова помолчала, поджав губу.
   
   - Что делать, ума не приложу. Помаялась какое-то время, пока житья совсем не стало. Ночи напролет не сплю, даже днем стал ходить. Нашла в газете объявление - потомственная колдунья, отзывы хорошие - всем помогает. Была не была, думаю. Хоть и грех к колдунье обращаться, а делать нечего, обратилась. Та пообещала всё в лучшем виде сделать, правда, запросила немалую цену. Пять тысяч рубликов, месячная пенсия почти. Но делать нечего, и я согласилась.
   В полнолуние ко мне пришла. Говорит, что как жрица греческой богини Афродиты, только в полнолуние работает. Ну, значит так. Я в этих делах ничего не понимаю, поэтому и мешать не буду. Принесла с собой большую каменную вазу, всю в резных виноградных листьях. Красивая ваза. Только она её чашей называла. Сказала, что чаша ей по наследству от прабабки досталась, тоже жрицы. Достала какой-то серый порошок в платочек завёрнутый - пепел с гробницы Афродиты. Очень ценная вещь. Поставила мой прикроватный столик посередине комнаты, на него - вазу, вернее чашу. Буковок вокруг поначертила, весь столик перепачкала. В чашу вино налила, платок с пеплом положила рядом. Сначала просто вокруг стола ходила, читала непонятное: то ли молится, то ли так, стихи. Потом из чаши отхлебнула, раз, другой. Ну, думаю, сейчас жрица наберётся. И точно – вскоре говорить стала громче, кричать чего-то, бегать по дому, будто гонит кого, а сама из вазы своей хлебает да хлебает. Волосы её растрепались, совсем на ведьму стала похожей. Она их рыжим покрасила, но видимо неудачно, возле корней черный волос проглядывает, а что дальше как пакля свалялось и торчит во все стороны. И как в очередной раз к вазе потянулась, та вдруг сама собой со стола взлетела и как наденется ей на голову! Всё недопитое вино потекло: по волосам, по платью! Жрица только икнула. Вдруг пепел, который в платочке лежал, как взметнётся! Как посыплется! Колдунья умолкла, на пол села и икает от страха. Слова сказать не может. А тот бормотать стал. Мол, сначала ей кишки выпустит, а следаку потом. Жрица как услыхала, куда и подевалась. Вазу даже забыла. Денег, правда, тоже не вернула. Сколько я к ней ни ходила, так и не добилась ничего.
   В общем, осталась я, сынок, в квартире, один на один с нечистью. Продать хотела задёшево, да кому она нужна? Если кто из покупателей приходил, «жилец» начинал материться, охотники сразу пропадали. Неуютно мне дома сиделось. Вернуться было тоже некуда. К дочке переезжать не хотела, та замуж вышла, внуков мне родила, двойняшек. Я в гости приходила, помочь да с внуками понянчиться, но вечно гостить не будешь.
   Я, чтобы дочку не тревожить, ничего ей не рассказывала, а сама домой возвращаться не хотела. И жилье есть, а жить в нем не хочется. Запустила квартиру, даже паутину с потолка не сметаю.
   Сижу однажды на лавке у подъезда, горюю, как вдруг идет мимо парень, не парень, лицо молодое, а сам седой, как лунь. Взглянул на меня и остановился. Не знаю, чем я его тронула. Подсел ко мне и стал расспрашивать. О чем, мать, плачешь, говорит. Слова сами из меня и потекли, наболело видно на душе, все ему и рассказала. Он меня внимательно выслушал, ухмыльнулся и говорит: я тебе, мать, помогу. А я уже и не верю. Видела эту помощь, деньги только возьмет и растает. Парень будто мысли мои услышал и отвечает: дорого не возьму, дай пожрать, говорит, да опохмелиться. Думаю, что за плата такая? Да и странный был парень этот. На руках наколки, на губе – лихорадка, одет как попало, в обносках каких-то. Забулдыга, прости Господи, и перегаром за версту несёт. Не верю, что поможет, а думаю, что мне терять? Денег все равно нет. Что было - отдала, а золота не нажила. Поверю еще раз.
   Забулдыге я так и сказала, что поживиться у меня нечем. Квартира дочке завещана, богатств не имею, если он грех на душу возьмет, то только себе хуже сделает. А тот усмехнулся весело и говорит, мол, не бойся, мать, ни за себя, ни за квартиру. Поднялись мы в дом, а у меня грязища, пылища, аж стыдно стало пред чужим человеком, каким бы он ни был. А он будто и не видит ничего. Прошел в кухню, сел за стол и сидит. Я борщ достаю, колбаса была, ливерная. Яишенки пожарила, ну и, как уговаривались, бутылку достала из шкафа. Стояла она у меня еще с того момента как вселилась, новоселье думала справить, а не вышло.
   Сидит гость мой, ужинает, наливает сам себе да выпивает помаленьку, тем временем стемнело. Вскоре зашуршало, загремело и зачиркало – снова мой «постоялец» за нож взялся. Гость всё слышит, а сам сидит, как будто так и надо. А потом встал, достал из шкафа вторую рюмочку, поставил перед собой, водки налил, чокнулся и говорит:
   - Ну, за успех твоего дела, чтоб следак не ушел от мести.
   И тут, сынок, вторая рюмка сама собой поднялась в воздух и водка из неё пропала, будто выпил кто. А парень подвинул тарелку с яичницей и говорит:
   - Закуси дядя, да не тревожь больше тех, кто тебя при жизни не трогал.
   И второй раз рюмку наливает ему. Яичница осталась, а водка из рюмки снова пропала. Потом шаги послышались. Дверь хлопнула, будто ушел кто, и всё. С этого вечера спокойно стало. Больше тот меня не беспокоил. А парень денег не взял с меня ни рубля. Доел, допил, кепочку на глаза надвинул пониже и ушел.
   После я у соседей расспрашивала, кто да как в моей квартире жил, те и рассказали, что дядька перед смертью задружил с уголовником каким-то, выпивали вместе. Так они вместе с дядькой водкой и отравились в один день. Видать поэтому дух его в квартире-то и остался. Про дядьку я и раньше знала, а вот про дружка нет. Много крови он мне попортил, но все хорошо закончилось. Я, когда в церковь хожу всегда две свечки ставлю за упокой души. За дядьку и за него… А третью - за здравие спасителя моего неизвестного.
   
   - А что батюшка? Вы с ним разговаривали еще? - Спросил я.
   - А что с ним разговаривать-то? Только внешность красивая, внутри пустой он. Я в другую церковь хожу, пусть дальше от дома,