Прощание славянки

воспринимал, как свою работу, которую стремился делать как можно лучше. Война шла несколько лет, и не было видно ни ее конца, ни края. Интуитивно я понимал, что она выгодна определенным политическим и финансовым группировкам, как в Чечне, так и в России, стремительно обогащающихся на чужой крови. В Чечне отмывались огромные деньги и зарабатывались политические капиталы. Чечня была нужна. И нужна была война. Средства массовой информации лгали про войну в Чечне противно - так собака в наморднике лает задом. Понять то, что они все финансово зависимы и неугодным могут заткнуть рот, я мог, но не хотел.

У меня хорошие психофизические данные, крышу не срывает, как у многих, побывших на войне. Мне противны те, кто, побывав в Чечне в командировке пару месяцев, по приезду на родину напивался в кабаках, и начинал буянить, при этом, горланя, как он кровь мешками проливал. Этакая своеобразная реакция социально неудовлетворенного молокососа, ничего не добившегося в жизни, и пытающегося нестандартными методами обратить на себя внимание и выбить хоть капельку уважения. Сосунки, чтобы хоть немного понять, что такое война, надо послужить там минимум год, а чтобы стать профессионалом, два-три года.

Профессионал никогда не теряет головы, даже напиваясь, и никогда не будет трепаться о своей работе. Профессионала можно узнать по глазам. Глазам бездонным и спокойным. Но интуитивно чувствуется, что это спокойствие в нужный момент может взорваться. Как умеет взрываться только тот, кто ходил в атаку, видел смерть, и сам побывал на тонкой грани жизни и смерти. Профессионал напоминает волка в зоопарке. Который никого не трогает, но к нему лучше не подходить. Только клетку он создает для себя сам, чтобы не навредить кому-нибудь. И огрызается только на тех, кто лезет в его "клетку", в его жизнь.

Первые дни отпуска ездил каждый день к Игорю, в детский дом. Директор и воспитатели меня хорошо знали и отпускали его со мной ненадолго погулять. Ему исполнилось десять лет, и в нем все четче начинали проступать черты Максима. Он постоянно просил рассказать что-нибудь про отца и мог слушать часами, не перебивая. Усыновить я его не мог, так как сам был холостой и не имел ни кола, ни двора, но всеми силами стремился заменить ему хоть в чем-то отца. Генка тоже был холостой, и ему разрешения на усыновление тоже не дали, хотя у него была и работа и квартира. Так мы по очереди и мотались к Игорю, таская еду, игрушки, балуя сладостями и немного деньгами.

В один из вечеров я вдруг услышал знакомую фамилию по телевизору и вздрогнул. Дубков Игорь. Криминальные новости. Приговорен к двадцати двум годам. За расстрел шестерых бандитов, которых заказала конкурирующая группировка. Эх, Игорек, Игорек! Что самое горькое, из шестерых заказанных, трое воевали в Чечне. Брат на брата...

Поехал на родину, но у мамы я продержался неделю. Больше не смог. Ее охватила навязчивая идея, во что бы ни стало женить меня и целыми днями приходилось слушать рассказы про замечательных, трудолюбивых, скромных и красивых дочерей ее подруг, только и мечтающих, как связать свою судьбу с офицером. Она с гордостью представляла меня своим знакомым, крепко держа за руку, словно боялась потерять, и сильно огорчилась, узнав, что я уезжаю.

Мой друг и подчиненный уральский парень Петр, с которым мы служили около года, побывав не в одной передряге, зазывал к себе в гости на рыбалку. Я решил воспользоваться приглашением и съездить к нему, тем более что на Урале я никогда не был, а посмотреть хотелось.

Петр встречал меня на вокзале, приехав на стареньких Жигулях своих родителей. Он радостно обнял меня и с ходу начал рассказывать деревенские новости, про рыбу, про погоду, про здешних девок и другие местные сплетни.

Районный центр, откуда был родом Петр, располагался на берегу небольшой реки. Места действительно были красивые, в нескольких километрах от села начинался первозданный лес, воздух в котором настолько был наполнен свежестью и ароматом, что казалось, его можно пить.

Поездка на рыбалку оказалась неудачной, рыбы наловили только кошке на ужин, но отдохнули на славу. Было непривычно сидеть в лесу у речки не в засаде, не прячась от кого-либо и не следя за кем-нибудь, а просто отдыхая душой и телом.

За неделю до моего отъезда одноклассник Петра пригласил его на мальчишник в честь дня рождения, и чтобы не оставлять меня, Петр предупредил того, что придет не один, а с другом. Одноклассник не возражал, и вечером, с трудом выбрав подарок в местном сельмаге, мы направились на вечеринку. Деревенские гулянки ничем не отличаются от городских. Мальчишник начинался как обычно, никто не говорил о бабах и работе, травили помаленьку анекдоты и подначивали друг друга, вспоминая курьезные случаи. Я чувствовал себя немного не в своей тарелке, так как никого не знал и в основном молчал. Постепенно набираясь, народ начал переходить на животрепещущие темы, перетирая косточки местным начальникам, политикам, вспоминая про работу и, в конце концов, сделав вывод, что хорошо сидим, но не хватает женского общества. Именинник с одним из парней встали и пошли за знакомыми девчонками, выслушивая полупьяные советы собравшихся, кого приглашать, а кого не надо.

Они вернулись в компании девушек, весело смеющихся и голодных. Голодных по мужскому вниманию, по водке, по еде. Как я понял, их знали хорошо, и встретили громкими, восторженными криками. Обычные девчонки, каких в наше время тысячи. Истосковавшиеся по ласке, любви, настоящим мужикам, которых становится все меньше и меньше. Которые мечтают об одном, выскочить побыстрее замуж и не дай бог остаться старой, никому не нужной девой.

Как вдруг я встретился с одной из них глазами, и у меня перехватило дыхание. Ее звали Татьяна. Она не была красавицей. Она была не как все. Она была личность. Мы моментально прочитали все в глазах друг друга и все поняли. Хотя невозможно объяснить, что такое "все" мы поняли. Но я на подсознательном уровне знал о ней все. Она была со мной одной крови. Презрение ко всем и ко всему, насмешка и отрицание общепринятых норм, ненависть к жизни и какая-то огромная внутренняя гордость. Ее глаза хранили отпечаток некой внутренней трагедии, боль, которую она прятала глубоко в себе, стараясь изобразить веселье, но глаза не лгали, а говорили правду.

Я не верю в любовь вообще, а в любовь с первого взгляда тем более, но какое-то огромное духовное влечение охватило меня. Я испугался. И начал пить. Чтобы напиться и уйти от ее притягивающих глаз. Она изредка смотрела на меня. Смотрела с горькой усмешкой и болью. В ее усталых глазах была тоска. Я напился и ушел от ее глаз. Мне было грустно.

На следующий день я протрезвел и возненавидел себя за вчерашнее. За то, что распустил слюни, за то, что напился, за то, что не смог остаться равнодушным к незнакомке... В наказание себе я переоделся, пробежал кросс, физическим напряжением и потом, выгоняя из себя хмельную и психологическую дурь, и долго изнурял себя упражнениями, пока обессиленный не упал. Но ее глаза продолжали оставаться передо мной, темные и загадочные, как глубокий омут.

Я верил в судьбу, и чувствовал, что судьба сведет нас вместе, и не желал этого. Я боялся притяжения, которое, как мне казалось, испытывала и она, боялся незнакомого ощущения тревоги и волнения, боялся стать источником страданий другого человека и не хотел страдать сам.

Мы встретились в теплый летний вечер, когда воздух наполнен ароматом трав, цветущей сирени и черемухи. Она стояла возле магазина, куда направлялся я, и смотрела прямо мне в глаза. И я понял, что мы оба ждали и боялись этой встречи.

- Здравствуй, - произнес я, чувствуя, что не должен был останавливаться.

- Здравствуй, - насмешливо глядя мне в глаза, ответила она, пряча за усмешкой свою боль.

- Пойдем, - сказал я, как о чем-то решенном и не подлежащем сомнению. Она на секунду задумалась, внимательно взглянула мне в глаза, потом просто кивнула и мы пошли. Просто пошли в никуда.

- Андрей, - посмотрела она на меня, - можно тебя спросить?

- Конечно...

- Почему ты сейчас ко мне подошел?

- Ты мне понравилась, - спокойно ответил я. Она согласно кивнула.

- Ты мне тоже. Зачем ты напился, и почему на вечере ко мне не подошел?

- Хотел уйти от тебя, от твоих глаз... - не стал обманывать я, тем более понимая, что она моментально почувствует ложь и фальшь
.
- Я не красавица, что тебе во мне понравилось?

- Ты личность. Только меня пугает боль и тоска в твоих глазах. Ты напоминаешь надломленную розу, которая либо засохнет, либо сумеет выжить, но уже никогда не будет прежней. У тебя глаза солдата, прошедшего войну.

- А ты, наверное, мнишь себя принцем на белом коне, приехавшим спасать принцессу, - горько усмехнулась она.

- Не паясничай, - попросил я, - каждый человек сам выбирает себе судьбу, если ты выбрала себе роль принцессы, то я - не принц.

Мы гуляли с ней до утра. Нам было о чем поговорить, одинаковый подход к жизни сближал нас, мы говорили обо всем, у нас не было тайн друг от друга, мы задавали любые вопросы и получали на них откровенные ответы.

Петр, узнавший о том, что я загулял с Татьяной, неодобрительно покачал головой:

- Командир, девка она конечно видная, да только разное говорят про нее...
Мне было глубоко плевать на то, что говорили про нее. Мы встречались с ней каждый день, и нам было хорошо вместе. Мы оба не верили в любовь, в то, что сможем быть рядом и жили настоящим моментом, наслаждаясь общением друг с другом. Она рассказала про свою первую любовь. Мента. Как она гордилась, что этот высокий, красивый парень, гораздо старше ее, обратил на нее, школьницу, внимание. Как завидовали ей подружки. Как она спала и видела себя его женой. Он был ее первым мужчиной в жизни и последним, кого она любила. Однажды, когда он взял ее с собой на гулянку, где собрались его друзья менты, неожиданно его вызвали на работу. Он уехал, доверив ее своим друзьям. Ей было шестнадцать лет. Они напоили ее и изнасиловали. Она очень боялась, что он узнает об этом и бросит ее. Его друзья вызывали ее вечерами, когда он дежурил и не мог с ней встречаться, и, угрожая, что все расскажут ему, вывозили ее за село, поили и снова насиловали. Тогда она возненавидела мужчин. В деревне секрета не утаишь. О ней поползла слава последней дряни. Дурные слухи достигли и ушей возлюбленного. От чужих людей она узнала, что он женится на другой. Уже назначен день свадьбы. Тогда у ней окаменело сердце. Он приехал попрощаться с ней. Она рассказала ему правду о его друзьях. Он плакал, и спрашивал, почему она не рассказала ему сразу? В деревне вести разносятся сразу. Так она стала местной прокаженной, которую никто из местных замуж не возьмет. Уехать куда-то, нет средств и возможностей, и осталась в сердце только тоска и понимание того, что жизнь окончилась, так и не начавшись...

Нам было интересно вместе. Я чувствовал, как оттаивает ее душа, но боялся, что она привыкнет ко мне. Как говорил Экзюпери, "мы в ответе за тех, кого приручили", и я боялся, что "приручу" ее. И уехав, нанесу ей еще один удар...

Пока в один момент не понял, что мне самому не хватает ее, и не только она, но и я буду страдать без нее. Я понял, что люблю. Люблю по настоящему, зрелой