Виа Долороса

они?
-Так себе,- сказала Ольга.- Честно говоря, далеко не всех из них хочется считать братьями.
-Вы знаете многих из ста миллионов? – Разговор, слава Богу, принял нормальный оборот.
-Что вы! Так разочаровываться в братьях оказалось бы выше моих сил,- сказала Ольга.
-Вы мой следующий вопрос знаете?- спросил я её.
-Догадываюсь,- смеясь, ответила она.- Можете за себя быть спокойны, в вас я  разочарована меньше, чем во многих других.
-Благодарю,- растроганно сказал я.- Можно вас спросить, чем заслужил я такую честь?
-Вы выражаетесь совсем по-книжному,- заметила Ольга.- Тем, что почти нормально восприняли, что я к вам подошла.
-Бывает, что воспринимают иначе?- спросил я.
-Почти всегда,- ответила Ольга.
-В таком случае, мне жаль, что я воспринял это так, как воспринял.
-Почему?- удивилась она.
-Потому, что теперь я по рукам и ногам повязан своей нормальностью. - Вы отнимаете у меня надежду приударить за вами,- шутливо сказал я.
Ольга рассмеялась и, коснувшись моей руки, слегка сжала мне пальцы.
-Это как-то нужно понимать?- посмотрел я на нее.
-Конечно.
-? ?
-Как награду за вашу нормальность,- пояснила она.
Вечер становился все более поздним. Солнце зашло, хотя темнота еще не покрыла больничный сад, весь пропитанный влажноватым воздухом – чистым и свежим, каким дышалось только в юности, когда ночи напролет бродил я по городу с такой же светловолосой, небесноглазой девушкой. Сколько запахов слышалось тогда, сколько смен настроения переживалось за ночь, когда темнота, разбавленная желтоватым рассеянным светом витых фонарей так красиво вдохновляла на любовь. Я любил идущую со мной по ночи девушку Наташу, и нам было безоблачно хорошо. Хорошо безо всякой цели, просто потому, что мы любили друг друга, и любили бродить по городу. О чем мы могли говорить всю ночь, не представляю. Знаю только, что мы совершенно не думали о близком утре, о том, что утром надо в школу, о том, что домой придется заходить тихо-тихо, несколько минут микроскопическими движениями проворачивая ключ в замочной скважине, чтобы не разбудить родителей, прекрасно зная, что они все равно не спят, и, уже почти добравшись до кровати, сумев не потревожить тишины темного дома, вдруг услышать из комнаты родителей  строгий голос отца: «Сергей, который час?» Никогда больше ночи не были такими короткими и сладкими, как в юности, никогда поцелуи – долгие и неумелые – такими пьянящими. И не было никогда после ничего более легкого и воздушного, чем влюбленность в девушку Наташу.
И вот, я снова шел, держа в своей руке руку почти незнакомой мне женщины, и это совсем ничего не значило. Может, потому и шли мы так, вместе, и может, нам обоим напоминало это юность. И ничего не значило тогда для нас то, что я женат, и что она замужем. Семья для меня в тот вечер была как храм, из которого я только на вечер вышел, но потом обязательно вернусь в него. Нисколько не меньше любил я тогда свою жену, но почему-то совсем не думал об этом.
Так не думаешь о любви к своему дому в то время, когда на берегу реки тебя застанет дождь, и ты укроешься  в наскоро сложенном шалаше. Ты будешь наслаждаться тем, что у тебя есть шалаш, ты будешь любить его, но разве это будет той же любовью, которой ты любишь построенный тобою твой дом?
Все больше сгущались сумерки, и все меньше хотелось шутить и острословить. Тем спокойнее и доверительней становился наш разговор – о ней, о ее матери, о Марии…
-Вы, должно быть, сильно привязаны к Марии,- сказал я.
-Сейчас, наверное, уже и не скажешь, сильно ли,- сказала Ольга.- После смерти мамы была, конечно, сильно. Ведь у меня никого не осталось тогда, кроме Марии. Потом, когда вышла замуж, стала видеть ее реже. Даже здесь мы не так уж часто с ней встречаемся. Ну а потом…, потом был один случай, после которого наши отношения так до конца и не определились.
-Да? Странно. У меня сложилось впечатление, что вы для нее все,- сказал я.
-Теперь, может быть, и да, но раньше всем для нее была ее вера.
-Что же в этом было плохого?- спросил я.
-Ничего,- равнодушно сказала Ольга.
-Вы ревновали ее к вере?
-Нет, что вы. Это было бы глупо, как если бы ревновать вашу сестру к тому, что она любит вашего с ней отца. Нет, здесь совсем другое.
-Вам не хочется говорить об этом?
-Да, не хочется.
Она надолго замолчала.  Потом сказала:
- Но я для того и подошла к вам там, возле дерева, чтобы рассказать  вам  обо всем. А после вы бы уж сами все решали.
-Вы подошли ко мне?.. А я думал, что мы встретились с вами случайно.
-Нет, не случайно,- сказала Ольга. Она поежилась от вечерней прохлады и посмотрела на зажегшийся вдоль тропинки, по которой мы с ней шли, фонарь, который тут же и погас снова, а потом, померцав, зажегся опять.- Не случайно.
-Так скажите же мне, наконец, в чем дело?      
-Не торопите меня,- попросила она.- Пожалуйста. Вы не представляете, как трудно сказать мне сейчас то, что я хочу сказать. Не торопите меня.
Мы уже никуда не шли. Мы стояли друг напротив друга, и я смотрел на нее, освещенную светом неонового фонаря, широко открыв глаза, и мучительно не зная, куда деть руки. Я не знал, что нужно сказать, что сделать. Все, что было связанно с этой женщиной, становилось мне непонятным – при чем тут я, при чем Мария с ее верой, и какая связь между всем этим и тем, что она хочет мне сказать?
Увидев растерянность на моем лице, Ольга коснулась рукой моего плеча, и прошептала скороговоркой: «Простите». Потом, быстро повернувшись, побежала по тропинке прочь. Я бросился за ней и, догнав через несколько шагов, подхватил под локоть. Чуть сбив дыхание от бега, я сказал:
-Оля, вы меня простите! Простите, что я ничего не понимаю. Расскажите мне все, я пойму, я постараюсь все понять!
Она, повернула ко мне лицо, и посмотрела мне в глаза. Потом улыбнулась.
-Оля, объясните мне все, пожалуйста.
-Да, да. Я объясню. Я все объясню. А вы считаете, это, действительно, нужно?- Она искала у меня поддержку.
-Да,- горячо ответил я,- нужно. Вам нужно, мне нужно!
-Вам?
-Да, мне, черт возьми! Не знаю, правда, зачем, но только знаю, что нужно. На настоящее, на будущее – неважно, знаю только, что нужно. Я не отпущу вас, пока вы не расскажите мне всего.
Ольга молчала, отвернув взгляд в сторону.
-Оля, скажите, что я должен знать?
Она снова повернула ко мне глаза и они, казавшиеся мне поначалу только холодными и насмешливыми, теперь были просто беспомощными. И красивыми. Очень красивыми.
Прошло еще несколько мгновений - я смотрел на эти женские глаза, и мне вдруг захотелось встать перед ней на колени.
-В конце концов,- сказала она тихо, едва слышно, может, это даже не должно было быть мной услышано,- мы больше не увидимся…
Ее взгляд стал пристальным и пронзительным.
-Пойдемте, - сказала она тоном человека, расставившего для себя точки над «i», и сама пошла к освещенному дежурной лампочкой входу в больницу. Я пошел за ней. Заканчивалось начало моей второй жизни.

                          *    *    *

Мы сидели на больничных койках, напротив друг друга, в темной комнате пустующей палаты. Ольга не стала зажигать свет, было достаточно тех недолгих освещений, проносящихся наискось, из одного угла в другой, которые на несколько мгновений забрасывались в комнату проезжающими мимо по дороге автомобилями. Окно палаты выходило на какую-то оживленную трассу, и потому, в это время – время начала лета, комнату часто высвещал холодный белый свет, за которым, как спутный  след, проносились черные вытянутые тени.
-У вас нет сигареты?- спросила Ольга.
Я вынул из кармана пижамы пачку «Новости» и протянул ей.
-Разве вы курите?
-Нет,- ответила она,- Но сейчас мне нужен хороший друг, с которым мне легче было бы говорить, и который хоть немного скрывал бы меня от вашего лица.
Она закурила, но сразу закашлялась, и, оглянувшись, выкинула сигарету в раскрытую форточку.
-Нет, не могу,- сказала она, все еще откашливаясь.
Я молчал. Я готов был ее слушать, и видел, как трудно ей начать. Она сидела напротив меня, положив ногу на ногу и, склонившись, обхватила руками одно колено. Взгляд ее был направлен на узкий носок черной туфельки.
Она заговорила.
В низкие, грудные ноты были облачены слова, которые рисовали передо мной грустную картину женской печали.

                                           ГЛАВА 8


-Заходите, Бессонова,- сказал пожилой врач – седой мужчина, с волосами, красиво зачесанными назад, открывая дверь в кабинет и приглашая Ольгу.
Ольга сидела на стуле возле кабинета, глядя в окно, и не услышала вызова. Она вяло думала, что уже весна, и сама удивлялась своему безразличию. Ей, действительно, было сейчас абсолютно все равно – весна сейчас или осень. Полнейшая пустота вокруг – вот все, чем остался для нее мир. Ей даже не было плохо – ей было никак.
-Бессонова, - снова позвал врач.
-Да!- словно очнувшись от своего оцепенения, отозвалась Ольга.
Сегодня утром ей сказали результат обследования, и теперь она ждала прихода врача без всякой надежды и без всякого желания, даже не думая о предстоящем разговоре.
Она вошла.
Врач сделал долгое вступление, что-то объяснял, приводил какие-то примеры, но все они касались чего-то незнакомого и постороннего. Он все не мог, все не решался сказать главного. Он видел, что она уже все знает, и еще видел в ее глазах страх перед тем, что он должен был ей сказать. А Ольга до последней минуты еще пыталась надеяться на то, что с утра все изменилось, и что утром просто кто-то ошибся, и то, что ей сказали, предназначалось совсем для другой женщины.
-Оля,- сказал, наконец, доктор, покашливая.- Оля…мне нелегко  говорить. Если бы я не знал тебя столько лет, это, может быть, было бы проще.- Он нервно покусывал тонкую бесцветную губу, потирая сгибом указательного пальца подбородок.- Но ты сама медик, и сама знаешь, что долг медицины – помочь человеку. Потому..,- он с трудом подбирал нужные слова,- …особенно тяжело видеть тех своих пациентов, причину болезни которых мы знаем, более того, знаем точно, каково должно быть лечение и… и, тем не менее, при этом, исчерпав весь запас средств и знаний, оказываемся бессильны.
«Зачем он переходит на общие фразы?- с досадой подумала Ольга.- Ведь и так все ясно».
-Что я тебе говорю,- устало махнув рукой, сказал врач,- а главное, зачем? Ты, конечно, и сама знаешь, в чем причина того, что все твои беременности срываются.
-Знаю,- сказала Ольга.-  У нас с мужем разный резус-фактор.- И добавила: - Но ведь первый ребенок родился?
-Да, я знаю,- ответил доктор. И подумал, что ему ли не помнить, как тот ребенок умирал от удушья.- Но я потому и прошу тебя не слишком унывать. Мало ли как оборачивается жизнь.
-Не верю я уже ни во что,- сказала Ольга сквозь тихо текущие слезы.
-Оля, ты же медик,- снова повторил врач.- Почему я должен напоминать тебе, что большинство подобных беременностей оканчивается вполне благополучно? Есть немало способов оказания помощи в случаях, подобных тому, что был с тобой.
-Такого случая,- вяло сказала Ольга,- уже не повторится. Тот ребенок умер, и этим все сказано, и ничего больше не повторится.
-Что ты говоришь, Бессонова!- воскликнул врач, но фальши в голосе скрыть не сумел.- Без надежды и жить бы не стоило. Разве можно так безнадежно смотреть в будущее? Хорошо, сегодня, допустим, мы не можем тебе помочь, но почему ты думаешь, что через несколько лет не случится такого, что ты сама, безо всякой нашей помощи,