Дело было в канун Рождества, когда мне неожиданно отдали тысячу рублей долга двухлетней давности, который я давно списал как «невозвратный» и смирился с потерей. Ну, так получилось в силу разных обстоятельств – приезды-отъезды должника, болезни-командировки меня самого, переезд в другой район. Вот как-то так, без злого умысла тянулось, а потом как бы заросло и забылось… А тут встречаю случайно в универсаме Должника - весёлого, с покупками в корзинке, буквально нос к носу, и он с извинениями, шутками и поздравлениями отдаёт мне эти тысячу рублей двумя бумажками по пятьсот. Прямо как будто эти деньги я просто нашёл, вот шёл-шёл – и нашёл, с неба упали! А канун Рождества, народ в магазине роится, и подумалось мне: - дай- ка я доброе дело сделаю, отдам я эти две пятисотки каким-нибудь двум старушкам, пусть себе что-нибудь вкусненького купят к празднику. А как отдать? Подойти и просто в руку сунуть,…а что сказать или ничего не говорить? - Обидится, испугается, недопоймёт что-нибудь…
Тут вижу, как-раз в хлебном отделе подходящая для « Рождественского благодеяния» старушка стоит, задумчиво полбатона выбирает – котиковая шапочка молью побитая, пирожком, пальтишко потёртое порыжевшее на спине, перчатки штопанные… всё бедненько, но чистенько. Думаю, - сейчас подойду, как бы хлеб помягче выбираю, - и суну ей в карман пальто пятисотку. Переминаюсь рядом, примериваюсь… Ах ты, чёрт возьми, оказывается, деньги подсунуть не проще, чем вытащить, ну, наверное - мне, дилетанту, а не профессионалу-карманнику!
А бабулька вдруг посмотрела на меня прозрачными выцветшими светло-серыми глазами… ( ах, - испугался я, заподозрила, наверное, что я её обворовать хочу, а я-то ведь, наоборот…) и говорит: « Я смотрю, вы так тщательно хлеб выбираете, я вот тоже ищу, для диабетиков булку… Посмотрите, вот, а то шрифт мелкий, не вижу…» И суёт мне в руки упаковку. Руки-ноги мои трясутся, мелкие буковки прыгают, рецептуры читаю, на её карман глазом кошу, в другой руке пятисотка сложенная потеет… Разобрались с булкой, перебрав несколько упаковок, она меня горячо поблагодарила, в овощной пошла, я за ней. Она три морковки и две свеколки в мешочек кладёт, а я к другому её карману, немного отвислому, примериваюсь,… - ну, никак не получается, не могу;… бабулька к кассам пошла, и тут меня осенило, как деньги подбросить! Главное, сразу за ней встать,… подрезаю тётку с тележкой, за своей старушкой встаю и, дождавшись когда она корзинку на уголок расчётного узла пристроит, - подбрасываю купюру ей туда и как-раз умудряюсь уронить её между кулёчком с морковкой и упаковкой полбатоновой…
Фууу, - никто ничего не заметил, кажется, - ни кассирша, ни бабулька, ни тётка с тележкой, что, ворча, за мной пристроилась. За свой хлеб заплатил, сдачу схватил, не глядя, стою рядом со столом упаковочным, как бы пакет полиэтиленовый по карманам ищу. На старушку смотрю, - найдёт ли пятисотку? А вдруг – не увидит, или та под её неведующими пальцами сквозь решетчатое дно провалится на пол? Вижу – углядела она пятисотку, свой потёртый кошелёк открыла и задумчиво так его содержимое рассматривает. Я делаю вид, что рекламой над упаковочным столом чрезвычайно заинтересовался, а сам на её манипуляции косяка даю. Она кошелёчек растопырила, вижу краем глаза - там пара сотен и десятки виднеются, бабулька вздохнула, головой покачала и пятисотку в кошелёк сунула, пробормотав: «…совсем памяти не стало,… хорошо – не на пол выронила…» Похоже, она подумала, что из дома пятисотку взяла, забыла об этом, и в корзинку из кошелька выронила. Ну да ладно, главное, что купюра к ней попала, теперь надо вторую пятисотку пристроить.
Сделал вид, что забыл что-то купить, опять корзинку взял и к прилавкам вернулся. Теперь опыт есть, как купюру подсунуть; присмотрел снова бабульку в вязаной шапочке сверху шарфом подвязанной, куртка на ней явно китайского производства, варежки самовязаные в сухом кулачке, другой ручонкой тележку катит;… я пару бутылок пива и пакет чипсов схватил, за бабулькой на кассу пристроился и ловко так между пакетами с кефиром пятисотку-то и сбросил. Вот бабка к кассиру подходит. Потёртый кошелёк достаёт, а свободной рукой свои упаковки кефира из тележки на траспортёр выкладывает, видит пятисотку, спокойно её берёт, кошелёк пошире раскрывает и суёт туда… А там, мать честная! – тысячные и пятитысячные купюры топорщатся! Я глаза вылупил и аж крякнул, бабка на мой кряк оглянулась, взгляд мой в свой кошелёк проследила, губы поджала и, пробормотав: «…ходют тут всякие…» - рванула с тележкой от меня поскорей к дальнему упаковочному столу.
Ну а я, несколько обескураженный, но с сознанием исполненного доброго дела пошёл себе восвояси, повторяя про себя, а то и вслух: «…всякое даяние есть благо; не человеку подаём а Господу во спасение души; умерь гордыню, ну и что, что даяние осталось незамеченным; первой-то бабульке наверняка пятисотка пригодится…»
Пришёл домой, налил себе пивка и, заедая чипсами, подумал: как в старые времена было правильно, что в деревнях во входных дверях в избу делали маленькую дверку со ставенкой на уровне груди, чтобы, когда подавали милостыню страннику или нищему, не видеть лица друг друга - «…чтобы дающий не гордился, а берущий не стыдился…»
