Неисполненный Приговор...

        В молодости постоянно тянуло на природу, в тайгу. Иногда даже приходили мысли бросить шахту, устроиться где-либо на гидрометеопост в  глуши и пожить наедине с природой несколько лет.
С годами стал думать о том, как осуществятся мои мечты после выхода на пенсию, что тогда – то никто и ничто не помешает быть на природе столько, сколько пожелает душа.

           Дети вырастут, станут самостоятельными и способными сами заботиться о себе, и, даст бог, в чем-то помогать тебе в старости.

          Но оказалось, что человек живет исключительно для себя только с рождения и до 7-ми лет. Далее начинаются только обязанности: учеба, армия, работа, дети, внуки, правнуки.

         Эти обязанности не отменяются даже после выхода на пенсию и продолжаются до конца жизни.

           Жизнь сложилась так, что с выбором профессии вынужден был жить и работать вдали от родных, так как в Томской области шахт нет.

           У Людмилы родителей не было. Мать умерла, отец погиб на войне. Жить пришлось, рассчитывая только на свои силы и возможности, во многом отказывая себе. А тоже хотелось иметь все и сразу.

          Так как детство прошло без игрушек, велосипедов то, когда родился сын Сергей, любил покупать ему игрушки, выбирая их будто для себя.

         Да и работа на рудниках не прошла бесследно для здоровья и, когда пришло время и возможность, вроде бы, осуществить свои мечты и желания, то нажитые болячки  не позволили сделать это в полной мере.

          В 50-ые годы бурение проводилось без какой-либо борьбы с пылью, кроме применения респираторов.

         На Севере на золото – сурьмяной шахте в зоне вечной мерзлоты так же было не возможно применение воды, а в пыли присутствовали сера, мышьяк. Температура в шахте от – 70* летом и до – 28* зимой, когда на поверхности - 50* ,- 60* .
У некоторых, вновь поступающих на шх. Сарылах, после одной, двух смен тело покрывалось красными пятнами и им приходилось увольняться и искать другую работу.

        Месторождение с таким содержание сурьмы в СССР не было и все работающие на шахте были, можно сказать, подопытными кроликами, на которых изучались профессиональные вредности производства.
Два раза в год из НИИ гигиены, охраны труда и профессиональных заболеваний г. Москва приезжали специалисты для мед. обследования.
Обычно шахтеры проходят обследования один раз в год.
О всех вредностях нам, конечно, не говорили, но не зря «Сарылах» в переводе с якутского языка звучит  как
«долина смерти».
Впоследствии, через 15 лет проходил обследование в клинике этого НИИ, где мне было установлено профессиональное заболевание легких и бронхов.

Разработку месторождения курировала военная промышленность, сурьма закупалась за границей, и поэтому одновременно со строительством шахты вели и добычу руды на верхних горизонтах, вскрытых штольней. Руду после ручной сортировки грузили в круглые чугунные емкости, затем автотранспортом по колымской трассе около 1000 км. доставляли в г. Магадан, перегружали на морские суда, следовавшие до порта Находка, затем ж.д. транспортом через всю Сибирь везли в Киргизию в п. Кадамджай, где находилась обогатительная фабрика. Весь этот длительный путь транспортировки руды показывает важность и необходимость для страны в тот период этого сырья.

После Севера 13 лет отработал на одном из рудников треста «Свинецшахтострой» Восточного Казахстана.

Вся жизнь прошла под землей в резиновых сапогах, в тайге, на рыбалке тоже в них, что вероятно сказалось затем и на работоспособности ног.

В  Жизни   пришлось пережить и страшный психологический стресс.
Лечили в стационаре от воспаления легких. Через месяц улучшения не наступило, через два, местный рентгенолог дал заключение о наличии туберкулеза легких. При обследовании в туб. клинике диагноз не подтвердили, а был установлен другой – рак легких.

   В онкологии этот диагноз подтвердили и дали заключение, что пока не поздно нужно срочно лететь в г. Алма-Ата в онкохирургию на операцию. В  каждой  новой  клинике, почему-то  не  доверяя  предыдущим,  вновь  и  вновь  делали  повторные  рентгеновские снимки  и  томограммы.  В онкологии  наслушался рассказов о  страшных  порядках в онкохирургии, как и кто, проводит эти операции, что  на  безнадежных  больных  практикуются  студенты  медики- хирурги, что в поликлинике онкологии не встретишь прооперированных больных, а живы лишь те, кто отказался от операции.

Под впечатлением этих рассказов отказался лететь в  г. Алма-Ата, что возможно и спасло мне жизнь.
По знакомству попал на консилиум лучших хирургов г. Усть-Каменогорска при туб. клинике, которые, изучив мои рентгеновские снимки и томограммы (снимки срезов легких), подтвердили диагноз и необходимость срочной операции.

В областной хирургии работал и руководил ею замечательный хирург Рейш, он делал операции на сердце.
Я ранее уже лежал в этой хирургии по случаю операции на желудке и пищеводе.
Попав на прием к Рейшу, уговорил его принять меня на операцию в его хирургию ввиде исключения.
Так как свободных койкомест в хирургии почти всегда не было, он назначил мне явиться через три дня.

Эти три дня я пил днем и ночью, прощаясь с жизнью. Хотя был период Горбачевского и Лигачевского сухого закона, друзья доставали мне  и спирт и водку. Ночью пил один не пьянея, днем с друзьями. Семья была против пьянки, так как мешал им спать. Но считал, что они не могут поставить себя на мое место и поэтому не понимают меня. Чувствовал себя уже отрешенным от жизни, и семьи, и будущего.  Ночью, когда  был  один, собутыльником  был  магнитофон. Включал  его  на  малую  громкость, чтобы  не  мешать  родным.  И  почему-то  трогала  песня,  известная  в  те  времена: « Белая  береза,  я  тебя  люблю …».

Людей, выживших после операций с таким диагнозом в жизни не встречал. Наоборот, был наслышан, что после вскрытия грудной клетки течение болезни ускорялось. Знал много силикозников, скоротечно умерших после выхода на пенсию.

В хирургии оказалось еще трое онкобольных. С одним из них с соседнего поселка сблизился, он был даже и не шахтером.

Какими-то путями узнали, что если операция будет проходить менее часа, значит, хирурги успевают только вскрыть грудную клетку, убедиться, что операция уже бесполезна и снова зашить.

Договорились, что будем засекать время операции друг друга и, не скрывая, сказать об этом, если что услышим о результатах, даже и неблагоприятных и безнадежных.

Первому делали операцию моему земляку. Она закончилась через сорок минут. Внизу ждала конца операции его жена. Когда я сообщил ей, что операция закончилась, попросила меня вызвать к ней хирурга Рейша. Я выполнил ее просьбу.

Рейш при мне сказал ей:
- Крепитесь, к сожалению, операция уже запоздала. Жить ему осталось 3-4 месяца.

Проводил плачущую жену земляка за ограду клиники. Она сказала:
- Ой, что я расстраиваю и тебя. Тебе ведь тоже предстоит такая же операция.

На что я ей ответил:
- Ничего. В душе мы уже смирились с любым исходом.

Когда встретились с земляком в палате после реанимации, я не смог сказать ему всю правду, хотя и обещал ранее, как договаривались.

Через неделю нам троим, оставшимся онкобольным, под наркозом сделали  биопсию  легких, и образцы отправили в г. Алма-Ата в онколабораторию на анализ. Состояние было мрачное. Постоянное нервное напряжение не отпускало ни днем, ни ночью. Организм уставал бороться с тягостными мыслями.  Было непонятно, толи ухудшается физическое состояние организма из-за болезни или воздействует самовнушение.

Когда  на  свидание с  рудника  приезжала  жена, приходилось  спускаться  во  внутренний  двор  больницы  со  2-ого  этажа.  С  каждым  днём  организм  слабел,  и  выходить  становилось  все  труднее  и  труднее.  Хотя  и  не  собирался  так  просто  сдаваться,  и  не  хотелось  верить  в  печальный  итог  жизни.

 Вспомнился  случай, когда  лежал  ранее  в  этой  же  хирургии.  В  палате  ночью  на  спинке  кровати  умудрился  повеситься  мужчина.  Не  знаю  его  диагноза  и  всех  обстоятельств, понудивших  его  сделать  это. Не  нам  его, не  менее  грешным,  судить.   Мыслей, конечно, подобных  даже  не  возникало. Надежда, хоть  и  зябкая, была  еще  жива  и, хоть  чуть- чуть, но  теплилась. И  так, вероятно, у  каждого  человека  до  самого  его  последнего  трепетанья.    

Еще через неделю двум собратьям по несчастью назначили даты предстоящих операций. Мне  почему-то  нет. Возникли мысли, что у хирургов есть сомнения в целесообразности операции, что упущен срок ее проведения. Спросил у лечащего хирурга, но он не стал ничего объяснять, сказав, чтобы лежал и ждал. Тогда я уверился в том, что я прав в своих предположениях о пропущенных сроках и решил для себя отказаться от операции, когда мне назначат дату ее проведения.

Потом терпение мое закончилось и захотелось покончить с неизвестностью своей судьбы. Я вспомнил реакцию жены земляка после операции, когда я вызывал к ней Рейша.

Во время очередного приезда  жены  Людмилы, убедил ее пойти на прием к Рейшу и узнать перспективы моего жизненного пути, полагая, что мне никогда не скажут правды, а жене должны сказать.
Сам занял наблюдательный пост, чтобы сразу увидеть реакцию Людмилы на разговор с хирургом, после ее выхода из кабинета.

Людмила вышла в слезах, но, увидев меня, заулыбалась и сказала, что Рейш успокоил ее, что у меня не рак легких, а силикоз и меня направят в клинику профессиональных заболеваний. Я, будто недовольный чем-то, забурчал, что силикоз тоже плохо, в душе радуясь тому, что у меня вновь появился шанс на  лишний  год  жизни.

Не знаю, поняла ли Людмила мой ход или нет.  Хирург  Рейш  понял  и  даже  сделал  мне  выговор  за  то, что  я  подослал  жену.

До сих пор не могу понять жестокость и безразличие врачей, не соизволивших хотя бы на день, на час раньше снять страшный диагноз и объявить это больному, когда день жизни с приговором на смерть может сломать человека.  

Когда выписывался и прощался с больными, мне сказали:
- А ты молодец. С таким диагнозом, а вел себя достойно.
- Вы спали ночью, а знаете ли вы, спал я или нет – ответил им.

Но  самое  парадоксальное  в  том, что  при  последующем  обследовании  в  Московской  Клинике  Гигиены, охраны  труда  и  профзаболеваний  при  Академии  Наук  СССР  не  подтвердили  и  силикоз - был  установлен  хронический  обструктивный  бронхит  пылевой  этиологии.

В течение нескольких лет не мог летом загорать на солнце – тело покрывалось красными пятнами, по-видимому, из-за переоблучения при проведении множества рентгеновских снимков.
                                   .  .          .                  .              .
Через год, два после этого случая прочитал статью в газете «Труд». Женщине поставили диагноз уже неоперабельного рака легких и отправили домой умирать. Женщина стала готовиться к смерти, прощалась со всеми родными, постепенно теряя жизненные силы.

Смерть не приходила. Решила съездить к сыну в Мурманск. По дороге в поездке ей уже потребовалась скорая медицинская помощь, так как силы покидали ее. В Мурманске сын устроил женщине в местном онкологическом центре консультацию.

Врач – онколог дает заключение, что предъявленные рентгеновские снимки, привезенные женщиной, не ее, а являются снимками чьей – то мужской грудной