Миллионщица

любви испитой, поистасканной Люськи. По сравнению с высокоразвитыми коллегами, придурок обладал несомненным достоинством – деньгам предпочёл харчи.
Сама Клавдия крутилась, как белка в колесе. Из-за коровы приходилось подниматься в шесть – доить, гнать в стадо. Молоко продавала соседям слева, взявшимся нынче за строительство, да поила работничков (в счёт оплаты). Из последней подопревшей свёклы выгнала самогонку и подрядила трёх бомжей натаскать шлак на потолок. Денег катастрофически не хватало. Узнав цены на оборудование, за голову схватилась, а ещё бумаги оформлять. Это не самой на машинке по вечерам строчить, хочешь, не хочешь, а придётся регистрироваться. Государству – дай, хапугам – сунь. Да ещё дом не закончен – отопление проводить, красить, стеклить. Хорошо, хоть все плотницкие работы выполнены – выжала из Васечки всё, что смогла. Артуров навар отдавала ему же – деньги могли сделать только деньги, а не закупит оборудование – к чему было огород городить? На текущие расходы тратила мзду с жильцов (рада была бы ещё плату повысить, но сама чувствовала – дошла до предела), продала прошлогоднюю тёлку, сбыла поросят, на еду оставила одну большую свинью да двух нынешних. Каждую свободную минуту строчила на машинке, а сынок слал письма, телеграммы – денег, денег, денег… Клавдия обозлилась и посылала один раз в месяц по триста тысяч – ничего, проживёт, люди и на меньшее как-то существуют. Приехал бы, да хоть с покраской помог.
Сынок прикатил в конце июля. Явился не один – с другом и тремя подругами. Друг носил серьгу в ухе и цепь на шее, у сына на груди красовался десятисантиметровый крест из непонятного металла. Девицы вихлялись, дымили длинными сигаретами, выкуривая их до половины. Развесёлая компания обосновалась в остро пахнущем краской доме. Клавдия предложила летнюю кухню, но гости сморщили носы. Свет в доме горел круглые сутки, магнитофон работал без отдыха. Клавдия заглянула вечером – приносила ужин. Компания сидела кружком на полу, дымя странными папиросами. Папиросы лежали тут же в пачке из-под сигарет. Все пятеро посмотрели на хозяйку расширенными зрачками, с блуждающими улыбками на лицах. Запах от курева шёл какой-то незнакомый, Клавдия отнесла это на счёт невыветревшейся краски. Девицы были не одеты, а едва прикрыты, у одной груди торчали из расхрисанной блузки, но парни не обращали на женскую наготу никакого внимания.
«Натрахались, уже и не смотрят на девок. Да и девки – не девки, а чёрт-те что. Да ей какое дело, дети они, что ли? Проваливали бы поскорей, пока дом не сожгли своим куревом».
Клавдия поставила кастрюлю на пол, предложила:
- Ну, молока захотите – забегайте, хоть ведро берите.
Утром сынок забежал к матери, но не за молоком, а за деньгами.
- Вы хоть дом не сожгите, - проворчала родительница, подавая двести тысяч.
- Не сожжем, не сожжем, - скороговоркой пробормотал Витюша и потребовал: - Ещё дай, маловато этого.
Клавдия поморщилась, но выделила ещё семьдесят тысяч.
- Ну и жмотина же ты, - констатировал Витюша без всякой почтительности.
А после обеда, Клавдия как раз вернулась от богатенькой клиентки, компания устроила представление для всей улицы. Она только вылезла из машины и вздрогнула – парадная дверь с грохотом растворилась и из неё вылетела голая девица. Дверь тут же захлопнулась, девица тщётно рвала на себя ручку, но изнутри раздавался гомерический хохот. Девица напоследок стукнула в дверь кулаком и повернулась к ней спиной. Увидев обращённые на себя взоры, принялась хохотать, как припадочная, даже согнулась пополам. Нахохотавшись, улеглась посреди крыльца, подложив руки под голову. Клавдия сходила за простынью и прикрыла срамницу. Но назойливая забота вызвала у той взрыв негодования. Сорвав с себя и отшвырнув прочь простынь, обложила благодетельницу забористым матом. Клавдия плюнула и ушла заниматься своими делами.
Вечером Витюша устроил погром. Войдя с подойником в летнюю кухню, Клавдия глянула в растворённую дверь бани, и обомлела. В бане царил кавардак – постель, посуда валялись на полу, в воздухе летал пух, телевизор стоял на боку, стол развёрнут наперекосяк. Клавдия оставила подойник и влетела в баню. Витюша, нагнувшись, потрошил диван.
- Ты!.. Ты чего делаешь? – Клавдия не знала, что говорить и что думать.
Сын обернулся на окрик, как от удара током. Лицо остервенело от злобы, губы дёргались.
- Деньги ищу! – заорал на мать. – Говори, где прячешь?
- Да ты что, ополоумел? Ты что натворил? Все деньги тебе отдала. В кошельке последние лежат… - сказала и осеклась – раскрытый кошелёк валялся под ногами.
- Ты что думала, – сунула как нищему двести тысяч и всё, что ли? Да я только Тарзану два лимона должен. Понимаешь? Сказал ему – поедем ко мне, оттянемся, мать бизнесом ворочает, возьму у неё, отдам. А ты что? Ради сына жмотничаешь?
- Да уж видала, как вы оттягиваетесь. Ты вот что, сядь, - Клавдия повелительно подвела сына к кровати, усадила на голую сетку. – Тебе сколько лет? Двадцать пять нынче. Ты мужик или сопля? Твои одногодки сами бизнесом ворочают. Ты за что ему должен?
Сын помолчал, буркнул:
- Мои проблемы.
- В общем, договариваемся так. Своих проходимцев гони с моего двора, пока я им сама салазки не загнула. Ты знаешь – я могу. Это что ж такое – меня в моём же доме материть принародно. Денег у меня сейчас нет, хоть на колени падай, хоть ещё раз всё переверни, можешь ещё простыни разодрать. Нету! Рисовать я их не умею. Отдаю тебе квартиру, выбирай – или в Сосновск возвращаешься, живи здесь и в дело со мной впрягайся, или квартиру здесь продаю, к тебе приезжаю и там куплю. И на этом всё. Квартиру покупаю, даю три лимона, дальше живи самостоятельно.
- Не три – пять лимонов минимум, я ещё подумаю, и квартиру – двухкомнатную. Чего жидишься? Есть у тебя деньги, знаю. Дома нет, сходи, возьми. Где ты их крутишь?
Клавдия поморщилась раздражённо.
- Подумаю. Но деньги будут не раньше, чем через месяц. Хочешь, со мной оставайся, не нравится со мной жить – с друзьями отправляйся.
Витюша криво усмехнулся.
- Я тоже подумаю ещё, сколько с тебя на прощание потребовать – пять или десять. Ишь ты, тремя лимонами хочет отделаться!
На этом семейный совет закончился, и сын ушёл к друзьям.


К обеду «тарзаны» покинули не слишком гостеприимный дом.
Мать вычищала в стайках застарелый навоз, сын маялся дурью. Бросив лопату, Клавдия выскочила из свинарника на лай беснующейся Джеммы. Витюша стоял на границе безопасной зоны, в пальцах левой руки дымилась сигарета, в правой сжимал палочку сантиметров двадцати и стукал овчарку по носу. Та, роняя слюну, рвалась с цепи.
- Господи, да ты совсем обалдел! Кого делаешь-то? Сорвётся с цепи, изорвёт ведь.
Сын засмеялся, пульнул в собаку окурком.
- Ладно, пойду подремлю на сеновале, - гоготнул, проходя мимо матери: - Васька-то не приходит?
К вечеру Клавдия занялась домом – после нашествия гостей решила навести порядок. Пора было уже перебираться в новое жильё, да всё откладывала – то ждала, пока краска подсохнет да запах выветрится, то сынок друзей понавёз.
По привычке матерясь сквозь зубы, когда что-либо нарушало установленный ею порядок, обошла все комнаты. Пол замусоривали окурки, полиэтиленовые пакеты, картонные коробочки из-под таблеток непонятного предназначения. Парадная прихожая походила на хлев: набивные сенники, кошма, простыни, одеяла валялись навалом в углу. «Трахались впятером, что ли? – подумалось гадливо. Клавдия сложила постели аккуратной стопкой, сходила за веником и принялась за уборку. Выметенный из-под батареи шприц и битые ампулы раскрыли глаза на всё: и на непонятные коробочки из-под таблеток, и на странное курение, блаженные улыбки, туманные взоры, и главное – на причину сыновних долгов.
«Ах ты, гадёныш! – веник выпал из ослабевших рук, Клавдия с застывшим дыханием безвольно опустилась на стопу рухляди. Мысли кишели, как черви в пропастине. -–Так бы и придушила своими руками. Сынок, сынок, что же ты содеял? Ведь это конец – возврата нет. Он теперь так и будет тянуть из неё соки, гадёныш. Но сын ведь! Да что теперь сделаешь – всё равно лечить бесполезно. Сколько миллионов ухлопает и всё зря, попусту, всё в прорву. Наслышана про семьи, в которых наркоши завелись. Нет, не для того она деньги зарабатывала, чтоб на ветер бросать. Так рассчитывала, так рассчитывала, да пусть бы гарем себе завёл, слово бы не сказала, только бы шёл с ней в одной упряжке. Ах, поганец, поганец! Наркоманы – падаль, грязь, сами мучаются и родным жить не дают. Сынок! – далёкие воспоминания колыхнулись зыбким утренним туманцем и растаяли. – Ничего себе, сынок. Давеча с такой остервенелостью смотрел, думала, прибьёт. Квартиру ему покупать? Нет уж – дудки! По ветру пустит и опять же к ней за деньгами прибежит. Нет уж! Но не душить же его, в самом деле. А как? Ускорить процесс – передозировка называется, тыщу раз по телевизору показывали. Но как, как? Ясное дело, подальше от Сосновска, чтоб и тени подозрений не пало. Но как? – это «как?» завладело основной мыслью, остальные отодвинулись в сторону. – Не самой же гадость эту вводить да она и шприц в руках держать не умеет. Купить зелья да подбросить как-нибудь? Но не бандеролью же высылать. Ах, поганец, поганец, на что мать толкает! Но не ждать же ей, чтоб он её с потрохами съел. А если как с Васей? Только вместо цыганки шлюшонку какую-нибудь подбросить да научить, чтоб процесс ускорила. Или подождать, пока сам себя уморит? Говорят, если ширяться начал -–так это называется? – больше двух лет не проживёт. Нет, это долго, слишком долго, столько ей не выдержать. Это что ж, всё это время она на него горбатиться должна и всё прахом, из-за чего ночей не досыпала, нервы выматывала, всё прахом? Нет уж, она так не согласная. К осени надо кончить, - от слова «кончить» – ведь кого кончать надо! – мысли остолбенели, но Клавдия взяла себя в руки. – Пожалеет да поплачет потом. Сейчас дело обдумать надо. Квартиру ему найти, чтоб знать, куда шлюшонку подсылать. Да за квартиру самой деньги вперёд месяца за два заплатить. Эх, свидетель лишний будет. Может, со временем как-нибудь по-другому измыслит, чтоб всё чисто было. Кого сейчас с ним делать? Эх, какой же она деревенской дурёхой была! Вовремя бы к гинекологу съездила, и не было бы проблем. Всё тянула, стыдно ей, видишь ли, было. Дотянула! И в молодости себе закорючек насоздавала и теперь, когда, наконец-то, такие просторы открываются, боком вышло. Вот же сучонок, с самого своего рождения жизнь ей пакостит. Нет уж, с неё хватит, что задумала, то и свершит. Её право – вовремя бы поскоблилась и не явился бы Витюша на свет. Так какая разница – тогда или теперь?»
На этом мысли Клавдии прервал сам «поганец и гадёныш». Вошёл тихо, крадучись – Клавдия и не услышала – губы кривились в усмешке, словно подлянку какую сотворил, руки держал за спиной.
- Что, опять всё вверх дном перевернул? Садись, поговорим.
Сын стоял молча, улыбался недобро, сатанински.
- Поговорить нам надо, - продолжала мать. – Как же это ты жизнь себе испоганил, сынок? Лечиться тебе надо. Ты не сомневайся, найду деньги на лечение, брось только это зелье поганое. Получу, вот, поедем в город, найдём докторов стоящих, или этих, - как их называют? – заговаривают которые. Пока со мной