Кайфуево. Часть вторая

Русском музее. И „Гибель Помпеи“ не видал он своими бесстыжими глазами.
Да я и сам позабыл уже, когда был в Русском музее в последний раз - может с мамой во втором классе, когда, помню, дико зевал и просился в буфет со сладкой тёплой  газировкой и пирожными „эклер“, от коего сочетания, помню,  меня сильно пучило и долго ещё потом дома болел живот. Признаться, я вообще не понимаю, какого беса меня этим утром в искусство тянет - меня ведь от искусства с детства тошнит, с тех самых эклеров - но, видимо, так мне хочется этому выскочке досадить, что я ещё и интеллигентность свою на помощь призвал: мол, вы, молодой человек, даже в  живописях нихрена не рубите, а я, напротив, - дока.
Вот, глядите на него, скажу я с издёвкой, гаденько так скажу - все уже вокруг догадались, один он ни ухом, ни рылом. Ты, скажу я ему, мальчик, хоть раз пробовал втиснуть что- либо в свой пищеварительный тракт „утром следующего дня“? Ты попробуй, мальчик. Хоть спасительный огуречный рассол, хоть пива полстакана, хоть целебный порошочек аль таблеточку. Даже просто воду советую тебе пить осторожно, чутко прислушиваясь к своим „недрам“, иначе не исключено то самое извержение „Везувия“, так во времена  оны вероломно и в одночасье погубившего Помпею. И секрет мой, умник, вовсе не в названии чудодейственного снадобья, хотя оно действительно - честь ему и хвала -  чудодейственное, а в способе его применения…
...Вот вы думаете, зачем я в этом самом месте поставил ненужное, казалось бы, многоточие? Ан нет, отвечу я вам, какое же оно ненужное?! Ведь вы уже замерли в  предвкушении, что я вам свой способ расчудесный раскрою, так ведь? А по закону жанра, когда интрига доходит до крайней степени напряжения, полагается что? Ну вот ты,  хотя-бы, умник, ответь? Не можешь?! Так то! Тогда я тебе скажу.
В классическом произведении Шахерезада мгновенно прекратила бы в этом месте дозволенные речи, дабы помучить своего поработителя неизвестностью аж до  следующей ночи. Но у нас с вами, друзья, никакое не произведение, а просто беседа, и совсем не классическая, а наоборот, вовсе даже современная. Уверен, тем не менее, будь во мне хоть капелька Шахерезадиного... - м-м-м ... или Шахерезадского?.. э-э-э… - в общем, бабского коварства, я бы тоже помучил вас ожиданием. Ещё как помучил бы. Но, как вы уже успели заметить, хоть я и сижу, подобно Шахерезаде, на мягком, больше нас с ней в этот ранний утренний час ничегошеньки не роднит, нет во мне никакого коварства -  я просто сделал пару глотков из баночки, которую заботливо откупорил мне душка командор, а потому и допустил я небольшую паузу в своём повествовании. Заметили? -  совсем небольшую: я даже не стал новую главу начинать - мне и пары многоточий  хватило горло промочить. Теперь, собственно, о главном. Вернее, для вас о главном, не для нас. Мы-то все сюда, в Кайфуево, не пьянствовать приехали, у нас заботы иные, у нас впереди насыщенный день. Дайте только нам в себя прийти, и мы ещё покажем, на что мы способны. А вы из моего рассказа, может статься, больше и не запомните ничего, кроме того как таки правильно распорядиться таблеткой „Цитрамона“. Давайте, затаили дыхание и слушаем. Второй раз повторять не буду. Ну, разве что, девушкам за особые  заслуги.
Нужна одна-единственная таблетка „Цитрамона“. Все видели? Такая коричневатая с белой продрисью. Как мы в детстве говорили, серо-буро-малиновая в крапинку, а я долго  не мог вообразить себе этакий цвет. Так вот, для таблетки „Цитрамона“ как нельзя лучше подходит. Главное, как вы усвоили, это умудриться запихать таблетку себе вовнутрь. Но проблема-то в том, - все ведь помнят, не так ли? - что, разжуй мы даже эту таблетку тщательно-тщательно в меленький-меленький порошок, запей мы её хоть литром воды, она неминуемо попадёт нам в желудок и начнёт его, бедолагу, раздражать. И тогда может случиться страшное. Вспомните Помпею. Мало того, что вам уже пришлось  превозмогать боль, отрывая голову от подушки и суетясь на кухне в поисках как назло завалившейся куда-то пачки медикаментов. Это ещё не та боль. Настоящий кошмар ждёт вас после „извержения“. Ваш собственный пульс усилится вдруг многократно и разорвёт вам башку напрочь. Но даже и успешное усвоение снадобья никак не гарантирует вам избавления от утреннего недуга. Вы будете принимать таблетку за таблеткой, изведёте всю пачку, потом, не дай бог, вторую, но ничего не добьётесь, кроме того что подорвёте семейный бюджет и вконец испортите многострадальную свою печень, которой и так уже несладко от вчерашнего.
Но способ есть. Есть, уверяю вас! И я, как настоящий учёный, приносящий себя в жертву на алтарь науки, взлелеял и выпестовал этот способ в долгой череде экспериментов.  Можно сказать: жизнь этому посвятил. Нет, не то чтобы я определил это целью своей  жизни, нет. Я просто пью не так часто, как того кому-то хотелось, вот и ушла, получается,  вся жизнь на исследования. Конечно, много больных головушек можно было бы спасти за прошедшее время, прояви я чуть больше усердия и пыла в своих изысканиях, но и вы  меня поймите: избавляясь от головной боли, я вовсе не избавлялся от других тягостных симптомов „утра следующего дня“. Какой же тут может быть альтруизм?!
- Ну, давай же, не томи! - я уже слышу, как такой же похмельный страдалец, как я сам, притоптывает в нетерпении ногой.
- Сейчас-сейчас, вы же видите, что я и так уже изъясняюсь в последнюю минуту скороговорками - так мне хочется поскорее поведать вам, мои драгоценные  сострадальцы, свою тайну. И вы наверняка оцените, что я, экономя ваше время и не злоупотребляя вашим терпением, даже не стал исправляться и заменять неправильно  употреблённое мною слово „сострадальцы“, ведь я не имел ввиду сострадающих мне, как только лишь сочувствующих и сопереживающих мне как бы со стороны, а имел ввиду сострадальцев как моих товарищей по несчастью, претерпевающих от такой же хвори, как и моя собственная. Поняли?
Вот и все мои друзья, когда я их посвятил в подробности своего чудесного метода, тоже всё прекрасно поняли. И попробовали. И сказали потом спасибо. И до сих пор все  пользуются и никто ещё ни разу не пожаловался, что ему однажды вдруг не помогло. И вам поможет. И вы мне тоже спасибо скажете...
Щас, сограждане, чего-то опять в горле пересохло…
- Сука! Я тебя сейчас придушу! - хрипит тот, похмельный и, братцы, действительно, уже  синеет от переживаний...
Что-то я, точно, увлёкся, а человеку-то плохо совсем, он на меня, как на соломинку утопающий, надеется, битый час избавления ждёт. Он, быть может, давно бы традиционные способы применил, народные - медленно, но верно - или лежал бы себе в постельке и стенал бы по-тихому в пространство - всё легче было бы, чем разговоры разговаривать с незнакомыми людьми. А я ему надежду нечаянную подарил - вот он и вскочил, горемычный, внимает через силу, панацею ждёт. Надо его спасать скорее, я же не зверь какой.
Чудак-человек, говорю, что же ты сегодня ко мне пришёл? Что же ты вчера, говорю, не приходил? Как же я тебе, милок, с утра помогу, а? Вся штука как раз в том, что озаботиться этой нашей с тобой утренней проблемой надо было с вечера, как, заметь, я  сам и сделал. И сижу вот я теперь перед тобой, хоть и слегка помятый, но непобеждённый. Не одолела меня головная боль. А всё почему? Да потому, милок, что я свою таблетку на ночь, перед сном заглотил, а ты свою, вон, до сих пор в потном кулаке  мнёшь - ну куда это годится?! Товарищи мои дорогие!..
Да, точно - я присяжным так потом и заявлю, как вам: товарищи мои дорогие! - взывая к их гражданской сознательности вообще и к человеколюбию по отношению к отдельно взятой личности - ко мне - в частности.
Товарищи мои дорогие, говорю я присяжным, да если бы я знал, что этот синюшный лицом господин с дрожащими руками вдруг окочурится сразу после моих слов, да я бы... Да я бы!.. Да я бы сам нашёл его накануне и уговорил „Цитрамону“ откушать. Да я бы ему свою собственную, последнюю, таблетку не пожалел, всеми святыми клянусь!
- Ну и дурак! - говорит мне адвокат приятным женским голосом. Конечно - а каким ещё голосом можно говорить „ну и дурак“? Только приятным и только женским. А отчего мне  голос так знаком? Странно, думаю, Ксюха ведь у нас бухгалтер вроде, а не адвокат...
Да нет же, вот сидит рядом со мной в чёрной мантии и говорит мне:
 - Ну и дурак! Ты ведь даже не знаешь, как этот твой хвалёный „Цитрамон“ в сочетании с  алкоголем действует. Разве тебе не известно, что лекарства с алкоголем не смешивают?  Ты разве неуч необразованный?
- Конечно, он неуч необразованный… - говорят присяжные хором.
- И дурак. - напоминает прокурор.
- Да, и дурак! - закрепляет небритый пышнотелый судья с зарождающейся проплешиной над и без того высоким лбом и с размаху бьёт мачете по столу.
 - Они вот сейчас тебя оправдают... - после небольшой паузы продолжает судья и тем же  самым мачете указывает в сторону присяжных…
- Да, мы тебя сейчас оправдаем. - подтверждают присяжные.
- Они потому что сами дураки, не усмотрели причинно-следственной связи, видите-ли, между твоими крамольными словами и смертью потерпевшего. - вмешивается кудрявый  прокурор и, словно исчерпав словесные аргументы, дует в сторону присяжных из резиновой „лягушки“.
- Нет, мы не дураки, - невозмутимо и монотонно в один голос тянут присяжные. - Это он дурак. Потому что если-б он того, покойника, успел своей таблеткой угостить и печень его не сумела такого вторжения пережить, или иная какая недостаточность в организме  случилась - тогда оно конечно - виноват, как есть виноват.  
- Он же не угостил! - вкрадчиво, почти нежно, но в тоже время решительно, мурлычет  адвокат…
 - Но покушался! Налицо злой умысел! - не сдаётся прокурор, направляя „дуло“ своей  „лягушки“ на моего адвоката.
- Нет, он не может быть виноват. Он же, вы сами слышали, наоборот, хотел помочь. А тот бедняга просто от огорчения помер.
- Да, он просто от огорчения помер, - дружно поддерживают адвоката присяжные, - Вот, скажите, к примеру, - и присяжные смотрят на прокурора с укоризной, - Вот если, к примеру, правительство наше каждый день нас огорчает и от этого огорчения непременно кто-то ненароком может скончаться - вы и правительство наше тоже осудите?
Прокурор пока млад годами, чтобы осознавать, что его только что сразили излюбленным совдеповско-иезуитским идеологическим приёмом в сугубо юридических спорах. Но  прекрасно осознает, что этим приёмом он надёжно загнан в угол. Поэтому он на всякий  случай не спешит с ответом. Но, как позже выяснится, успокаивается он только на время.
- А потому пусть валит отсюда побыстрее и не отнимает время у уважаемого суда? - вопросительно утверждает секретарь. Из под чёрной мантии секретаря выглядывают  бутсы и полосатые гетры. - У суда ещё футбол не игран и коньяк со вчерашнего не допит… -  добавляет он судье на ухо.
- Да, пусть валит отсюда. Суд отпускает тебя на все четыре стороны за твоей никчёмностью и бездарностью. - и мачете с резким стуком в очередной раз опускается на стол.
- Господин товарищ судья! - просит слова старейшина присяжных и так же, как секретарь, наклоняется к волосатому судейскому уху:
 - Коньяка уж больно много осталось; может, пусть этот испытатель доморощенный перед уходом нам подробную инструкцию по своим