КАТАНКИ

немаленьким кулаком пленному промеж лопаток.
– Иди быстрей, французская твоя душа. Вздернуть бы тя на осине и не белентрясить тут.
Пленник не понял за что его ударили, но прибавил шагу, дабы не получить вторую затрещину.
Остановились в полусгоревшей деревне: ждали, как было договорено, посыльного – куда двигаться дальше. Набились в уцелевшие дома по десять-пятнадцать человек. Матвей с Гришкой и пленником попали в крестьянскую избу с еще неостывшей печкой. Григорий протиснулся поближе к печке и присел на широкую лавку, где уже теснились несколько солдат. Французу места не нашлось и Гришка, сбросив с печки старый зипун на пол, усадил на нем пленника. Матвей, потоптавшись у порога и, видя такую тесноту, ушел в другую избу, наказав Гришке смотреть за французом в оба глаза.
Духота в избе и негромкий гул разговора убаюкали натерпевшегося за день пленника и он, закутав промокшие ноги теплым зипуном, уснул.
Хозяйка вынула из печки чугунок с картошкой, и солдаты разобрали всю, по картошине, благодаря ее за угощение. Григорию досталось две. Он хотел одну дать пленнику, но тот уже спал. Гришка достал из ранца коробочку с солью и кусок зачерствелого ржаного хлеба, и быстро расправился с едой. Попив немного из баклажки воды и наглядевшись до черных мушек в глазах на большие снежные хлопья, продолжающие валить с неба, незаметно для себя он смежил веки и под монотонный гул разговоров и беззлобной перебранки казаков погрузился в сон.
Очнулся он внезапно, как будто кто толкнул в плечо. Француза в избе не было.
– Где окаянный? – заорал Гришка, вскочив со скамейки.
– Чего орешь, паря? До ветру пошел твой пленный. Босой не убегёт.
Гришка выскочил на крыльцо. Снегу выпало порядочно, он не успевал таять и на белой пелене отчетливо виднелись следы, уходящие в сторону леса: от избы до него было шагов не более полсотни. Добежав до первых деревьев и немного углубившись в лес, где снег лежал только на открытых местах, Гришка потерял из вида след беглеца. В какую сторону бежать, куда скрылся француз? – было непонятно. «Дядька Матвей убьет меня, – с испугом подумал Гришка и побежал в деревню разыскивать Матвея.
– Ну и растяпа ты, Григорий, каких свет не видывал, всплеснул руками Матвей. – Я не борзая, чтоб по лесу бегать.
– Чего же делать, дядька Матвей?
– Да нечего. Иди сотнику скажи... может он тебе медаль повесит или затрещину по нерадивой шее влепит.
Пока Матвей с Гришкой разбирались, что же делать и следует ли идти в лес на поиски беглеца, прибыл гонец из основного отряда, и казаки после непродолжительного отдыха впрягали лошадей в телеги груженые трофейным оружием.
К концу дня отряд вошел в деревеньку, где находился штаб генерала Дохтурова. Генерал с офицерами радостно встретили долгожданный груз. Гренадеры скинули намокшую рогожу с возов. Чернели вороненые стволы ружей, сверкали лаком прикладов. На другой подводе красовалась гора пушечных ядер. Дохтуров засмеялся:
– А эти орехи нам не подойдут, зря везли, лошадок мучили напрасно... Если бы вместе с французскими пушками – было бы в самый раз.
– Будут и пушки, изымем у француза, – ответствовал за всех сотник.
– Добро, партизаны. Спасибо за патроны да оружие. И без французских пушек с врагом справимся.
Дохтуров подозвал одного из штабных офицеров и велел накормить партизан, а на освободившиеся от груза телеги погрузить несколько мешков с овсом для лошадей.
– Ваш храбрый командир не дает французам покоя. Молодцы, партизаны!
– Пощекотим Наполеону пятки – быстрей побежит, – выкрикнул кто-то из казаков окруживших и слушающих Дохтурова.
– Наши полки, как только получат приказ, вступят в бой. – Генерал стремглав вытянул серебряную шашку, и она молнией сверкнула у него над головой. Казаки с воодушевлением трижды прокричали ура.
К вечеру вернулся основной отряд Дениса Давыдова. Переночевали в лагере, а утром отправились в путь по намеченному маршруту, не упуская из вида отступающих французов. Захватили еще один отставший от армии обоз с провиантом. Десять человек сдались в плен. И тут Денис Васильевич вспомнил про молодого французика, дабы присоединить к новым пленным и отправить всю группу в Юхнов пока далеко не ушли от этих калужских мест. Матвей с Гришкой, вызванные адъютантом Давыдова вошли в палатку. Матвей как старший всю вину за побег взял на себя.
– Недоглядели, Денис Васильевич – убёг французик, обхитрил нас.
– Плохо, братцы мои, – командир сурово посмотрел на Матвея и, покрутив пышный ус, добавил, – за одного – троих приведете.
Гришка обрадовавшись столь легкому наказанию радостно воскликнул:
– Выполним... Да мы их хоть бы и с десяток в один кузов сложим и доставим.
– Смелый какой, – на лице Давыдова мелькнула улыбка. – С кузовом по грибы да ягоды ходят, а на француза с ружьем надо бы.  
Он посмотрел на Гришкины кулачищи  и добавил:
– Или голыми руками брать будешь?
– А что, нельзя? – растерялся Гришка.
Тут и Матвей не удержался от смеха. Давыдов махнул рукой, отпуская солдат.
– Пошли, чудило, олух царя небесного, – Матвей подтолкнул Гришку к выходу. – Троих, так троих.
Вскорости такая возможность им представилась.
Наступили зимние холода. По реке поплыли первые льдины. Голубоватый пар двигался по-над водой как прозрачный дым ладана. Не широка Березина, да не показывает французам свои броды, а мосты наводить в ледяной воде дело не легкое и не быстрое. Скопилось на левом берегу войска и пешего и конного, а пути дальше нету. Горят ночные костры, и стоит разноязычный гул да голодное ржание лошадей. А отступающие войска всё прибывают и прибывают. За три дня были построены два моста из разобранных крестьянских изб, и началась давка великая. Шли по трупам и по еще живым, лишь бы попасть на правый берег Березины, а там и до Вильно путь открыт.
Французский капитан в голубой шинели, которая уже больше походила на грязно-серую, отстав от своего кирасирского полка понял, что ему с двумя телегами награбленного в Москве добра на мост не попасть, а бросить добро жалко: тут и меха и картины и утварь дорогая. С группой таких же отбившихся и затерявшихся в беспорядочном людском потоке солдат он направился вдоль берега, пытаясь найти узкое место и попробовать перейти реку вброд.
Низкий болотистый берег заставил его изменить маршрут, отойти от реки и углубиться в лес.
В это время отряд Дениса Давыдова вез провиант казакам атамана Платова. Небольшой пикет двигался впереди и неожиданно наткнулся на французов. Казаки стали стрелять в воздух и громко кричать, что привело французов в бегство.
Матвей и Гришка спешились с лошадей и подбежали к ближней телеге, заметив, что там кто-то шевелился. На дне повозки лежал француз, зарывшейся в полусгнившую солому, на ногах его было намотано веретье, а на голове крестьянский треух. Гришка первым узнал в нем сбежавшего он них пленника.
– Попался, голубчик! Далеко не убёг, – радостно заорал Гришка.
Француз смотрел на Гришку невидящими глазами и что-то бормотал.
– Не горлань. Не вишь, человек в беспамятстве, сильно хворый или раненый. – Матвей оттолкнул Гришку и склонился над ним.
Казаки выводили из леса разбежавшихся французов и только офицер в голубой шинели отстреливался из-за деревьев до тех пор, пока зашедший с тыла разведчик не рубанул его саблей; красная кровь на белом снегу казалась черной.
На следующий день после того, как французы сожгли по приказу Наполеона мосты через Березину, тысячи французов не сумевших переправиться на другой берег попали в плен.
Денис Давыдов уже не справлялся с потоком пленных. Всех надо было накормить, а то перемрут по дороге.
Сухари и мороженая конина были еще в достатке, а пшена и перловки оставалось немного. Три повара, которые служили с самого начала войны слезно просили Дениса Васильевича отправлять пленных из отряда как можно быстрее, мол скоро и своим есть будет нечего. Пленных было не меньше двух сотен. Давыдов распорядился отправить их по старому маршруту в Калужскую губернию: «Пусть чиновники разбираются с пленными, а нам воевать надо».
Матвей упросил есаула не отправлять молодого французика, который еще до конца не пришел в себя после болезни и совсем не мог ходить из-за обморожения ног.
«Обезножил ты его без сапог, Григорий, – говорил Матвей». «Да в энтих сапогах он всё равно померз бы. Это, только на свадьбе гулять, да и то, если в избе, – перечил Гришка».
Через неделю снарядили новую партию пленных. Француз уже оклемался и ходил, прихрамывая в драных опорках, раздобытых невесть где. Он старался находиться поближе к Матвею, чувствуя его жалостливость  к нему, а Григория сторонился.
За день до отправки пленных, Гришка отпросился у есаула съездить в недальнюю деревню, где у него жили родственники, ни то сестра матери, ни то дядья. Есаул дал ему два часа на отлучку и пообещал высечь нагайкой, ежели опоздает хоть на одну минуту. Ускакал Гришка на своем гнедом Орлике, радуясь отлучке как празднику. А через два часа Орлик вернулся в лагерь, остановился у палатки, где спал после ночного похода Матвей с другими партизанами, и тихо заржал. Матвей враз пробудился, выскочил из палатки и увидел Григория, припавшего к конской шее на которой широкой лентой застыла Гришкина кровь. Когда его сняли с коня, он был еще теплый, только пушок на щеках покрывал тонкий иней, и сердце, пронзенное пулей врага, уже не билось.
К седлу были приторочены деревенские катанки (валенки), которые он вез для своего обмороженного врага.