Федус

часам: уедет в районную больницу получать лекарства.  Теплый, ласковый весенний день. На тополях уже раскрылись пахнущие смолой листья – почки. В большой клумбе посредине парка цвели тюльпаны, а среди них, словно нарисованные на алом холсте, белые звездочки нарциссов. Бойкие воробьи, совсем не боясь прохожих, купались в оставшейся после ночного дождя луже. Они и здесь устроили потасовку с громким чириканьем, видимо не поделили места в своем бассейне.
Загулявшая соседская сука Грета со сворой своих ухажеров неторопливой рысцой бегала по парку. Грета часто останавливалась,  капризно обнюхивала кусты сирени и акации. «Кавалеры» гуськом следовали за ней. Впереди бок о бок с Гретой большой черный пес с хвостом-бубликом. Юля застыла от страха, всего несколько шагов отделяло ее от загулявшей своры. Наверное, занятые своим делом собаки пробежали бы мимо, но Грета узнала Юлю и, повизгивая, виляя хвостом, побежала к ней. «Ухажеры» потянулись следом, строго следуя прежней иерархии. «Бублик» впереди, остальные гуськом за ним. Юля громко закричала.

*   *   *

Федус спал на лавочке в парке. После смерти «Железо», он остался один. Люди по-своему жалели его: приносили еду, баба Катя с подругой бабой Лизой стирали, штопали ему гимнастерки, голифе. Но в лице Ивана Федор потерял нить общения. Не стало человека, который, как с равным, говорил с ним: спрашивал, советовал. Вечерами они часами сидели вдвоем: просто разговаривали. Иногда, когда Иван «принимал на грудь», как он обычно выражался, выпив рюмку – другую водки, их разговор затягивался за полночь. Пусть Федус произносил два десятка слов за вечер, и все его прошлое был прожитый день, а то далекое военное детство ушло из его памяти навсегда. Ему всегда было интересно слушать «Железо». Соглашаться с его поучениями и замечаниями.  Даже спорить с ним. Иван видел в Федоре человека равного себе.  Не как другие говорили: жалостливо, снисходительно, а как равный с равным. Теперь, после потери друга, Федор все чаще разговаривал сам с собой. Людям с их заботами всегда не хватает времени для общения. Они приносили ему чашку борща или каши, высказывали дежурные слова сочувствия, и быстро уходили. Да и общались с ним, словно с ребенком: большим пятидесятилетним - но ребенком. И Федор снова оставался один в своей пропахшей кожей и дегтем каморке. Он пробовал даже, подражая «Железо», подшить оставленные кем-то еще при жизни Ивана, старые валенки. Но больно уколовшись шилом, он бросил эту затею. Сегодня, побродив по поселку, Федор прилег на скамейку. Годы брали свое, он стал уставать, появилась дрожь в ногах. Он больше сидел, лежал. На Сосну, на рыбалку в эту весну он  не сходил ни разу.
Разморившись под ярким, ласковым майским солнцем, он задремал на лавочке в парке, подложив руки под голову, поджав к груди острые колени. Раньше он без устали мог бродить по улицам поселка. Ходил на стрелку за четыре километра от Ясного к бабе Шуре, которая дежурила здесь, сидя в своей желтой будке. Она всегда угощала его вкусными и ароматными сырниками. Федор не мог объяснить своего состояния: «Уставал и все!»
- Тезело, - ответил он бабе Шуре, когда она спросила, почему он перестал ее проведывать.
От крика девчушки дремавший Федор очнулся. Вскочил испуганно озираясь. Увидел собачью свору вокруг плачущей Юли. Федор схватил лежащую возле лавочки палку:
- Посли! Посли! – закричал он и побежал к собакам с занесенной над головой палкой.
Грета, испугавшись, шарахнулась в сторону. «Кавалеры», не обращая внимания на бегущего Федуса, за ней.  Федор, тяжело дыша, подошел к  Юле.
- Не плакать. Федус плогнал.
Девочка уже и плакала, только всхлипывала, вытирая обеими руками слезы. Большой ее портфель лежал рядом: на земле. Федор поднял портфель, бережно взял девочку за руку:
- Посли!
Юля, сжимая грубую, почерневшую от солнца, руку, пошла рядом. Федор знал, где живет эта маленькая девочка с большими бантами в белых гольфах и красных сандалиях. Он довел ее до дверей барака, поставил портфель на кирпичные порожки. Вынул из кармана широких голифе куклу «пупс» с желтыми волосами, протянул Юле.
- На бели. Федус отдал.
Вечером на кухне Юля рассказывала матери и соседке тете Вале, как она испугалась собак, как ее проводил Федус: отогнал собак и подарил куклу.
- Вот смотрите, что он мне подарил! – радостно сообщила она и показала «пупса» в грязном цветном платье.
- Он совсем не страшный. Он добрый.
- Бог мой! Мужику пятьдесят лет, он в куклы играет, - удивленно произнесла тетя Валя, брезгливо взяв куклу двумя пальцами. – А грязная! Он ботинки ею чистит? Посмотри Зин, вшей на ней нет? Я была у него в комнате, еду с Галкой носили. Мочой разит, как в общественном туалете.
Вечером, когда Юлечка уже спала, Зинаида Васильевна взяла мягкий батон, отрезала кусок колбасы и, осторожно вынув из-под подушки у спящей дочери куклу, отнесла Федусу.
- Спасибо вам, Федор Богданович, что проводили Юлю. Это вам подарок. – Зина протянула сверток. – Кушайте на здоровье.
Федус радостно улыбался, кивал головой, но увидев свою куклу, замахал руками:
- Федус отдал.
- Нет, нет. Не нужно ей. Она уже большая. Ей надо учиться, а не играть. Заберите, пожалуйста. Спасибо.
Она ушла, оставив разволнованного, недовольного Федуса одного. Он еще долго ходил по своей каморке, обиженно разговаривал сам с собой.

Глава 6

Страшная боль режет голову, отдает в висках. Кажется, что по  тысячи наковален одновременно бьют кузнечные молотки: «Бум! – Бум! – Бум!». Сухость во рту. Глоток воды! Всего один глоток ледяной, обжигающей горло, спасительной влаги! Федус лежит на давно не метеном полу. Сгреб под голову грязный половик из цветных пестрых лоскутков, искусно сработанный и подаренный им с Иваном бабой Катей. Нет сил, открыть глаза. Нет сил, пошевелиться. Вот он кран, всего два шага. Пустота. Он падает в черную холодную пустоту. Он летит быстро, ускоряясь и, кажется это все! Это конец! Полный провал памяти. Где он? Почему на полу? Он не может вспомнить ничего. Как он три дня назад, во второй половине дня шел по Привокзальному парку. В парке, на одной из скамеек, трое местных безработных выпивох: обмывали полученную сегодня и тут же отнятую у матери пенсию одним из этой троицы: «Слоном». Водка лилась рекой! На скамейке открытые банки кильки, нарезанная колбаса, сырки.
- Федус, какие люди! - «Слон» пошатываясь, подошел к улыбающемуся Федору. Обнял его, как старого друга, хотя раньше никогда с ним не общался. Видел, знал, как и, наверное, все в Ясном. Не помнит Федус, как его стали все наперебой угощать: уговаривать выпить.
- Отлава. Федус не дулак.
- Ты, че, в натуре. Все ништяк! – Совал ему в руки до половины налитый стакан Архип, сидевший на зоне несколько раз, правда, по пустякам. Последний раз полгода назад. Он получил год за тунеядство. Но, и освободившись, за полгода он не проработал, ни дня. Так и жил, перебивался случайными подработками. Крал, где, что плохо лежало. Весь день, как на посту, дежурил у спецмагазина, продающего спиртное. Сегодня ему повезло, пришел «Слон» с капустой. Даже не стали брать привычное вино: взяли, как люди – водку.
Не помнил Федус, как «Слон», плеснул в стакан с лимонадом водки, протянул ему:
- Молодец Федус! Не пей отраву. Это мы алкаши конченные. На, пей лимонад!
Лимонад Федор любил, и с удовольствием взял наполненный «Слоном» стакан со сладким шипящим,  отдающим в нос напитком. Потом второй, третий…
Водку уже подливали не таясь. Да и не видел уже ничего Федус. Все заволокло густым белым туманом. Ему наливали. Он пил. Не помнил Федор, как он плакал, звал на помощь, катаясь в пыли в парке, возле скамейки. Как его принесли домой, пожалев, идущие на танцы молодые парни из соседнего села Ступино, где его тоже все знали. Трое суток, в страшных агониях от головной боли, обливаясь холодным потом, задыхаясь от удушья, бился Федус. Наверное, только благодаря сердобольной бабе Кате, сидевшей возле него все эти дни, остался жив. Как за родным ухаживала она за ним, поила рассолом, куриным бульоном. Даже фельдшера на дом вызывала: «Сделать ему хоть что-нибудь, «сонный укол», хоть на несколько часов уменьшите страдания!».
- Сволочи, издеваются над юродивым, судьбой обиженным, - говорила она приходившим узнать самочувствие Федора старушкам. – Он сердечный больной на голову, а они его водкой напоили. Сволочи…
Через три дня Федор проснулся. Сел на смятую кровать, обхватив руками заросшую, давно не чесаную, голову.
- Федус дулак! Пил атлава! – бормотал он.
Пошатываясь, под руку с бабой Катей,  вышел на улицу. Сели на лавочку возле барака.
- Посиди сердешный. Свежий воздух лечит лучше лекарства. Душно у тебя в комнате.
Вечер. Конец мая. Земля еще не распалилась летним зноем и с заходом солнца остывала. Воздух, наполненный дурманящим ароматом черемухи и нежным, щекочущим ноздри цветов сирени, веял приятной вечерней прохладой. Где-то в зарослях соседнего Привокзального парка робко, словно артист перед концертом, пробует голос соловей: «чук – чук – чук». Пройдет час-два, скроется золотое зарево от зашедшего солнца за горизонт и начнет он свой концерт, соревнуясь в вокальном искусстве со своими сородичами. Будут звучать раздирающие душу трели до самого утреннего рассвета.
Федус жадно, большими глотками дышит чистым ароматным воздухом. Сердце учащенно бьется, словно хочет вырваться из душной груди на волю. Руки дрожат.
- На, Федя, попей рассольчику, - баба Катя протягивает литровую кружку с огуречным рассолом. – Попей, полегчает. Покойник мой, Никита, царствие ему небесное, всегда рассолом отходил.
Федор жадно пьет. Зубы стучат о край железной кружки. Немного легче. Он встает, на непослушных, будто ватных ногах. Идет по аллее в парк.
- Погуляй! Пройдись сердешный, - советует баба Катя. – Я пойду, уберу у тебя и полы  притру.
Она открывает окно в комнате. Смотрит на медленно, неуверенно идущего Федора. Что-то шепчет, смахивает слезу краем платка, крестится и исчезает в комнате. Начинает убирать.
Федор сел на угол скамейки. От ходьбы дрожат ноги.
- Федус! – к скамейке подбежала счастливая, улыбающаяся Юля. – Ты гуляешь? Ты болел? Я к тебе хотела прийти, но мамка сказала, ты болеешь.
- Федус дулак. Пил отлава.
- Ты отравился? Я тоже, когда была маленькая, отравилась тортом. Мне желудок в больнице промывали. А тебе промывали?
Федус заулыбался. Этот маленький человек с большими бантами разговаривает с ним, как с равным. Он вынул из кармана «пупса».
- Бели. Федус отдал.
- Ой. Я думала: потеряла! Я спала, проснулась, ее нет! А как ее зовут? Можно я сошью ей новое платье? Как она снова попала к тебе? Ты же мне ее подарил?
- Мозно, мозно. Федус отдал…

Глава 7

Станция Узловая – важный железнодорожный узел Белоруссии. Отсюда шли поезда во все направления: на Минск, на Москву, на Киев. Теперь только в одном направлении шли отсюда составы: на Запад, в Германию.
Федор обошел посты, прошел мимо всех патрулей и донес детонатор до явочной квартиры. План сработал, через три часа начнут грузить людей в вагоны-теплушки. Бригада машинистов – люди подполья, они взорвут заложенный заряд в назначенном месте: в десяти километрах от станции, на триста шестьдесят шестом километре. Они взорвут две платформы с охраной впереди и позади состава.