Федус

набежавшую слезу.
- Ладно, Федька, может, прорвемся.
Приходила фельдшер с медпункта, но Иван категорически отказался ехать в больницу.
- Нет, Мария Ивановна, какая больница. Как Федька без меня? И хозяйство держу: кролики, куры. Не поеду: давай, что хочешь, подпишу, но не поеду.

*   *   *

Федус скучал. Морозы и болезнь Ивана: ему приходилось весь день быть дома. Он быстро, с большой охотой, справлялся с нехитрым хозяйством: чистил клетки, давал корм кроликам. Приносил большую охапку соломы в курятник и снова безделье. Сидеть, слушать скучную монотонную музыку метели за стеной барака. В середине февраля потеплело. Солнце уже яркое и ласковое грело землю, словно в оправданье за прошедшие морозы. С крыш свисали плачущие сосульки. Они, как и грачи, первые вестники весны:
- Заплакали сосульки. Прощай зима!
Федус брел по пустынной улице поселка в длинной солдатской шинели с малиновыми погонами внутренних войск, с белым парадным ремнем. В отвернутой шапке, подвязанной под бороду. Даже рукавицы солдатские, трехпалые.
У привокзальной пивнушке толпа местных пацанов. Сегодня у них повод: освободился «Синий», один из самых отчаянных в поселке. Он получил свой срок еще по малолетке.  Остаток срока он досиживал уже во взрослой зоне, где считался «авторитетным пацаном», живущим по понятиям уголовного мира.
Подвыпившие пацаны что-то бурно и весело обсуждали, жестикулируя руками, не стесняясь в выражениях.
- Ты что, «Синий», она уже строчится давно и пазуха четвертый номер, - рассказывал о ком-то своему другу «Вано». По паспорту Иван Лебедев. Он даже по делу о разбойном нападении проходил с «Синим». Но Олег Синявский, как истинный пацан, взял всю вину на себя.  Наказание «Вано» ограничили условным сроком.
Кто-то из толпы обратил внимание на идущего Федора: все дружно обернулись в его сторону:
- Федус, бродяга! Живой! – «Синий» пошел навстречу, расставив руки. – Не узнаешь старых друзей? Что нарядился, придурок, в ментовский прикид. Сними, не позорь поселок и пацанов.
Олег, подойдя к  улыбающемуся  Федору, резко одним движением сорвал с его шинели оба погона, бросил в снег:
- Теперь порядок! Нет, еще косяк вижу, - «Синий» обратил внимание на малиновый шеврон на рукаве, попытался сорвать и его. Но  хозяин шинели приклеил его на совесть, на ПВА. Так обычно делают демобилизовавшиеся солдаты, подготавливая свои шинели.
Все в толпе одобрительно заулыбались над действиями своего вожака. «Вано» услужливо подал «Синему» выкидной нож, искусно сделанный умельцами из зоны. Федус схватил, брошенные в снег Синявским погоны, прижал их к груди.
- Ти плохой! Это -  мой!
- Федус, в натуре, ты, что ссучился за эти годы? Ты старый партизан. Бродяга! Заподло ментовские погоны носить. Они, падлы, четыре года меня собаками травили. Ты что «Синего» не уважаешь?
- «Синий» плохой. Федус обизает.
- Ты че несешь, урод! Ты че, обиженный?
Все дружно загоготали над удачной, по их мнению, шуткой «Синего». Олег вошел в роль, словно актер на сцене. В распахнутой теплой куртке «аляске», на шее большой модный махровый шарф. Он любовался собой под лакейские услужливые возгласы своей «братвы». Синявский взял из рук «Вано» нож. Ловким театральным движением сдвинул кнопку-фиксатор. Лезвие, ярко блеснув серебром на солнце, раскрылось.
- Иди сюда, придурок! Я из тебя человека делать буду.
Федус с испуганным, растерянным лицом стал отходить. Повернулся, побежал. Кто-то из толпы подставил ногу. Федор неловко упал лицом в снег, выронил поднятые погоны, смешно запутался в полах длинной шинели. Синявский нарочно медленным шагом подходил, держа раскрытый нож в руке. Федус заплакал, закрыл лицо дрожащими руками. Слезы текли по его щекам:
- «Синий» плохой!  Обизает Федус!
- Ты че плачешь, сука ментовская? Тебе погоны жалко?
Глаза у «Синего» загорелись волчьей ненавистью и злобой, он наклонился над Федором. Тот лежал на спине, поджав ноги, и закрыв лицо руками.  Завыл гортанно, дико:
-  Ы! Ы! Ы!
«Синий» без усилий перевернул дрожащее тело на бок, поднес руку с ножом к рукаву, пытаясь срезать крепко приклеенный шеврон. Каким-то  звериным движением Федор вывернулся из-под придавившего его коленом Синявского, схватил рукой за лезвие ножа. От неожиданности «Синий» выронил нож, он упал в снег. Резким движением, ребром ладони Олег сильно ударил по оголенной шее Федуса.
- Лежать!
Острый, отточенный нож прорезал рукавицу, поранив руку Федора. Из раны текла струйка темной липкой крови.  Рукавица быстро набухла.
- Кловь! Кловь! – кричал, бился в истерике Федус, пытаясь вырваться.
«Синий» рукой с силой сдавил его шею, прижал к мерзлой земле.
- Лежать! Пидор! - сквозь зубы процедил он.
- Караул! Убивают! - закричала какая-то старушка, видимо видевшая все с самого начала. Самой ее не было видно. Компания «Синего» имела  в поселке не хорошую репутацию. Их просто боялись.
- Люди!  Помогите!
На соседней улице от крика громким густым басом залаяла собака. Ее подхватили другие собачьи голоса: тонкие, визгливые. «Вано» подбежал к Синявскому:
- Хорош, «Синий». Брось этого урода! Валим отсюда!
«Синий» еще раз без размаха сильно ударил кулаком Федуса по лицу. Встал, стряхивая снег с джинсов. «Вано» услужливо помогал ему, своей перчаткой отряхивал снег с куртки. Поднял окровавленный нож, протер его своим платочком, сложил, спрятал в карман. Синявский, уходя, плюнул на лежавшего, на спине, рыдающего Федуса.
- Живи, сука! Я добрый!
Компания уходила в сторону вокзала. Олег и «Вано» быстрым шагом пошли за ними, не вступая в перебранку с осмелевшей кричавшей старушкой.
- Бессовестные! Одолели больного! Управы на вас нет, - причитала она на всю улицу..
Старушка проворной походкой, заложив руки за спину, подошла к лежавшему в снегу Федусу.
- Федя, за что они тебя? Ты весь в крови. Господи, что за звери! С кем связались!
- «Синий» плохой. Обизает Федус.
Он плакал навзрыд, вытирая слезы окровавленной рукавицей. Все лицо его было перепачкано темно-алой кровью. Старушка помогла ему подняться, отвела в барак к Ивану. Набежали соседи: промыли рану, обработали перекисью,  перевязали. Федус беззвучно плакал: только плечи  вздрагивали. Он молчал, как не пытались у него узнать подробности. «Железо» не смог подняться. Он уговорил соседа Петра сходить ему за водкой. Выпив, полусидя на кровати, он говорил уже спавшему Федору:
- Не плачь, Федор! Поднимусь, я на куски этих сук порву… Я клянусь тебе… Слышишь, Федор?  Клянусь!...
По давно не мытому, заросшему щетиной лицу «Железо» текли слезы. Он не стеснялся их больше, даже не вытирал. Слезы путались в щетине, падали в недопитую кружку. Иван понимал, что не сдержит клятву. Не поднимется, не отомстит за обиду друга.
   Иван Злобин умер на масленицу: когда в поселке праздновали «проводы русской зимы».  Не признающая церковных праздников власть так называла прощеный день.  Была ясная солнечная погода. По дорогам разбитым колесами машин и полозьями саней бежали мутные ручьи. Во все горло орали в Привокзальном парке прилетевшие накануне грачи. Возле Дома культуры, вокруг обледеневшего столба с призами наверху, собралась большая толпа народу. Дружно подбадривая веселым смехом и улюлюканьем очередных охотников, пытавшихся забраться на верхушку скользкого столба. Смехом встречали неудачников, сползавших вниз. Под веселый, разудалый перелив тульских гармошек и аккордеонов, нарядные бабы наперебой пели частушки. Сегодня выбирали  депутатов в местный поссовет.
На бегущего в солдатском бушлате, без шапки, с забинтованной рукой Федора не  обратили внимание. Не сразу поняли, что он хочет.
- Зелезо! Зелезо! – только и мог, рыдая выговорить он.
Ивана Злобина, как безродного хоронил поссовет и райвоенкомат. Как инвалида войны, орденоносца, с духовым оркестром и солдатскими почестями. Даже ружейные залпы произвели над могилой приехавшие из облцентра курсанты военного училища.
И Федор остался жить один: в  пропахшей дегтем и кожей  каморке «Железо».

*   *   *

Летом убили «Синего». Он вместе со своим «братаном» «Вано» затеял драку с местными на танцах в райцентре, в Доме культуры: куда обычно ездил на выходные развлечься. Ему разрубили голову роликовой автомобильной антенной. К приезду скорой помощи его труп уже остыл. «Вано» и на этот раз оказался везучим: он был доставлен с ножевыми ранениями в реанимацию центральной районной больницы, и врачам удалось его спасти.

Глава 5

Все дальше на Запад уходил фронт. Шел четвертый год войны. Несокрушимая немецкая военная машина доживала свои последние месяцы. Уже редкими стали пышные парады, показывающие блеск непобедимой армии. Не было многочисленных митингов, восхваляющих ее доблесть и отвагу. На восточный фронт брошены основные силы. Все кто мог держать оружие. Штаб партизанского отряда получил секретные сведения: «На станции Узловая готовится эшелон для отправки в Германию. Сотни женщин, детей». Командование отряда приняло решение: любой ценой сорвать план фашистов.
Станция охранялась ротой СС и карателями, набранными из прибалтов: эстонцев, латышей, литовцев. По зверствам каратели превосходили немецкие части СС. Пройти на территорию станции было практически невозможно. Усиленные посты, патрули днем и ночью. Любой чужой человек вызывает подозрение. В патрулях обязательно были местные полицаи, знавшие всех на станции в лицо.
План освобождения советских граждан был под угрозой провала. Тогда к командиру отряда пришел Федор Крунич.
- Товарищ командир! Разрешите мне попробовать. Я был много раз до войны на станции, знаю все подходы. Да и помнят еще меня. Скажу, побираюсь, живу подаянием. Разрешите мне попробовать?
Федор, несмотря на свой пятнадцатилетний возраст, был опытным бойцом и разведчиком. Три года он в отряде: награжден орденом и медалью. Крунич зарекомендовал себя не по годам умным и смышленым. И что, пожалуй, главное для разведчика: Федор был хорошим актером. Умение вызвать жалость, сочувствие, отбросить тень подозрений у противника, притупить бдительность – это важно разведчику. На вид Круничу не больше двенадцати лет. Худенький, не высокий паренек с непослушными пшеничными волосами. Но здесь был особый случай. Огромный риск, цена которому сотни человеческих жизней. Через сутки их увезут в Германию в лагеря. Фашисты словно раненый, истекающий кровью зверь, загнанный в угол, хватались за каждую возможность. Хоть на несколько дней оттянуть свою гибель. Любой ценой, любыми жертвами. Германии нужны рабочие. Сотни, тысячи рабочих на военные заводы, на шахты РУРа. Командование отряда приняло не простое, но единственно возможное решение.
Ночью, одевшись в нищенские лохмотья, с сумкой на боку, Федор Крунич и группа прикрытия вышли из лагеря. Им надо пройти до рассвета тридцать километров до станции Узловая.

*   *   *

Первоклассница Юля Соболева жила с мамой Зинаидой Васильевной в соседнем с Федоровым бараке. Ее мама – старшая медсестра поселковой поликлиники не редко задерживалась на работе, и из школы до дома Юля шла одна. Вернее она доходила с подружками, жившими в новом трехэтажном доме до перекрестка. От поворота совсем не далеко: всего перейти через небольшой парк.  Зинаида Васильевна с утра предупредила Юлю, что не вернется домой к трем