1.20. Завещание Бухарина, или Большевики периода упадка

   

 
                                   

                                                             
                                                                  ***

  Пиво и Бухарина реабилитировали в один присест, в феврале 88-го.
  - Подарок ко дню рождения, - хихикнула Татка.
  - Ты про… пиво?
  - Не ёрничай, твой полный тёзка стал легальным властителем умов.
  - Какая-никакая альтернатива Сталину, - рассудил Николай Кромов. - Не дурашка Мироныч, заложивший конопатому упырю весь съезд партии и себя самого.
  - Того кончили из-за любовницы, - фыркнула Татка.
  - Эх, огурчики-помидорчики, Сталин Кирова пришил в коридорчике, - раздурачился Николай. - Блядство - политике не помеха.
  - А эта латышка, Мильда Драуле, кажется, ещё не прощена?
  Кромов улыбнулся. Жена подняла брови: «Что-то своё?».
  - Историческое, - отразил муж. - Прибалты дурно влияли на нравы. Вспомни Бирона. А Курляндия с Лифляндией сбагрили нам отморозков, выдав за цивилизованных солдат. Те спасли Брестский мир, зверствовали по всей стране.
  - Бухарин - временный кумир, - предположила Татка.
  - Естественно, но такой роскошной конституции, что сочинил, у нас никогда не будет.
  - Бедный Генрих! - вздохнула Татка, изучив газету, - один в ответе за весь правый уклон. Ягоду-то не восстановили.
  - Не хрен, в особняке старообрядца из подруг отца соцреализма публичный дом создавать, - рассмеялся Кромов.
  - Кто-то тут вякал, что что-то политике не помеха.
  Традиционную утреннюю атаку жены остановил звонок Четвёртого: «Это демонстративный разрыв со сталинизмом».
  - Оппозиция де-факто существует, - уточнил Николай, - по обе стороны Горби.
  - И справа, и слева, - развил мысль Четвёртый.
  - Скорее - и с тёмной, и со светлой стороны. А с Ягодой смешно.
  - Не способны они без абракадабры, помнишь: «У нас могут быть две партии, одна у власти, другая в тюрьме».
  - Шуточку приписывают рыжему Карло Радеку, первому анекдотчику Сталина, но это Рыков, которого тоже простили.
  - Народ, наконец, узнает, кто после Ленина возглавил советское правительство, - рассмеялся Четвёртый.
  Бухарин недолго держал моду. В Кармазе успели поставить памятник с краткой эпитафией: «Обогащайтесь!». Одно слово и осталось от умозрительного наследия любимца партии и Ленина. Впрочем, после 91-го все знали, что Борис Ельцин, сыгравший на комсомольскую шпану, положил его резолюцией на докладную Чубая Гайдарова.
  Имущие власть в очередной раз поимели страну под бухаринский фрейдизм: «задерём подол России-матушке». Эта фраза органично легла в уста Лазаря Кагановича, когда тот взрывал храм Христа Спасителя. А в Питере со временем завёлся новый Мироныч. Так его величают в честь Кирова. Старожилы с усладой вспоминают, как того убивали в Ленинграде, народ исходил горючими слезами, а начальнички - кровавыми.
  Обух, возникший следом, был сжат: «Живых врагов народа сажать надо, а не мёртвых - на пьедесталы».
  - Чего вдруг в Москве-то?
  - Проездом из Кабула в Термез и Кушку.
  Николай понял, что с Афганом завязывают.
  …- Бухарин, - сказала жена Камаринскому, - тебе в стиль, будет, о чём с бабами в постели трепаться.
  «Ухожу на работу, опустив голову перед жениной секирой…», - бесстрастно стерпел журналист. - Эхма, Анна Лурье, Ларина-Бухарина, насочинять такое».
  О подлинности «Завещания Бухарина» отчаянно спорили, пока не выяснилось, что послание он заранее отправил жене, а той полвека недосуг было прочесть.
  - Говорят, что Бухарин был бессребреником? - спросила супруга.
  - Теоретизировал у большевиков один блаженный, плохо кончил, - толковали нам в ЦПШ на Миусах.
  …«Реабилитация пива - серьёзный идеологический акт», - счёл Чумаченко, отоварившись. Бухарин под рукой имелся.
  «Из-за этой перестройки жизнь пошла на перекройку, а потом - на переделку, - продекламировал, устраиваясь в кресле, - наконец… - задумался и нашёл рифму, - наконец, на перестрелку».
  Под «Ячменный колос» и марксистскую теорию мыслилось глубже: «Коль скоро восстановили в истории Рыкова, то надо «рыковку» вернуть народу. Пивом Горби грехи не зальёт».
  Прочтя Бухарина, Чумаченко понял, что Сталин переоценил того, расстреляв, явно переоценил.
  Ксерокс со статьёй реабилитанта поэту, как летописцу современности и хранителю диковинок, подарил Кромов. Копию сделали «На задворках», в подразделении Трепасто, с вёрстки теоретического органа КПСС.
  …«Детские игры комсомольцев-переростков», - подумал Николай, просматривая осенью 87-го ещё тёплые страницы. Вспомнился сексуально-политический экзерсис раннего застоя.
  В Высотке над Москвой переписывали самиздатовскую тетрадку. Ник чётко диктовал, у девушки был каллиграфический почерк. Она уверяла, что он и принёс ей «отлично» за вступительное сочинение. В единственном запирающемся ящике казённого комода хранилась приличная «Оптима», которая, как пелось, «берёт четыре копии». Шкаф модернизировал сосед Радж, как истинный индус, редко ночевавший в общаге. Но недавно донесли о болтовне, чтоб растиражировать Солженицына, а стрёкот пишущей машинки «инициативники» слышат хорошо.
  Девочка была пришлая, с журфака и москвичка, что углубляло конспирацию. У неё дома отец, атакующий соцреалист, напролёт диктовал машинистке агитпроломные романы.
  Про почерк было шуткой, таких отпрысков университет охотно брал в гуманитарии. Как-то у Николая заныла нога-страдалица, повреждённая в юности бандитской финкой, а потом и шальной чешской пулей, свернул в скверик журфака, присел на скамеечку психодрома, под памятником «Былому и думам» и познакомились. Каменный Герцен, наверное, и определил путь парочки.
  Подпольщица, переложив копиркой листки тонкой бумаги, приготовилась. Впрочем, начали они с любви, чтоб не отвлекаться по пустякам.
  «Письмо Правительству СССР. Михаила Афанасьевича Булгакова …», - повёл Кромов. Подруга строчила бойко, и вскоре Ник произнёс: «…нищета, улица и гибель. Москва, 28 марта 1930 года». Без перерыва продолжил: «Ухожу из жизни, опустив голову перед пролетарской секирой…».
  При словах: «…постепенно ушли в прошлое замечательные традиции ЧК», - девочка моргнула глазками: «Другой стиль, это, пожалуй, не Булгаков?».
  - Бухарин это, послание «Будущему поколению руководителей партии». За него, кстати, дают на год больше.
  - Может?.. - воодушевилась подельница.
  - Допишем, и… - повременил Кромов, рассудив, что ей равноценны фак & трах и самиздат, втянулась, будет пахать, готова к лишнему году тюрьмы. На потаённых страницах возник «Лука Мудищев».
  - Пропустим? - предложил Ник, со школьных лет равнодушный к рифмованной похабени.
  - Тетрадка - на ночь, - упёрто отозвалась стенографистка. - Если тебя что-то смущает, то я знаю, как пишутся те слова.
  Запечатлев сентенцию: «На передок все бабы слабы», - барышня уразумела, что это так.
  Уже в ритме соития прошептала: «Стишки - и не Булгакова, и не Бухарина».
  «Через причинное место до них яснее доходит, - заподозрил Кромов, - стилистка, однако».
  - Вид посильнее, чем с обрыва Воробьёвых, - обнаружила студентка, покуривая голышом у окна, - «Панорама Воланда».
  Как вышел «Мастер и Маргарита», искали, где философствовал дьявол, проповедуя своим бесенятам. Определили, что ранее на том же месте Герцен с Огарёвым поклялись открыть в Россию дорогу сатане. История обошлась и без либералов, и без нечистой силы.
  Спустя годы и годы подруга призналась, что свою копию отдала отцу. Она подписывала книги на Новом Арбате. Папаша оставил налаженный быт и литературных негров. Когдатошняя девчушка-журналюшка, подпольщица и добросовестная любовница, а ныне литературный бренд, лепила сериалы для книжных развалов, сноровисто склеивая из сырья от нескольких подмастерьев.
  Кромов вернулся домой с объёмистой связкой книг. На каждом титуле каллиграфически - псевдоним, а под ним - виньеточно: «Игнатьева».
  Татка цапнула собрание на дачу, вечерами запоем читала у камина. Одолев томик, брезгливо бросала его в огонь и принималась за следующий поточный опус.
  «Я испепелила твоё развратное и диссидентское студенческое прошлое», - гордо сказала мужу. А в ответ на удивлённый взгляд предъявила вырванную страничку. "С теплом вспоминаю идеологическую и человеческую близость", - дерзко было начертано.
 «У-тю-тю, какие мы нравственные», – пропел Николай.
  Сексуальные страсти в семье почти отошли в былое и думы.
  Пошлой давалкой Татка и в свои расцветающие годы не была. Но «факи» на стороне, скорее всего, всё же случались. В основном, с её друзьями со студенческих лет – или дань уважения к прошлым невесомым «амурам», или точка, вовремя не поставленная в финале беглого флирта. Досконально Кромов этого не знал, а, проведав, отнёсся бы с осознанием.
  «Раз есть брак, то должен быть и адюльтер – атрибут этого социального института», – полагал.
  Когда миновала буйно-распутная молодость, сам он стал понимать половой акт естественным приложением к иным, уже устоявшимся, отношениям с женщиной. Случайных связей быть не могло. Разве, что эксцессом. Сейчас имелась Анка-переводчица, которая, будучи сосланной в санитарки, выхаживала полудохлого Кромова в кабульском госпитале, а, поставив на ноги, тут же и «соблазнила» страдальца. Тогда её дразнили «пулемётчицей». Возможно, злоязычили, возможно, было истиной. В любом случае, вернувшись в Москву, зрелая Анка оставила за собой лишь два пулемёта – мужнин и кромовский.
  Анка сама и по-тихому отыскала Кромова в столице. Сообщила, что нашла благоверного, а посему теперь свободна душой и телом. Замуж она выскочила метко. Серьёзный «дядя» был уже не молод, забран службой, а Анка, тоскуя, хозяйничала в его просторной квартире. «Ветеранка» привезла Николая в свою, заброшенную, было, однокомнатку, местонахождение которой супруг, поди, и не помнил. Идеальное место для интима без помех. Впрочем, это был первый для Николая случай, когда сторонняя женщина оказалась почти равноценна – и как сексуальный объект, и как индивидуум для общения. Обычно второе, как ни странно, перевешивало первое. Здесь всё же превалировал секс. Анка воспринималась деликатесным блюдом.
  У жены первый «роман» завязался, когда оба первенца подросли и перешили к Надежде Константиновне. Таткина мать, оставив карьерные дела постаревшего мужа, с душой занялась внуками, пригрев и володькин помёт, хотя в его подлинности у неё были некоторые сомнения.
  Утром за чашечкой кофе Татка с милой улыбкой доложила мужу, что обзавелась спиралькой. Такие шаги подлежали, конечно, «семейной юрисдикции». Но решение принято самостоятельно, а объявление постфактум, констатировало, что у супруги имеется штатный любовник.
  «Давно пора», – ответствовал Кромов, подразумевая, естественно, не медицинскую процедуру.
  Татка смолчала, понимая, что какие-либо словесные экзерсисы дурны.
  Имя своего «дублёра» Николай знал. Вернувшись из двухдневной командировки, он решил отоспаться. Жили они тогда стеснённо. Постель разбивали на софе в большой комнате, а вторая малюсенькая, бывшая детская, служила