как страдала она?
- Заставить верить в те непосильные страдания. Заставить верить в те строчки, якобы из моего дневника… так тяжело. Мне просто хотелось вернуться. Хотелось обнять тебя и не отпускать. Знаешь, а ведь до сих пор хочется, Димочка… какого чёрта?! Так хочется… но, когда я вновь подниму глаза, то увижу, что незнакомка- Вероника отражена в тебе. В тебе самом. Что тут от стен веет холодом. Что мне нужно искать другое пристанище. Что в лицо опять веет попутный ветер.
- А когда ты не смотришь?
- Когда не смотрю – гораздо проще верить в то, что ты любишь меня. Так же, как раньше… когда ты не смотришь на меня, как в ту ночь, когда мы оба были пьяны своей воображаемой любовью. И у меня создалась иллюзия, будто ты сам этого хотел, понимаешь? Что никакой незнакомки нет и в помине не было…
Она расплела одну из красных лент и завязала глаза. Медленными, размеренными движениями – только я мог уловить едва заметную дрожь в тонких, хрупких руках, которые поправляли волосы, заправляли прядки за ухо, скользили по атласной повязке. Тонкая, тонкая лента, которая вот-вот порвётся на части.
- Мне так легче, - сказала Полинка и улыбнулась прежней сияющей улыбкой влюблённой дурочки.
- Ясно… - я взял её за руку. Она прикусила губу.
- У меня до сих пор мурашки по коже, Димочка. От твоих прикосновений – таких осторожных… я опять забываюсь. Я опять уплываю в свой мир, где у нас всё может быть всё прежде. Наверное, тебе всё же лучше меня отпустить, если ты дорожишь моим душевным спокойствием и хотя бы немного жалеешь девушку, унижающуюся перед тобой.
Я отпустил. Её рука ещё долго плавала в воздухе, ловя что-то невидимое. Неподвижная, замершая рука. И лицо её будто окаменело. Стали маской заглохшей. Только из- под красной повязки на глазах всё ещё текли неспешно чёрные ручейки.
- Жаль… - вымолвила Полина и тяжело вздохнула. – Но я не буду убирать рук из воздуха – может быть, кто-нибудь подаст мне… или бросит камень… всё равно. Только не жалость и трепет за моё душевное спокойствие.
В голосе засквозила обида. Но я не мог вновь взять её за руку- дама в сером вновь маячила перед глазами и говорила громкое: «Нельзя! Это танго втроём, тут нет места для прошлого!»
- Потом, когда ты ушёл в смятении, вновь бросив на меня взгляд, полный Дамой в сером, мне захотелось вновь примерить на себя маску незнакомки из сна – броситься с моста. Ты спас меня, дал время подождать – это дало мне ложную надежду…
- Прости меня…
- Ты не должен извиняться, это всё я. Точнее, моё больное воображение. Я довоображалась до той степени, что действительно стала думать – Дама в сером – это я, мысли – мои, весь образ от начала и до конца был продуман мной в самых мелких деталях. Я почти слилась с той, что маячила передо мной в каждом ночном кошмаре, перетекающим в явь. И когда я увидела Жанну…
- Ты чуть не сошла с ума от возмущения. Признаться, ты в кафе выглядела безумно естественно – мне правда захотелось сбежать из кафе и обвинить Жанну в притворстве…
- Да. Я вынула случайные листочки из её сумки, даже не задумываясь, что там. Я была поглощена своей ролью, выученной назубок. И эта музыка… в ней слышалось горе. Будто бы моё. Все декорации сыграли мне на руку – листки, извиняющееся лицо этой Жанны… отыграно безупречно. Дальше был поклон и немая сцена. Затем ты убежал – это было вместо аплодисментов… а после я выдохнула с облегчением и вновь подарила себе ложную надежду…
- А потом поняла, что надеяться…
- Бесполезно. Наверняка, ты это хочешь сказать, Димочка. Да, бесполезно. Я думала ,что всё может измениться, когда шла к тебе, наконец скинув одежды Дамы. Тесные, жуткие одежды, которые были для меня похожими на цепи. Но потом, когда ты посмотрел на меня… а потом ещё раз… то я вздрогнула и ещё раз увидела её. Разум мой помутился. Голова закружилась.
Полина опустила голову, виновато и стеснительно улыбаясь.
- Она почти убила меня. Она влюбила тебя в себя. Она смогла. Она всегда была рядом с тобой, даже в дни подготовке к нашей свадьбы. Вероника… её не было рядом с нами. Но в наших снах она являлась, будто пророчество, с усмешкой смотрящее на нас. Она многое пережила ,страдая гораздо больше нас. Такое ощущение, будто она была сама у себя в плену. И освобождалась, пробираясь к своему настоящему дому. Её сердце было здесь, а моё – где-то… прощай, Димочка.
Полина стала пятиться назад, натыкаясь на мебель, всё так же виновато улыбаясь и вздыхая, по-прежнему не опуская рук.
- …отъезд этой притворщицы – добрый знак. Мы бы с тобой могли начать заново. Я – Дама в сером, ты – полувечный оптимист, слишком замученный реальностью. Мы бы любили людей вокруг и вытягивали счастье из серого холста… - повторяла Полина еле слышно.
- Это были её слова, которые она попросила тебе передать. Приезжай к ней, а я – полечу по моему попутному ветру. К настоящему дому, где мне доверяют. Где ждут… где не кидаются с моста вслед за другими. Я люблю тебя, но… тебе меня просто жаль. Жалость – не мой настоящий дом.
Слово «Жаль» осталось звенеть в комнате. Прощальная музыка осеннего ветра, которая вскоре замолкла и принесла очередное опустошение. Полина вновь ушла от меня, но на этот раз, острая боль была заглушена жалостью. Из жалости не всегда рождается любовь.
Но, бесспорно, след Полины остался на паркете – светлый, окантованный чёрной тушью. Я мысленно пожелал ей счастливого пути и нахождения причала. Всё-таки, мне было бы легче, если бы она не прятала свои глаза за красной лентой.
***
Опустошение и туман вновь слились в облике Дамы в сером, которая улыбалась, манила за собой и не давала покоя. Но почему Вероника?!
Это имя странным шифром, странным узором сквозило в моей голове.
Когда включили свет, я наконец написал ей то, что давно хотел написать:
Почему ты Вероника?
Через несколько минут пришёл ответ:
- В каком смысле? Мне носить имя по твоему желанию?
- Нет… просто, скажи мне… это имя было достаточно неожиданно прочитать…
Ответ пришёл не так быстро, но он был не менее странен, чем все предыдущие:
- Неожиданно? Почему неожиданно? Ты же просил имя той, кто пишет, а не той, кто думает…пусть теперь для нас обоих будет имя «Вероника». Одно на двоих, представляешь?
***
Езжай в город N, что по соседству с твоим. Тогда я всё тебе объясню. Там. Насчёт имени и всего остального. На площади, где в серое небо будет подниматься фейерверк. Не пропусти. Окажись рядом…
Вероника сказала мне приехать сюда. Дама в сером. И я поехал, взяв несколько выходных. Поехал, чтобы найти какой-нибудь выход из создавшегося положения. Одинокого, жуткого положения, когда в каждом углу виделась чёрная шляпка с вуалью.
Я ожидал увидеть там всё, что угодно… но только не то, что увидел в итоге. А именно – танго в одиночестве.
Играет кровь в жилах, колыхаются складки платья. Фигура танцует танго в одиночестве… женские хрупкие руки сплетаются в воздухе, образуют причудливые фигуры, платье то сжимается, подобно алому бутону, потом распускается, и снова, и снова… дерзкие движения, дерзкие притопы.
Энергия брезжит через край. Стучат высокие шпильки бархатных бальных туфель. Стучат, продавливая деревянный паркет сцены под открытым серым небом. Яркая искра... Искра этого дня. Даже не верится, взирая на это пламя, что оно опять скоро обернётся пеплом.
Сплетаются руки, на которые теперь надеты перчатки из красного кружева. Сцеплены в волнении пальцы. То скользит по сцене она, то припрыгивает, то хватает судорожно себя за тонкую талию, обтянутую шёлком. Кажется, шёлк вот-вот начнёт гореть… несколько шагов вперёд. Голова, повёрнутая вбок со вздёрнутым подбородком, улыбается. Дерзко и ярко.
Она сильная, не смотря на все свои слабости. Она идёт вперёд, переступая через доски с занозами. Не боится. Играет, играет улыбка. В быстром ритме страстного аргентинского танго она с кем-то спорит, отталкивает невидимого партёра, сгибается в приступе сценической боли, при этом вытягивая шею и поправляя высокую блестящую причёску, залитую лаком.
Я смотрю на неё и вновь не могу узнать. Точнее, уже знаю, уже видел… но такого… никогда. Играет музыка, гордо поднимается голова после каждого опущенного взгляда. Губы улыбаются, глаза то томно прикрыты, то широко распахнуты. Гордая осанка, стремительные движения. Наклон. Поворот. Пауза, замирающая на губах мучительным вздохом. Рука за спиной будто держит что-то.
Связующую нить. Улыбка будто похожа на гримасу боли. Женщина стоит спиной к своему невидимому партнёру, гордо вытянутая, однако нога немного согнута в колене. Видно, как напряжён каждый мускул тела, каждый изгиб тела. Она тяжело дышит, колышется вспотевший шёлк, прилипший к телу. Эти мгновения тянутся вечно, как растягивают невидимую нить она с невидимым партнёром.
И вот… нить, похоже, надорвалась. Танцовщица падет на колени под замирающую музыку. Все зрители встают со своих мест, чтобы зааплодировать. Но она поднимает голову и медленно говорит «нет» в отчаянном жесте. Вытягивается вверх рука, а затем молниеносным движением заводится за голову и распускает волосы.
И также молниеносно срывает перчатку, кидая её на пол. Поднимается медленно, не спуская глаз со зрительного зала, будто ищет что-то знакомое. И затем… в последнем, на этот раз, аккорде… делает три оборота, то распускаясь, то вновь закрываясь… кладя руки на пояс, заводя за спину, снова разводя в сторону…
Платье падает. Красное пламя у её ног. Она покорила это пламя. Теперь на танцовщице серое приталенное лёгкое платье. В осеннем холоде стоит танцовщица и улыбается… распущены волосы. А у ног, по-прежнему полыхая, лежит алое пламя.
«Моё сердце…» - вдруг пронеслось у меня в голове.
***
На сцену вышла ведущая. По виду, она была не старше танцовщицы…
- Позвольте представить вам ещё раз, дорогие зрители! – громогласно объявила она, улыбаясь та же дерзко, как и танцовщица, которая стояла в стороне и тяжело дыша, смахивая со лба прилипшие пряди. – Жанна Климова, прекрасная танцовщица, и в то же время, моя любимая сестра! Хвастаться нехорошо, но чёрт возьми… когда человек преодолевает себя и может оставаться настоящим… разве это не повод?! Подойди ко мне, Жанна, возьми меня за руку и поклонись. К сожалению, пожать руку в качестве поздравления я ей не могу – из-за ожогов, невидимые шрамы от которых ещё остались на её пальцах, не позволяют нашей прекрасной плясунье даже набирать текст на компьютере… но зато сегодня эти пальцы показывали на того, ради кого танцовщица решила выйти на сцену. Я говорю это не для того, чтобы зрители её пожалели и ещё раз восхитились (поверьте, она и так заслужила…) А для того, чтобы объяснить всё человеку, который обязан был сегодня прийти… он же пришёл, верно?!
Тут я ощутил жаркий взгляд на себе. И сказать ничего был не в силах. Мы ничего были не в силах друг другу сказать, держа всё ещё натянутую нить взаимоотношений.
- Если он не пришёл, то Дама в сером больше никогда…
- Никуль, стой. Угроз не надо. Он пришёл. Как и много дней назад, когда первая перепалка насчёт несуществующего рассказа заставила меня этот рассказ написать. И прожить…
Моё сердце замерло. Танцовщица поправила каштановые волосы и подошла к микрофону. Тяжело дыша, она произнесла одно только имя:
-
