причёска… скопировано, переделано на свой жуткий манер. Истории в стиле «когда-то я была другой»… это всё – тоже выдумки. От начала и до конца. Копирка, калька. Ненавижу!
Тихий голос Полины теперь срывается и превращается в отчаянный крик. Она вскаивает со стула, слёзы льются по лицу.
- Не надо убивать себя! А какой смысл жить, если ты танцуешь с той, кто, благодаря уговорам Ани и Коли, скопировал мою жизнь, перерисовал контуры на свой лад, написал моё прозвище, ник в интернете!
- Я думала, что государство позволяет танцевать молодым людям с тем, с кем они захотят. А вот насчёт ника в интернете ваша ошибка. Всё это – моё. От начала и до конца. Вором в данном случае выступаете вы. Да, Коля и Аня рассказывали мне много об этом молодом человеке, но все их рассказы последовали тогда, когда я уже знала Дмитрия под именем «Вечного оптимиста»!
- Вечный оптимист… платье, причёска… вот мне пришлось обо всём догадаться самой. Плагиат нынче, оказывается, не считают преступлением. Дама в сером – маска, но и её могут выдать за свою, обучившись на театральных курсах летать и падать, кокетливо-неуклюже пожимать плечами и рассказывать истории, списанные из интернета, трогательным голосом…
- Если это идёт от сердца, то актёрские курсы оказываются не нужны… - вновь зазвучала музыка, теперь уже на повторе. Бледное личико Жанны, гневная Полина с растёкшейся по каменному лицу тушью… всё смешалось в моей голове. И вновь слилось в образе Дамы в Сером. История повторяется. Загадочные вариации одного и того же спектакля.
- От самого сердца не носят листики с текстом, заботливо подписанные друзьями, которые безумно желали, чтобы Дима поскорей забыл обо мне и нашёл себе новенькую… танцовщицу. И кружился бы с ней по паркету пыльных ресторанов. Вне времени носился бы под звук моих загадочных вариаций… а на плеере – только попса. Дима сам может убедиться…
- П-пожалуйста, девушки, что же вы ссоритесь? Полина, мы с Жанной старались быть искренними друг с другом. Говорили правду, разбирались в чувствах…
- Вечный оптимист. Найди выход из этого лабиринта загадочных вариаций, где серые крысы воруют сыр, запрятанный в заботливую мышеловку! – с этими словами Полина демонстративно, цокая каблуками, подошла к месту, где сидела Жанна, подняла со стула аккуратную чёрную женскую сумочку, расстегнула маленький, блеснувший во тьме, серебряный замочек, и вынула кучку листов.
Швырнула одним угловатым движением. Листы полетели по ломаной траектории и закружились, показывая странные надписи: «Скажи это так, когда…» всё, вплоть до выражения лица Жанны и моего собственного.
Закричали малочисленные посетители, на столы которых попали листы бумаги. Подоспевшая охрана схватила Полина, которая вырвалась со словами: «Я сама уйду»… и действительно ушла, при этом высоко задрав голову и наскоро вытерев с лица ручьи туши.
- Я говорила, что у меня есть много поводов для извинения… - робко пробормотала Жанна, когда я просматривал документы, действительно подписанные Колей, почерк которого я отлично знал.
Свет погас. Музыка растворилась. Запахло ложью. Загадочной вариацией лжи.
***
Эти дни тянутся, как резина. Время не бежит – оно медленно плетётся по своей траектории. Давит на плечи, стягивает виски, колит глаза. Напрягает струны между мной и теми людьми, которые хотели много значить для меня.
Хотели, будто соревнуясь в своих желаниях. В угождениях, в странных жестах и оправданиях. Оправданиях своей лжи и тех поступков, в которых я разобраться не мог.
- Оптимист попался в ловушку неловкой актрисы. Фальшивки, которая действовала по сценарию. Почему ты не смотришь мне в глаза во время разговора? Неужели, тебе всё-таки становится стыдно за то, что отверг меня, когда я с распростёртыми объятиями шла навстречу? Ты теперь никак не сможешь попросить прощения. Только разве что… ты можешь оказать мне одну услугу… почему ты вновь не смотришь на меня?! Красными щеками ничего не исправишь!
Полина злилась, называла меня трусом, девчонкой, куриной фермой и подобными вещами. У меня действительно краснели щёки и опускался взгляд. Не потому, что было стыдно – вовсе не поэтому. А потому, что было трудно находиться рядом с ней. Да и с Жанной тоже. Оба образа продолжали для меня сливаться в одну даму.
Дама, в сером платье, манящая за собой. Одним жестом, небрежным, но искренним. Зовёт, шепчет что-то обветренными губами. Пытается увести за собой. В тот мир, где заканчиваются цвета и начинается серая прострация. Вне времени, пространства. Мы улетаем туда, а за нашей спиной вырастают невидимые прозрачные крылья, сотканные из дождя.
Только каждый раз вынести этот мир становится тяжелее. Вынести, когда одна оправдывается и говорит, что сценарий ей всучили Анька и Колька, а она на самом деле была женщиной в сером, а вторая хочет стремительного развития и восстановления наших разрушенных отношений.
Это слишком трудно. Трудно видеть мир, где я лечу, в лицах двух похожих, но в то же время разных женщин. Разрываюсь между ними и вешаю камень себе на шею. Затем – прямиком вниз, в тёмную бездну, где пляшут странные призраки прошлого и настоящего, обвивают шею шёлковой удавкой и спрашивают ядовито: «Ну, кто из нас зарегистрирован под ником, который не даёт тебе покоя?!»
Я не могу ответить. Мне самому никогда не разгадать эту загадку. Загадочные вариации лжи, предательства, обиды. Жанна всё говорила, что сама она всегда жила не по сценарию, а эти проклятые бумажки просто забыла вынуть из сумки. Забыла… когда шла в кафе. Может, ей понадобилось это «забывание». Может, она вновь играет, сматывая мои нервы в клубок бережными движениями.
Клубок никогда не распутается. Это у неё получилось, если все мои догадки по её поводу верные. Если Жанна действительно лжёт.
- Извините. Я не хотела, чтобы это случилось. Мне во многом нужно извиниться перед вами. В этом случае за то, что забыла вынуть эти бумажки. За ваши подозрения, за ваши потраченные нервы. За вашу, быть может, преждевременную помощь. Если вы действительно считаете меня лживой подлой стервой, то я не собираюсь вас в этом переубеждать. У нас обоих времени мало…
- Мало времени? – эхом переспросил я. В тот день, когда она разговаривала со мной, в офисе я оставался один – все коллеги уехали в ресторан отмечать какой-то удачный проект. Мне не хотелось. Не хотелось. А Жанна будто знала об этом – хотя, может быть, её опять предупредили наши общие «друзья».
- Да. Я уезжаю через несколько дней. Аня с Колей вас об этом не предупреждали?
- Н-нет… уезжаете? Наш город долго не задерживает гостей, это всем известно. Но вы, помнится, говорили, что готовы остаться здесь. Там, в кафе, когда мы танцевали.
- А, тот приторный шёпот, отдающий вином? – усмехнулась она. Пепельно-розовые губы расплылись в подобострастной улыбке. Глаза заблестели непонятными серыми искрами – переливались, меняли один оттенок на другой.
Будто бы все пятьдесят оттенков серого поселились в этих странных глазах. Искры, искры… вся эта чёртова загадочность. Загадочная вариация блеска.
Засмотревшись, я долго не мог адекватно ответить на её вопрос. Засмотревшись, я чуть не потерял дар речи. Когда же очнулся, после того, как женщина несколько раз пощёлкала пальцами, обтянутыми чёрным кружевом, у меня перед глазами, то тихо выругался.
«Даже сейчас, улыбаясь абсолютно фальшиво, она выглядит довольно естественно… хорошая актриса, чёрт бы побрал!»
- Да. Этот самый шёпот, когда ваша невероятно тяжёлая голова оказалась на моём страдальческом плече.
- Это было до того, как вам в лицо посыпались листья. Вы, даже не выслушав, убежали, не дослушали, забрали мой шёпот у меня самой. Теперь оставаться незачем. Как и ехать обратно домой, собственно говоря.
- А… куда же вы собрались?
Она резко пожала плечами и сжала руки в кулаки. Повернулась в сторону серой офисной стены и задумчиво засопела, наморщила лоб.
- Куда-нибудь… далеко. Уехать, чтобы ни о чём не думать. Ни о чём, никогда. Знаете, какое краткое человеческое «никогда»? Это всё равно, что на десять минут уйти в себя, а затем снова очнуться для суеты. Далеко-далеко… в место, где сокрыт настоящий дом.
- Настоящий дом? А тот дом в соседнем городе был игрушечным?
Она вздохнула. По телу её прошла нервическая дрожь. Тяжело усевшись на скрипучий деревянный стул, Жанна разжала кулаки и начала то сжимать пальцы, то разжимать. Быстрее, медленнее, быстрее. Её ноги переплелись, стали похожи на полуразвязанную небрежную косу. Корпус резко наклонился вперёд. Голова клонилась то в одну сторону, то в другую.
Будто во всем её теле - внутренний монолог, который пытался мне что-то донести. Жутко, интересно. Может быть, этому тоже учат на каких-нибудь театральных курсах?
- Не в том дело… - наконец глухо вымолвила женщина, оттачивая каждое слово. – Настоящий дом я найду только там, где мне будут доверять. Где будут видеть меня всю – с головы до кончиков пальцев. До кончиков обнажённых пальцев. Там, где перчатки мои навсегда останутся зарытыми в землю. Видите, сегодня для вас мои пальцы одеты?
- На вас перчатки… да, я вижу это… - сказал я, не понимая, к чему она клонит.
- Значит, вы не живёте в моём настоящем доме. Мне просто нужно искать дальше по свету, с помощью того же интернета. Там, где мне будут доверять. В соседнем городе я надела свои перчатки после растерзания пальцев. Когда зажили царапины, я попыталась снять перчатки перед вами. Но… бумага, видимо, для вас крепче кружева.
- Бумага на многое может пролить свет.
- А кружева заставляют видеть свет через тьму. И открывают свет, когда исчезают.
- Не понимаю…
- И не поймёте. Кто вы для понимания? Человек, который всего лишь оказался рядом и в любую минуту был готов смыться…
Она резко поднялась с места. Стул деревянный с грохотом повалился на пол. Окинув предмет мебели мутным, презрительным взглядом, Жанна процедила сквозь зубы:
- Поднимите сами. Вы же не допустите, чтобы лживая стерва прикасалась к вашей драгоценной мебели…
И ушла, прикрыв дверь за собой. Не с грохотом, как делали обычно актрисы бытовых погорелых театров, а тихо. Не прощаясь, английской походкой, вытоптала на паркете свои инициалы. Каждый шаг звенел в тишине. Каждый шаг, был тяжёл, как гранит, но почему-то мне казалось, что за спиной Жанны вот-вот вырастут серые крылья.
С её уходом что-то перегорело. Что-то опустело. Наверное, так было положено по сценарию моей жизни. В театре, где мне было суждено играть роль не вечного оптимиста, а вечного идиота, не знавшего выхода из создавшегося положения.
Вечером того же дня я узнал от Коляна, что Жанна уехала. В настоящий дом.
***
Мысленно желая новоиспеченной актрисе счастья, я проводил дни в одиночестве. Иногда в офис, конечно, наведывалась Полина. Её движения были плавными, изящными, преисполненными грацией. Но всегда казались… неполными. Незавершенными. Может быть, в них не хватало естественности. А может быть, это опять были мои придирки.
Она иногда тоже гневалась и уходила. Не по-английски, а гневно раскидывая вокруг ручки, карандаши, стиральные резинки и другие канцелярские принадлежности. Сыпала тонкими ругательствами, подобными ругательствам женщины в сером. Но всё проходило будто сквозь меня.
Виделся серый
