было уже сложнее. Тем не менее, какие-то совершенно абстрактные, фантастические положения и утверждения звучали и звучали от имени некоего выхолощенного, мифического, как сейчас говорят, виртуального, безликого существа по имени «Пролетариат». Мне всё время хотелось с ним познакомиться и потолковать о жизни. С отдельными встречающимися якобы его представителями всё время не везло, ау-ау – где же вы, настоящие?
Тут уместен рассказ про случай, произошедший, правда, уже после моего окончания университета и отбытия по распределению в Сибирь. Расселили нас, молодых специалистов, в общежитии на койко-местах, как поначалу полагается. Общага была смешанной по социальному составу проживающих в ней работников – некоторые представители рабочих профессий жили с нами в одних комнатах. В целом, абсолютно нормальные, работящие ребята, со своими, конечно, закидонами и недостатками, но во многих вопросах с ними даже легче можно было найти общий язык, чем с научными сотрудниками.
Как-то слышу со стороны: «Ну, ты чё, в натуре, такой, а? Ты точно, в натуре – гегель!». Это электрик Вован что-то недовольно высказывал корешу шоферу Коляну.
Эта фраза настолько меня сразила, что я решил «обкашлять» её при случае с Вованом. И такой случай, не помню уже где, представился.
Спрашиваю:
– Слышь, Вован, а за что ты назвал Коляна «гегелем»?
– Да он, прикинь, в натуре, оборзел! Говорю ему как-то… – эмоционально начал Володя.
Однако мне было неинтересно, за что тот получил такое ёмкое определение, поэтому я прервал недовольного электрика.
– Да, нет, Володь, Бог с ним, с Коляном! Откуда ты взял это слово «гегель»?
– Ну, откуда, откуда? Ну, «гегель», «гегемон»… – он прищурил один глаз. – Вы ж сами нас, работяг, так иногда обзываете!
– Вова, когда это я обзывал тебя «гегемоном»?
– Ну, не ты – другие!
– Володя, а вообще ты знаешь, что так говорил Ленин: «Рабочий класс – гегемон революции»? – Я решил пододвинуть разговор ближе к интересующей меня теме.
Однако обсуждаемая тема Вовану не нравилась решительно.
– Слышь, Петро, ты чё, в натуре, до меня докопался? Гегель, гегемон… Я, блин, просто знаю, что это – стрёмно и всё тут! Мы ваших «ленинов» не читаем, понял?!
– Да ладно, Володь, не парься! – одной фразой он мне всё объяснил сполна. – Пойдем лучше пивка хлебнем!
Да-а… Вот так вот. Не отнять и не прибавить. В самую точку: «мы ваших «ленинов» не читаем…»
Ещё до этого знакового диалога, окончательно подведшего черту под целым пластом понятий, я понял одно: чтоб правильно воспринимать теорию «научного коммунизма», нужно родиться северным корейцем. Или стать им, но почему-то не хотелось…
Можно даже ввести в научный обиход, обосновать и градировать новую переменную: «коэффициент северокореистости». И тогда всё, абсолютно всё встанет на свои места: у этого коэффициент повышен, у этого – понижен, а у этого счастливчика – отсутствует вообще. Даже градацию стран, и, в целом, любых явлений, можно провести по этому показателю, введя новую единицу измерения – севкор. Один севкор, два севкора и так далее. Шкалу оценки – какую пожелаете: можно десятибалльную, можно стобальную, это не принципиально.
Справедливости ради, стоит заметить, что по количеству севкоров я значительно опережал средний уровень студентов Ленинского университета, чего уж там скрывать? Более того, до поры, до времени, всемерно старался повысить коэффициент северокореистости у всех, с кем имел дело или даже просто общался – был такой грешок. Успокаивает одно: оный коэффициент у меня перманентно убывал. Или, выражаясь математическим термином, стремился к нулю.
Вспомнился еще один эпизодик, связанный с корейцами. На ежегодный фестиваль самодеятельности пригласили иностранных студентов, усадив их на первый ряд. Я был занят во втором отделении, поэтому тоже находился в зале. В первом отделении всегда исполнялась какая-нибудь литературно-художественная композиция, мы называли её «монтаж», на патриотическую тему. В тот раз она строилась от отправного тезиса Маяковского «Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет!». Корейцы, тогда их ещё было двое – значит, это был мой третий курс – с интересом наблюдали: было видно, что подобные мероприятия для них, как родные.
И вот, в кульминации композиции при звучании громких мажорных аккордов величественной торжественной музыки, игры света, выхода всех участников монтажа зазвучали стихи Маяковского, исполняемые одним из лучших декламаторов факультета, студентом-генетиком Резниковым: «Одна советская нация будет!»
Я краем глаза глянул на корейцев – они от этих слов вздрогнули. Мне захотелось им сказать, что это – аллегория, что имелось ввиду не поглощение одной страной других. С таким же успехом могла прозвучать фраза «одна корейская нация будет». Подразумевалось как раз то, о чём часто толковалось на занятиях по «научке»: возникновение в случае победы коммунизма на всей земле некой новой всемирно-исторической общности человечества… Вот только ой, как не хотелось мне становиться «северным корейцем».
Наконец, подошел к концу первый семестр последнего пятого курса. Завершался курс научного коммунизма, неумолимо близилось время госэкзамена. Для комиссии готовились характеристики из деканата. Перед этим я, как политинформатор, вместе с комсоргом (Ширшовым, кстати!) готовил послужной список на каждого студента группы: какую работу вёл, каких успехов добивался в общественной жизни, в чём участвовал, ездил ли в колхозы и так далее. Потом что-то добавлялось от научных руководителей, дополнялось от кафедры и, в итоге, визировалось в деканате. Одним словом, экзамен предстояло сдавать не просто какому-то преподавателю или даже комиссии. Экзамен «наш человек – не наш человек» принимала как бы сама система.
И вот госэкзамен настал! Взяв билет, я ознакомился с содержанием вопроса: «Тенденции и направления осуществления ленинской национальной политики при развитом социализме». Хорош вопрос? Нет? Вы не правы: билет просто замечательный. На самом деле, ответ на него умещался в одной единственной фразе: «Тенденция заключается в следующем: дальнейшее всемерное развитие национальных культур при их одновременном взаимопроникновении и взаимообогащении под мудрым руководством КПСС». Всё. Садитесь: «пять».
Но это слишком упрощённо. Требовалось «налить воды», минимум, – минут на пять-семь, максимум – на десять-пятнадцать, уж кто как сумеет. Я привычно открыл рот и… Уф, друзья, что-то я и сам уже устал от этой «списфисской» риторики, да и вас, наверное, успел ею притомить, сколько можно? Одним словом, как говорил главарь банды «Черная кошка» Горбатый в исполнении Армена Джигарханяна - «зазвонил складно», как надо.
Слежу краем глаза: ага, достали мою характеристику, ага, читают – ну, что, в ней всё гладко, как-никак сам на себя писал. И бессменный политинформатор группы в течение всех пяти лет учебы, и три года заведовал агитсектором в факультетском комитете комсомола, и неоднократный победитель конкурсов лекторов и политинформаторов, и активный участник художественной самодеятельности, и горный турист. Ещё и учился без троек. Одним словом, «наш человек». По лицам экзаменаторов стало видно: «система даёт добро». И точно: «достаточно, спасибо, вы свободны!» Уже про себя, не волнуясь за итог, я заранее промолвил: «Садитесь, пять». Так оно и вышло: «система» меня отметила на «отлично».
Однако стоит заметить, что госэкзамен по научному коммунизму с первого раза сдали не все студенты. Несдавших оказалось трое: Андрюша Ширшов (он лишь пару раз был на лекциях по «научке»), Фарид Габдуллин – самый большой, хоть и скрытый, антикоммунист на курсе и студент из Дагестана – Шамиль Омаров. Андрюша-наглец как-то на ремарку преподавательницы «что-то я вас на лекциях не припомню» ответил взаимностью: «Я вас – тоже». Они сдавали «научку» аж после военных сборов, когда все остальные уже получили на руки дипломы. Сдавали так себе, почти не готовясь, что-то промямлили преподам и заработали свои заслуженные «достойные» оценки. Зачем, спрашивается, только людей мурыжили?
Но «система» не только отметила меня положительной оценкой по научному коммунизму, но и «заметила», к тому же, ещё раньше госэкзамена.
На третьем курсе секретарь комитета комсомола биофака Валера Князев, впоследствии преподававший на кафедре охраны природы, спросил меня: как ты относишься к перспективе твоего дальнейшего секретарства на моём посту?
Спрашиваю:
– А почему именно я?
– Видишь ли, – ответил Валера, – во-первых, ты мне симпатичен. Во-вторых, мы, партийно-преподавательский состав факультета, всё время анализируем студентов на предмет «подходит нам – не подходит». Ты по всем признакам подходишь.
– Ну, – немного опешил я от неожиданности, – я пока не готов к этому.
– А тебя никто и не торопит. Время есть, учись, работай. Всего доброго!
Конечно, в тот момент мне было приятно услышать это. Незыблемость существовавшей в те годы системы не вызывала сомнений, и правильно «вписаться» в неё с самого начала было весьма важно. К тому же, фраза «по окончанию университета оставлен на кафедре» была магической, истинным символом твоего преуспевания по жизни – очень и очень многие к этому стремились всеми силами, хотя, не стану скрывать, не все.
А в конце четвёртого курса, когда я уже приступил к выполнению дипломного проекта, о чём речь впереди, разговор «в тему» продолжил мой шеф Борис Михайлович Куриненко – руководитель проблемной лаборатории №7. Говорил он тоже предельно откровенно: «Мы подыскиваем нужных нам людей, а Вы, Петя, производите приятное впечатление, не хотелось бы нам в Вас ошибиться!» Похоже, «верным курсом иду, товарищи». Что ж, добро…
7
Почему я объединяю понятием «система» оба компонента: и профессорско-преподавательский состав, и функционеров от комсомола и партии? А как иначе! Если хочешь преподавать или просто работать в ВУЗе, то, в большинстве случаев, требовалось доказать свою верность «системе», поучаствовать в комсомольской работе, повыступать на собраниях, выявлять недостатки и бороться с ними, принимать личные комплексные планы, проходить Ленинские поверки, сдавать Ленинские зачёты. И только попробуй хоть раз оступись! «Система» заметит и запомнит всё.
Ну, а хочешь расти, возглавить кафедру, а, тем более, факультет – пожалте в Ленинскую партию. Даже просто доктором наук без партбилета стать было весьма затруднительно. Но вступить туда представителю презренной, не имеющей четкой классовой ориентации «прослойке» было ох как непросто, хоть на завод к станку топай! В партии уже другие правила игры, совсем, между прочим, не смешные – это вам не комсомольские игрища. И, как смычка двух составляющих системы на местах – партийно-хозяйственный актив, сокращенно, «партхозактив» или ПХА.
Однако чтобы наверняка попасть в настоящую обойму, гарантирующую превращение из функционера общественного в элиту системы – функционера номенклатурного, необходимо было стать членом университетского, или, как мы его называли, «большого» комитета комсомола.
Члены «большого» комитета слыли ребятами подчёркнуто
