да и в гибели сестры она видела теперь скорее что-то полузабытое, а не трагедию. Но она понимала переживания мужа и, сочувствуя ему, окружала его страдание уважительным молчанием. Не так повел себя сын. У него был редкостный дар мешать родителям и в радостях их, и в скорбях. Он видел, что отец как будто переживает, но для него было бы вздором, бессмысленным самоистязанием задуматься о причинах его переживаний, и оттого, что был такой контраст между распалившимися чувствами ушедшего в себя отца и его собственным сытым и безмятежным покоем, медленная ехидная ухмылка расползлась по юной физиономии. Отец показался ему маленьким и ничтожным. Он не очень ясно понимал это свое впечатление, но оно было, а уж глупости, пронизывающей все его существо, не составляло большого труда находить, различать нечто родственное везде и всюду, не делая приятного исключения для ближних. Отец не начинал жизнь, а кончал ее, и волнения закатного человека представлялись подростку чем-то забавным.
Поскольку малый был равнодушен, столь нагло равнодушен к их прошлому и к их стремлению не только отдавать себя служению ему, но хотя бы отчасти и оставаться собой, родители допускали мысль, что было бы, наверное, даже лучше, наскочи вдруг на него, откуда ни возьмись, поезд, и поскольку у них была такая ужасная мысль, а сын шел себе и не подозревал, что они о нем думают, уверенный в своей полной безопасности, им было до боли жаль его, и они едва сдерживали слезы, но внутри, тайно, плакали-таки о нем. А он-то плакал когда-нибудь о них? Вряд ли. Мария Николаевна старалась выкинуть из головы нехорошие мысли, самоограничением довести себя до подлинного смирения и принять жизнь сына такой, какая она есть, но Алексея Федоровича слишком мучило, что сын, блудливо отводя в сторону взгляд, вышептывает свой отвратительный смешок над его трагическим и героическим прошлым. Это прошлое так ярко, так выпукло отпечатывалось в его сознании, но невозможно было не слышать мерзкое хихикание. Как все нагло и тупо в сыне! именно в эту минуту он ведет себя безобразно! ничего не понимает, смеется... черт возьми, смеется! Идиот, мысленно вынес приговор Алексей Федорович. А что же дальше? А вот что! - выкрикнуло самосознание измученного, исстрадавшегося отца, хотя он вовсе не знал, что сейчас сделает. Но его существо уже делало. Алексей Федорович резко повернулся к сыну и, сыпля проклятиями, непотребными словечками, обеими руками толкнул его в грудь. Парнишка с визгом покатился по насыпи, отец памятником застыл на рельсах, а мать, забыв об осторожности, побежала на толстеньких ножках вслед за отпрыском по острым мелким камням.
- Идиот! - крикнула она. - Ты же чуть не убил его!
Алексей Федорович презрительно усмехнулся на "идиота". К нему это не имело действительного отношения, не марало, не порочило его. Жена выкрикнула оскорбление в запальчивости, не стоит обращать внимания. Алексей Федорович сверху смотрел на мать и сына. Сын лежал среди камней как бы в изнеможении, слабо поводил руками, попискивал, пускал слюни из раскрытого, как у слабоумных, рта, а мать, усевшись на поджатые ноги, подтягивала его к себе с тем, чтобы поместить голову внезапно принявшего муку чада на своих коленях. Алексей Федорович - не стоило ему, конечно, давать волю рукам - почувствовал себя вычеркнутым из этой картины, выброшенным за ее край силой здравости, которая оставалась у женщины и ее ребенка и некстати покинула его. Вместе с тем он отнюдь не сознавал себя свободным теперь от неких обязательств перед женой и сыном, и странным, нет ли, но каким-то образом он ощущал, что именно эти опутывающие обязательства и есть вся его жизнь. Неужели? Алексею Федоровичу стало не по себе. Бога нет, и ты оказываешься в тупике. Но всему виной неумение вести себя, неспособность осознать, в чем именно состоит твое человеческое достоинство. Отсутствие мужества, оно ведет в тупик, в пустоту, в небытие. Без открытого и четкого признания бессмысленности и бесцельности бытия все выглядит таким ненатуральным, манерным, глупым. Тут бы мне и поучиться у сынка иронии, мелькнуло в голове стареющего мужчины. Чтобы хоть как-то заявить свою самостоятельность, обнародовать склонность к мужеству, принимающему жизнь такой, какая она есть, он, глядя вниз, туда, где возились не совсем чуждые ему существа, подбоченился, а затем, запрокинув голову, насмешливо и плутовато воззрился на небеса. Но и это было карикатурой. Сплюнув в сердцах, Алексей Федорович побрел дальше, не сомневаясь, что жена и сын в конце концов догонят его.
