Грачи

матери.
- Знаешь, верующие люди добрее, честнее, человечнее, что ли.
- Я мать пробовал переубедить, но… - пробурчал Алешка.
- Глупый! Я, например, хочу быть похожей на твою маму. Она очень добрая, уважительная, - немного поколебавшись, Наташа добавила, - и очень, очень красивая…




*   *   *

Они гуляли после танцев почти три часа. Ходили к роднику на «Наташино» место. Родник в конце улицы вытекал почти из отвесного склона.
- Здесь очень легко дышится и думается. Когда мне грустно, я всегда прихожу сюда, - поделилась Наташа своим девичьим секретам.
Домой Алешка пришел без четверти два. Мать, пряча улыбку, беззлобно пожурила его:
- Завтра рано вставать, не выспишься, жених.
- Не волнуйтесь, Валентина Николаевна, высплюсь. Вы все приготовили, что взять?
- Да. Бульон и блинчики творогом начинили.
- Мам, может, не надо? Купим фруктов. Что он голодный? – Алешка высказал мучившие его с самого утра сомнения, когда мать сказала, что приготовит отцу покушать домашнего. – Да и есть у него, кому заботиться…
- Сынок, мы договорились. Наши отношения, они наши, но он ваш отец. Да и идти в больницу с пустыми руками… Так надо, сынок… - смутившись от последних слов сына неуверенно произнесла мать.
- Хорошо, мам. Надо, значит, отвезем, - Алешка поцеловал мать в щеку и довольный пошел спать.
Валентина Николаевна, улыбаясь, посмотрела в спину уходящего повзрослевшего сына, догадываясь о причине его хорошего настроения. «Совсем взрослый. И походка – отец».

*   *   *

Утро под стать настроению Алешки. По хрустящей корочке быстро перешли, неширокий в Ямском, Дон. Это ниже, в десяти километрах, река делала повороты, разливаясь на мелководье на сто метров, по селу Батюшка Дон, был вполовину уже. На левом берегу «городская» земля облцентра.
Быстро нашли больницу «скорой помощи», автобус проходил мимо, даже остановка одноименная – БСМП. Белые халаты по настоянию матери они взяли с собой. Мать попросила их у соседки, фельдшера сельского медпункта. Действительно, в вестибюле очередь из десятка человек, ожидающих халаты. Без бахил и халатов в отделение не пускали.
«Молодец, мамуля! Все она знает», - подумал Алешка, проходя мимо ожидавших посетителей, смотревших на них с Олей с завистью.
Поднялись по лестнице на третий этаж. Сразу вправо - двадцать первая, значит следующая палата - отца. Дверь открыта. В коридоре тихо, больных и посетителей не видно. Может, воскресенье? В палате громко спорили, видимо ругались. Алешка узнал голос отца.
- Ирочка, я тебя ни в чем не обвиняю. Успокойся, пожалуйста…
- Сережа, ты говоришь, наконец, пришла. Я вырвалась на десять минут. Я работаю, ты прекрасно знаешь. Вот сменюсь завтра, неделю дома. Буду ходить каждый день.
- Извини Ирочка. Я виноват. Надо было попасть в больницу на следующей неделе, - съязвил отец.
- Нет! В чем ты меня обвиняешь? Что не бросила магазин? Это моя работа, подменить даже на три часа не кому. Я звонила по четыре раза в день…
Алешке стало неудобно. Невольно он услышал разговор отца с новой женой, и появиться в эту минуту в палате ему не хотелось. Он приставил указательный палец к губам, показывая сестре: тихо! Взял ее за руку, повел назад к лестнице. Минут десять они стояли на лестничном марше, из-за угла наблюдая за открытой дверью в палату. Наконец вышла Ирина. Модно одетая, подтянутая, словно девчонка, в накинутом на плечи белом халате. Дернув сестру за руку, Алешка увлек ее за собой вверх по лестнице, чтобы избежать встречи с «женщиной отца», как он всегда называл ее дома. Ольга бегом, прыгая через два порожка, побежала за ним. Постояв две – три минуты на четвертом этаже, отдышавшись, они пошли вниз.

*   *   *

Большая четырехместная палата с окном в пол стены. Отец лежал на кровати у окна. По другую сторону, рядом с умывальником, спал еще один мужчина с корсетом на шее, как у испанских идальго. Олечка даже тихонько засмеялась, показывая брату на спящего больного. Отец, увидев детей, радостно заулыбался.
- Ребята! Родные мои!
Олечку поцеловал в губы. Алешка, смутившись, протянул отцу руку.
- Здорово, сынок, ты совсем мужик стал. Правильно, целоваться – это бабье, - пожал протянутую руку сына.
Одет отец в зеленую больничную пижаму в тонкую синюю полоску. Голова перевязана. Нога забинтована и подвешена на приспособление над кроватью. Отец ловко подтянулся на продольной алюминиевой трубе. Присел, подложив под спину подушку.
- Папка, что это у тебя? – с любопытством рассматривая приспособление, поинтересовалась Ольга. – Как на троллейбусе, - засмеялась она от своего сравнения.
- Да, дочь, теперь я три недели буду на троллейбусе ездить.
На тумбочке отца пакеты с виноградом, мандарины, большой темно-вишневый гранат. Алешка раскрыл сумку, стоял в нерешительности, куда выложить принесенные продукты. Мандаринов и апельсинов они тоже купили, проходя мимо, расположенного рядом с больницей, рынка.
- Мама передала… Окрошка, блинчики с творогом, как ты любишь, - Алешка достал названные продукты из сумки.
- О! Наконец настоящая еда! – радостно, словно ребенок, произнес отец. Взял у сына целлофановый пакет с аппетитными поджаристыми блинчиками, быстро достал один, откусил половину.
- Вкуснятина! Так, как делает блинчики наша мама, их не делает никто! – заключил он, подняв вверх для убедительности указательный палец левой руки.
- Вот еще салат, бульон куриный. Мать говорит: очень полезный, силы прибавляет. Станок… помазок для бритья…
Алешка выкладывал содержимое сумки в тумбочку.
- Силы, говоришь? Давай сюда. – Отец ловко открыл крышку банки, положив пакет с блинчиками на грудь. Хлебнул прямо с банки густого еще теплого, желтого бульона.
- О! – простонал отец. – Я думал, умру здесь за три дня с манки.
Улыбнувшись, он подмигнул Олечке, сидевшей на краю его кровати,  с интересом рассматривающей приспособление для растяжки.
- Что дочь, понравился мой троллейбус?
- Нет пап… не очень…  И кровать узкая и жесткая.
- Это досок мне наложили, чтоб кости прямо срастались, - снова пошутил отец. – Рассказывайте ребята, что у нас нового в Ямском?
Отец второй раз сказал «наша», словно жил с ними. Раньше, интересуясь здоровьем матери, он спрашивал у Алешки просто: «Как мама?»
Алешка видел искреннюю, неподдельную радость отца. Он рад, что дети пришли к нему. Может это после ссоры с Ириной? Отец выпил через край больше половины семисотграммовой банки бульон, съел несколько блинчиков. Улыбаясь, довольно погладил себя по животу:
- Жить буду. Эх, закурить бы для полного счастья, - мечтательно произнес он. – Может, пол сигаретки? – спросил он, обращаясь к детям.
Алешка непонимающе пожал плечами:
- Мы не купили, пап… Мы не знали…  Мама ничего не сказала…
- У меня все есть: и сигареты, и зажигалка. Сделаем так: Олечка встанет в дверях и будет смотреть. Если пойдет кто-то в белом халате, сразу дай знать. Хорошо, дочка?
- Хорошо… Только пол сигареты, - властным голосом произнесла она. Встала, пошла к дверям.
- Алешка, открывай окно. Видишь, на фрамуге бумага оторвана?
- Вижу.
Алешка без труда открыл окно. В лицо пахнул свежий, уже ласковый и теплый, пахнущий даже здесь, в городе, весной воздух. Отец ловко достал, спрятанные в деревянном щите сигареты, завернутые в носовой платочек. Прикурил.
- Пап, - признался отцу Алешка. – Мы давно пришли, мы подошли, вы ругаетесь, - он хотел сказать с тетей Ирой, но промолчал.
- Мы не ругались, сынок. Мы, - отец поднял вверх палец. – Мы приводили аргументы в пользу своих действий. Так это назвала Ирина Борисовна.
- Мы не стали…
- Молодцы! Правильно, что не зашли. - Перебил сына отец. – Надо было, чтобы свои аргументы мы высказали тет-а-тет. При вас мы бы замолчали. Знаешь, сынок, я за эти трое суток увидел то, что не видел или не хотел видеть четыре года, - отец сделал глубокую затяжку. – Ты уже взрослый. Думаю, с тобой можно как с равным, как с мужиком говорить. Любовь, сынок, это не только ежедневные клятвы и признания. Не только восхищение в постели. Извини меня за прямоту. Слова –  просто звуки. Поступки людей –  голос души. Любовь – это ежедневная, ежеминутная забота о человеке. Нет, не на языке, а сердцем. В один день позвонили и Ирине и матери. Она жена мне по паспорту. Мать я подло бросил с двумя детьми. Откупаюсь подачками. Но женой моей она осталась душой. Меня в обед переводят из реанимации в палату, она уже здесь хлопочет.
- Мать была у тебя? – Алешка даже глаза округлил от удивления.
- Да, еще в пятницу.
Отец докурил сигарету. Жестом попросил сына забрать, выбросить окурок. В палате плотной стеной стелился сизый дым. Отец достал вторую, щелкнул зажигалкой.
- Пап, ты что?
- Семь бед – один ответ, - махнул он рукой.
- Ты прости, меня, сынок…  Если сможешь. Не знаю, как у матери прощения просить…  Да, и можно ли меня за это простить?
- Мать всю ночь не спала, когда ей позвонили, - опустив голову, тихо проговорил Алешка. – Она и в Бога верить сильно стала, когда ты ушел…  Наверное от одиночества…
Алешка замолчал. В палату забежала Олечка.
- Врач!
Отец быстро протянул дымящийся окурок сыну, полотенцем стал разгонять облако дыма над кроватью. Врач не зашел в палату, прошел мимо. Дети уселись рядом с отцом. Ольга на кровать, Алешка на стул. Стали рассказывать новости. Незаметно пролетело время. Отец первый заметил это.
- Ого! Ребята,  уже два часа! Вам еще добираться на вокзал.
Отец, узнав, как утром они добирались, категорически запретил возвращаться той же дорогой.
- В 15.10 автобус до Ямского, - заторопил он детей. – У меня сейчас капельница, уколы.
Взял у Алешки пустую сумку, сложил все принесенные Ириной Борисовной фрукты.
- Зачем, отец, - попытался возразить Алешка. – Тебе нужны витамины.
- Поучи отца, - заулыбался. – Дожил, сын родной воспитывает. Кушайте, я угощаю. Не волнуйтесь, на мои деньги куплено. У Ирины Борисовны денег нет, на одежду не хватает.
На прощанье Алешка, как и сестра, поцеловал отца в колючую заросшую щетиной щеку.
- Возвращайся к нам… Мать тебя ждет…  И всегда ждала…
И быстро вышел, чтобы скрыть слезы…

*   *   *

Интересная штука – жизнь. Еще три дня назад все шло, как обычно. Казалось, ничего не предвещало изменений в повседневном течении времени. Вчера он первый раз проводил Наташу до дома. Выяснилось, у них много общего, они родственные души. И стихи она любит, и даже пробует писать сама. Как и он жалеет слабых, даже больного цыпленка выхаживала. Ему с ней легко и интересно просто гулять, болтать про все и ни о чем, не замечая, как летит время.
Сегодня отец впервые за шестнадцать лет говорил с ним, как со взрослым мужчиной, равным себе. Он очень жалеет, что поддался простому плотскому влечению, принял его за любовь. Оставил преданную, верную, любящую его женщину, оставил детей. Отец вернется. В этом Алешка не сомневался. Он хорошо знал его характер, отец - человек слова.
- Спасибо тебе, сынок, - прошептал отец на прощанье.
Как заискрились глаза матери теплом, нежностью, любовью, когда Ольга со всеми подробностями рассказала про визит к отцу. Она ничего не спрашивала, только счастливо улыбалась, уголками губ. Отец еще сомневается, простит ли она его. Мать ждет его каждый день все четыре года. Неужели сердце человека может все простить? Подлость, измену? Выходит любящее сердце способно простить все. Найти причину, оправдать даже