короткие рассказы

иногдаче бывают и у меня с собой неполадки, вот уже каруселька когда. Бывает, что хочу я любить без предела впотьмах и при свете, а плотский мой брат мне отказывает в обожаемых сладких желаньях – сахару съешь, говорит. И душа моя тянется к блуду, сердце к разврату – вся верхняя тулова часть, кто над поясом, рвётся лететь два крыла воспарив. Но плоть, что висит между ног, болтает собою как якорь в тухлой луже земли: и лишь только зачует позывы души, лихие рывки и метанья, так сразу же вяжется цепкой уздою ко всем корневищам деревьев да трав.
 Но и я ему мщу – наглецу. Когда он восстаёт невпопад, ярый мой брат с красной рожей – а у меня вдруг внутри белый ландыш цветёт, рвутся струны весны и лирики хочется – то я говорю ему нет отрешённо и веско, как палач с занесённым уже топором. И он головеньку подержит над плахой, к блудному зову стремясь – но падает ниц пред судьбою.
                            =============================================================
 Ай, как хорошо на небе! Восхитительно и прекрасно! Если бы я не знал, что помер сейчас, то было ещё лучше. Как вы там без меня, люди? Плачете горько? целые реки небось. Не надо, утритесь. Вот вам большое одеяльце из бескрайнего облака. И носовые платки из его лоскутов.
 А чего ноете, ась? Мало пожил. Ничего себе мало – целых тысячу лет. Честное слово, самому уже мне надоело. Ну посчитайте: сто лет хожу, сто лет сижу. Триста годиков спал. Остальные пятьсот всё по мелочи: ел, пил, брился, частенько по девкам бегал, а то и по бабам рога наставлял. А сколько наставили мне – боже мой! Но самое нудное – думки. Я же всё это время не просто проводил в плотских развлечениях тела, а ещё и размышлял с пользой для человечества обо всех законах да истинах, которыми мы живём. Главное, из того что я понял – после ста лет жития человеку нужно отсекать память. Вы не представляете, какой у меня в голове кавардак из радостей и бед, благодеяний и грехов, признательности и обид. А я ведь уже почти не помню тех людей, которые прошли сквозь мою жизнь. Они оставили во мне тыщи сквозных ран, и когда свищет ветер я звучу словно струнный оркестр.
 В нём есть скрипки, арфы и контрабасы, и многие другие, имён которых я не знаю. Скрипочки тоненьки, звоненьки, а для меня лично сильно визгливы и почти бестелесны, поэтому пиликали они для других, оставшись в моей памяти просто знакомыми инструментами. Вот арфы – это да. Это настоящая, весомая музыка. Даже по весу. Когда они играют свою летучую или плывучую симфонию, то кажется будто по концертному залу порхают сарафаны и платья, корсеты, юбки. И панталоны – прошу прощения. Но такой белизны, чистоты и невинности, что только целомудренные мысли приходят в голову. Тем более, вместе с арфами рядом звучат бородатые джентельмены, во фраках и с тросточкой. Контрабасы – я так их и представляю, раскланивающихся друг с другом, всякий раз проходя по сцене из кулисы в кулису.
                            =========================================================