Клад отца Иоанна

среди сильного собачьего лая, раздавался громкий голос блаженной: «Пресвятая Богородице, спаси нас! Все небесные силы, Херувимы и Серафимы, молите Бога о нас!» Так вот Домна Карповна находила возможность спокойно помолиться, скрывая от людей свои духовные подвиги. Горячо и усердно молилась она и в церкви, но только когда была в храме совсем одна. Здесь лила она горькие слезы и в своем духовном восторге казалась ангелоподобной. И как только святая замечала появление посторонних свидетелей, так тут же бросала молиться и начинала юродствовать. Благовоспитанность Домны просвечивалась и во дни ее юродства. Однажды мимо одного села, где в то время жила блаженная, проезжала одна знатная дама. Так Домна Карповна провела с ней всю ночь, беседуя только на иностранном языке. Еще святая очень любила петь духовные песни и делала это часто, расхаживая по улицам города. За это ее нередко забирали полицейские и отправляли в участок. Но это событие всегда было желанным для всех заключенных, так как томские купцы и купчихи, узнав об аресте юродивой, тут же посылали ей груды пирогов, булочек, блинов, чая и сахара. А Домна Карповна все это с удовольствием раздавала заключенным. И порой получалось так, что когда срок задержания блаженной заканчивался, то ее товарищи по тюрьме желали ей, в простоте душевной, поскорее попасть обратно в полицейский участок. (Петька снова усмехнулся, но, спохватившись, опасливо покосился на девчонок, сидевших рядом с ним). Вот так, ребята, среди подвигов юродства святая Домна Карповна хранила себя непорочной от мира; умерщвляла свое тело, чтобы сохранить душу; во многих трудах шла по пути спасения. К концу своей жизни она даже приобрела дар прозорливости. Могла предсказывать разные события, предупреждать людей о грозящих им опасностях. Умерла раба Божия Домна Карповна в 1872 году, и ее погребли в Томском женском монастыре. На похороны стеклось множество жителей города. Было много и священников, которые питали к блаженной глубокое уважение. Вот и все...
Пашка закончила свой рассказ краткой молитвой: «Радуйся, блаженная мати Домно, в Сибири подвизавшаяся и Богу угодившая. Ты моли о нас Превечного Бога!» Костер уже прогорел. Слабый теплый ветерок, тянувший с озера, неярко раздувал угли. На небе, совсем потемневшем, зажглись первые сине-желтые звездочки. В сосновой роще сонно пощелкивали птицы. Из спящего села доносился тихий собачий лай. В низинах туман смешивался с прозрачными сумерками и походил на большую отару овец, устало возвращавшуюся с дальнего пастбища. Мы сидели молча, думали каждый о чем-то о своем и глядели на маленькие сиреневые огоньки пламени и оранжевые искорки, изредка вырывавшиеся из темнеющих уже углей костра. Какое-то щемящее душу умиротворение разливалось по округе и по нашим сердцам. Мне даже захотелось обнять всех разом, всех, кто был рядом со мной: Пашку, отца Григория, брата Феодора, Людмилу Степановну, ребятишек из лагеря и даже неугомонного Петьку и его Зоську, мирно пасшуюся неподалеку. Хотелось ощутить их тепло, почувствовать, как бьются их сердца, горящие верой, надеждой и любовью. Верой в торжество нашего православия, надеждой на то, что Преображенский храм будет восстановлен и клад отца Иоанна возвратится к людям; любовью ко Господу Богу и друг ко другу. Все эти люди, что были со мной тогда рядом, показались мне в те минуты такими близкими и родными! У меня даже засосало под ложечкой от мысли, что, наверное, такое вот блаженство испытывают те, кто сподобляется достичь Царствия Божия, когда тебя будут окружать только твои единомышленники, единоверцы, твои верные и надежные друзья, с которыми общаться - одно удовольствие. Я невольно улыбнулся и взглянул на небо. Маленькая звездочка сорвалась с темного покрывала и упала, как мне показалось, прямо на пустую колокольню Преображенского храма.
Почему-то подумалось: «Это добрый знак! Наверное, клад отца Иоанна будет скоро найден!» И все-таки хорошо было бы, чтобы это событие произошло за время нашей смены... Хотя, конечно, это не так важно, лишь бы он вообще вернулся к людям, чтобы наполнить мертвый храм прекрасным великолепием.
Первой нарушила хрупкий покой Людмила Степановна. Поднявшись, она захлопала в ладоши, призывая «зернышек» отправляться спать. В эти мгновения она походила на курицу-наседку, замахавшую крыльями, собирая под кров своих непослушных птенцов. Я улыбнулся и, протянув руку Пашке, помог ей встать на ноги. Одна из ее косичек на секунду коснулась моего лица, и я уловил запахи соснового дыма и васильков.
Я пошел позади всех, устало шагая по влажной от росы траве и поглядывая на звездное небо. Еще несколько тусклых огоньков пронеслись по темному экрану небосклона и упали где-то в районе Никольского и еще дальше, в дремучих лесах Мещерского края. Когда наша колонна входила в лагерь, я остановился на минутку, чтобы запечатлеть в памяти эту милую процессию и почаще вспоминать потом о всех этих людях, ставших мне дорогими за столь короткое время моего пребывания в «Зернышках». Первыми шли батюшка и брат Феодор, о чем-то негромко разговаривающие между собой. За ними следовали Людмила Степановна и Прасковья. Учительница говорила и жестикулировала рукою, а староста слушала ее и кивала головой в знак согласия. Потом, взявшись за руки, парами шли «зернышки». Петька, отделившись от всех, отправился проведать Зоську, хрупающую сочную травку на сонном лугу. Я глубоко вздохнул, оглядевшись, сладко потянулся и зашагал на территорию лагеря.


ПОИСКИ

Что и говорить, несмотря ни на что, и я, и Пашка, да и все «зернышки» все равно горели желанием обязательно отыскать клад батюшки Иоанна. Почему-то мы считали, что это по силам именно нашей смене и что именно мы и должны отыскать сокровища, чтобы было чем гордиться перед другими группами волонтеров. И еще мы тогда очень надеялись, что обнаружение клада здорово ускорит возрождение Преображенского храма. Согласитесь, ребята, найти церковное убранство - это ведь более видимое и ценное приобретение, чем простая борьба с бурьяном да кустарником! Нам всем сильно хотелось оставить свой яркий след в деле восстановления веры в здешних краях. Это обстоятельство лишило сна и покоя обитателей лагеря. Ребята обсуждали рассказ батюшки почти всю ночь. Из ближайших палаток то и дело неслись вскрики, смех, спорные возгласы. Людмиле Степановне пришлось не раз прохаживаться по территории, чтобы успокоить неугомонных подопечных. Мне своими соображениями поделиться было не с кем, но и я также проворочался полночи, обдумывая план того, с чего следовало бы начать поиски сокровищ.
Утром «зернышки» залпом проглотили завтрак и даже отказались от перенесенного на сегодня выходного дня, так как им не терпелось поскорее выйти на работу и там заняться поиском кладов. Из этого я сделал заключение, что большинство ребят уверено в том, что сокровища отца Иоанна запрятаны все же либо в Храме, либо в его ближайших окрестностях. Подумалось даже: как бы они не развалили сооружение, отыскивая клад, вместо того, чтобы, наоборот, созидать его! Я же был уверен в том, что поиски все же следовало бы проводить в Никольском селе, в доме батюшки Николая. Ведь первая строка стиха-карты гласила: «В доме у Николушки...». И вот, как бы в подтверждение правильности моего решения, Людмила Степановна после развода послала меня и Прасковью в этот населенный пункт за покупками хлеба, медикаментов и кое-каких моющих средств, сказав при этом, что автолавка, в силу каких-то обстоятельств, приедет сегодня именно в Никольское, а не в наше село, как обычно. Я расценил это как знак свыше!
Мы с радостью согласились, хотя топать надо было почти восемь километров! Вообще-то, нам посоветовали взять в помощники Петьку с Зоськой, но мы, решив воспользоваться случаем поискать дом отца Николая, отказались от подмоги и пошли своим ходом прямо через луга. День разгорался жаркий и безоблачный. Солнце с утра подняло температуру воздуха до +20; С и неуклонно наращивало обороты. Роса уже практически сошла, и идти по высоким травам было не сложно. Но в тот раз нам некогда было любоваться красотами пробудившегося луга: мы живо обсуждали рассказ отца Григория, мои планы насчет поисков в Никольском и пытались по-своему разгадать тайны стиха. Прасковья была во многом со мной согласна, и мы понимали друг друга с полуслова. Так, в разговорах, мы незаметно добрались до села. На его окраине стояла Никольская церковь. Этот храм сохранился гораздо лучше, чем Преображенский, так как за ним все-таки следили, пока здесь находился склад. И все равно, за последние годы, когда дело пустили на самотек, следы запустения и разрухи стали все отчетливее проглядываться на фасаде сооружения. Кровля во многих местах раскрылась, двери и окна зияли пустыми проемами, штукатурка здорово потрескалась и кое-где отлетела вовсе. Высоченный бурьян уверенно занимал позиции по всему периметру храма. Неподалеку виднелась полузаросшая и полуразложившаяся груда полиэтиленовых мешков с удобрениями, источавшая смрадное зловоние. Вороны печально каркали над пустой колокольней. Дорога к храму заросла травой, покрылась глубокими выбоинами, и было видно, что люди уже давненько не ходят сюда. Отец Григорий говорил, что стены Никольской церкви так пропитались ядовитыми парами, что восстановить ее уже будет невозможно...
Добравшись до магазина, мы успешно сделали все необходимые закупки. Прасковья позвонила Петьке и попросила его заехать за нами, чтобы отвезти груз. Мальчуган, конечно же, охотно согласился помочь «девочке своей мечты». Ну а мы, пока загорелый возница будет добираться до села на своей нерасторопной кобылке, решили пройтись по Никольскому и поискать дом отца Николая. Оставив свой товар под надежной защитой продавщицы, мы двинулись по пустынной, сильно запыленной улочке. Чтобы идти было веселее, я купил два брикета ледяного пломбира. Людей нигде не было видно, все занимались своими делами: кто на ферме, кто у стада, кто во дворах и огородах. Только собаки чуть ли не у каждого дома лениво облаивали нас. Мы уже знали, что дом батюшки Николая изрядно порушен, поэтому старались отыскать хоть какое-то подобие развалины, но все строения пока были вполне обжитыми. И мы, полизывая белые брикеты, шли все дальше и дальше. Но вот улица кончилась. Завернув за три огромные осины, мы очутились близ небольшого прудика, почти полностью забитого ряской и осокой. За ним виднелся небольшой луг, на котором какой-то мужичок пенсионного возраста бодро косил траву. Рядом с ним паслась серая кобыла, запряженная телегой на резиновом ходу. Мы обогнули пруд и подошли к косарю. Поздоровались с мужичком, извинились за свое нежданное появление и спросили, не знает ли он случайно, где находится бывший дом отца Николая. Косарь весьма удивился нашему вопросу, но охотно вступил в разговор, видимо, уже был наслышан о юных городских волонтерах, восстанавливающих Преображенский храм.
- Да дома-то, ребятки, и нет практически, так, один фундамент остался... - отозвался он, утирая рукавом пот со лба. - Храм вот еще ничего, стоит, а домишко-то батюшкин давно развалился. Старенький был, да и вообще... А