благополучно и своевременно убрались восвояси.
Фарид, уже засыпал, но очень обрадовался моему приходу.
− Сашка…, − сказал он, косясь на мое подношение, − Сашка, зараза… Ты, это…, чего раньше не зашел? – и уж совсем для меня неожиданно, − Мы тебя, гада, так ждали… так ждали.
− Фарид, растроганно ответил я, наливая коньяк в грязнейшие разнокалиберные стаканы, игнорируя присутствие спящего Витьки. − Фарид, я только что узнал, что ты идешь в отпуск. Дай, думаю, зайду, пожелаю доброй дороги.
− Давай выпьем за мой удачный отпуск, − предложил Фарид, а когда мы выпили и закусили, я плавно перешел к цели моего визита.
− Шура! Нет проблем! – заявил он и достал из шкафа двустволку-безкурковку в
чехле из кирзы, заполненный патронами шестнадцатого калибра патронташ и даже был настолько любезен, что собственноручно повесил мне на пояс свой огромный охотничий нож.
Было почти двенадцать часов, когда я, допив с Фаридом коньяк и выслушав его заверения в вечной дружбе и уважении, пришел в свою комнату и завалился спать. Стас уже давно мирно посапывал.
Надоедливые мерзкие звуки вторгались в мое существо. Вначале что-то то ли дребезжало, то ли звенело. Потом бесконечно долго плескала вода. Вскоре вода полилась мне на лицо и за шиворот.
− Ты что, охломон, делаешь? – подскочив на постели, спросил я Стаса.
Он, спокойно вылив воду из стакана на мою голову, ответил:
− Уже десять минут третьего. Пора вставать.
− Совсем очумел, что ли?! Завтра, то есть сегодня, воскресенье….
− Именно поэтому.
Мой взгляд упал на сваленное в углу охотничье снаряжение.
− А-а…., − начало доходить до меня.
− Б-ээээ, − протянул он, − поторапливайся. Все уже собрались у Колюни.
Через пять минут мы, вечерняя компания, пили в Колиной комнате чай, заваренный на каких-то чудодейственных дальневосточных кореньях. Любезный хозяин выделил каждому по печенью и галете. Если бы я мог предвидеть, как окончится сегодняшний день, возможно, я бы с меньшим отвращением грыз сухую галету. Еще через пять минут наша группа шагала по спящему гарнизону.
Сразу же за школой начиналась тайга. Небо начало сереть, но под ногами невозможно было ничего рассмотреть. Толстые корни лиственниц, разбросанные там и сям, издавали глухие стуки при соприкосновении с нашей обувью. Мы, не оставаясь беззвучными, издавали междометия при этих столкновениях, и чаще всего вырывалось «Тьфу! Бл…!» или что-то похожее. Влад предупредил:
− Впереди ручей, повнимательней там!
Он, не останавливаясь, решительно вошел в воду. Я еще подумал: «Может, по бревнышкам перейти?». Но ничего не было видно, и все так лихо форсировали водную преграду, что негоже было мне искать легких путей. Я смело шагнул в ледяную воду. Вода сразу же проникла в ботинки и поднялась выше щиколоток.
− Сань, что это у тебя сапоги как-то непонятно чвакают? – спросил идущий передо мной Дьяченко. − Прохудились, что ли?
− Какие сапоги? Разве вы не в ботинках?
− Какие ботинки? Здесь километра не пройдешь, чтобы пять раз в воду не попасть.
В ночной тишине отчетливо прозвучал вздох Влада. Оказалось, что все, кроме меня, даже Стас, в охотничьих резиновых сапогах. Очевидно, пока я желал Фариду приятного отпуска, он взял их у кого-то взаймы.
− Да ладно, высохнут как-нибудь.
И, точно, через десять минут быстрой ходьбы ступни согрелись и стали гореть. Следующее попадание в ледяную ванну уже не было для меня неожиданным и, как ни странно, принесло даже приятное ощущение. Впоследствии я перестал обращать на это внимание и только удивлялся крепости моих военных ботинок. Кстати, должен заметить, когда ботинки высыхали, идти в них по неровностям таежного грунта было намного удобнее, чем в сапогах.
Небо на северо-востоке слегка порозовело. Запах просыпающейся тайги был великолепен и ни с чем не сравним. Трудно было идентифицировать его с каким либо одним растением. Я, впоследствии, специально срывал веточки багульника, голубики, брусники и даже кусочки мха и, нюхая их, пытался определить, какое растение из них ответственно за этот аромат. Все они пахли по-разному восхитительно, но не похоже на тот букет запахов, который царил под кронами лиственниц. Этот запах, чистота воздуха и быстрое движение в полчаса изгнали то легкое, но ощутимое, похмелье, которое еще оставалось в нас. Край солнца, появившийся из-за, невидимого нам, Сахалина, облил окружающие сопки нежным брусничным светом.
Было поразительно наблюдать, как в соответствии с движением солнца на глазах менялись цвета и оттенки покрытых тайгой сопок. Под нашими ногами сверкающим ятаганом изгибался Тумнин, река суровая, холодная, каждый год требующая человеческих жертв. Во всех его протоках просыпалась и журчала жизнь. Ручей Каменный, берущий истоки где-то в болотце возле аэродрома и пересекающий весь гарнизон, очистившись от скверны людской в пути по тайге, сыпал маленьким водопадом серебряную дань в ладони своего сеньора Тумнина. Тот, бесстрастно принимая ее от вассалов своих, катил эти богатства в Татарский пролив. Там, за ослепительно-белой стеной клубящегося все лето тумана, происходило таинство смешения вод.
Несмотря на теплую для этих мест погоду, в затененных ложках остался снег. Он не был похож на серые и ноздреватые массы, хранящиеся в тени заборов и зданий. Удивительно правильной формы, кубики и параллелепипеды снега сохранили под сенью пихт зимнюю чистоту и испускали голубоватое сияние. Даже не склонный к лирике Стас, завидев такое чудо, указал мне на него:
− Гляди, как маленький холодильничек.
Мы остановились передохнуть перед спуском к реке. Два бурундука сновали вверх и вниз по молодой лиственнице.
− Пережили зиму, − кивнул в их сторону Саша Дьяченко, − значит, медведей поблизости нет. Для бурундука нет худшего врага, чем косолапый. Мало того, что он разоряет их кладовочки, так по весне он их ловит и ест.
− Как это медведь может поймать бурундука?
− А очень просто. Весной у бурундуков, как и у всех, когда щепка на щепку лезет, гон начинается. Так у них самка начинает пищать, а самец на писк прибегает. Медведь ложится на спину, лапы раскинет и пищит, как самка. Бурундук прибегает и начинает по медведю бегать, подружку ищет. Как на лапу медведю попадет, тот хвать бурундука − и в пасть. Потом опять лежит и пищит. Еще, говорят, если медведь все кладовочки у бурундука разорит, тот кончает жизнь самоубийством. Разбегается и прыгает головой в рогульку, шея у бурундучка ломается и ему припасы уже больше не нужны. Как они это делают, я не видал, но висевшего в рогульке бурундука встречал. Кстати, висит он так недолго, вороны, хорьки и соболи быстро убирают его с глаз долой.
− В прошлом году на Сахалине прапора бурундуков ловили, – добавил свою крупицу познаний Коля Белошвейкин, − Так они его за лапку веревочкой привяжут, и он по ним под одеждой бегает. Через два-три дня веревку снимают, а бурундук не уходит. По карманам лазит, сухарики, семечки ищет.
− Хорош, сухарики-семечки! − прервал наш бурундучий семинар Влад. − Пошли дальше.
Мы спустились в долину реки и, не успев пройти ста шагов, услышали свист и увидели, как из зарослей травы в воздух взмыли две птицы с длинными тонкими клювами. Влад отреагировал мгновенно. Мы еще понять ничего не успели, как он дважды выстрелил. Первый кроншпиль еще только падал, а Влад уже и второго сбил. Дикое возбуждение и суета охватили нас всех. До сих пор понять не могу, как лежащее на моей руке ружье выстрелило Владу под ноги. Он подпрыгнул:
− Ты куда стреляешь!? − закричал он. − Подними стволы!
Рука моя не касалась спусковых крючков.
− Да я и не думал стрелять, видишь, ружье на руке лежит, − начал оправдываться я, но тут ружье само по себе второй раз бухнуло, и опять под ноги Владу.
− Убери ты его на…., подальше от греха! Вот они, безкурковки твои, − повернулся он к Дьяченко, − нет-нет, да и бабахнет. Ладно, Санек, − успокоил он меня. – Ты ружье заряжай, только когда дичь увидишь. И то, если в секторе стрельбы никого не будет. Понял?
– Чего ж тут непонятного. Как только Фарид с ним охотится? Слышь, Коль! – обратился я к Белошвейкину, − А мы вообще, на кого охотиться идем?
– Как увидишь что больше кулака, так и стреляй.
Мы прошли вдоль берега реки километра два. Колины галеты и печенье давно растворились, и желудки уже начинали давать о себе знать. Было почти семь утра, а так как мы ничего питательного с собой не взяли, я стал прикидывать, сколько еще придется терпеть. Получалось еще часов семь, не меньше.
Влад остановился и наполеоновским жестом указал на нечто, по моему непросвещенному мнению, похожее на заросшую лесом балку.
− Вот по этому распадку, − назвал он балку по-дальневосточному, − мы с Дьяком и Колей поднимемся вправо. Вы же со Стасом обойдете слева. Вдруг кабарга выскочит или глухаря поднимем.
Я перезарядил ружье и под взглядом Влада поднял стволы вверх. Так мы со Стасом и ушли. Больше в этот день мы своих друзей не видели. Часа два мы ползли по гребню распадка вверх, все больше и больше забирая влево. Ничего живого, что можно было бы назвать дичью, мы не встретили. Где-то вдалеке изредка слышались выстрелы. Мы со Стасом орали до хрипоты. А когда, для привлечения внимания, сами стали стрелять вверх, сторонние выстрелы и вовсе прекратились.
Откуда-то с запада потянуло дымом. Но не так, как тянет от костра или жилища, отапливаемого дровами. Несло гарью и дымом горящей в больших количествах прошлогодней травы. Охотничий инстинкт Стаса снова проснулся:
− Где-то в тайге пожар. Тянет в нашу сторону. Сейчас дичь на нас побежит. Готовься!
− Да я и так почти готов, − вложил я в свой ответ двойной смысл. − Ноги отваливаются, и жрать по-бешеному хочется. Солнце встало выше ели, время с…ть, а мы не ели.
− Ничего, − успокоил он меня, − до ужина потерпишь.
− Как до ужина? – ужаснулся я, Стасу легко говорить, при его мизерных размерах, потребность в пище у него тоже была минимальная. – Влад ведь говорил, только до обеда.
− А ты, прикинь, сколько отсюда топать обратно. Раньше трех домой не попадем, а столовая в это время уже закрыта. Так что про «ням-ням» раньше шести и не думай.
Так же сильно, как есть, вдруг захотелось пить. Как назло, после того, что весь день только и делал, что форсировал водные преграды, здесь наверху не оказалось ни одного ручья.
− Гляди сюда, − Стас приподнял пихтовую лапку.
Под пихтой оказался один из маленьких Стасовых «холодильничков»− белоснежный брикет сохранившегося снега, испускающего голубоватое сияние. Мы запустили руки в его прохладные глубины. К моему удивлению, в горсти ледяных кристаллов оказались рубиново-красные ягоды брусники. Она прекрасно сохранилась с осени. Тугие ягоды наполнили рот горьковато-кислым соком вперемежку со льдом. Жажда отступила, но приступы аппетита продолжали терзать пустые желудки. Горящие ступни ног ныли и требовали отдыха.
Мы оставили надежду на удачную охоту и, выбрав бугорок посуше, растянулись под высоко поднявшемся солнышком. Выкурив по «Беломорине», минут десять лежали, молча, прислушиваясь, не раздадутся ли выстрелы или крики наших друзей. Было
интересная байка.