Произведение «К чему приводит неумение говорить «нет»» автора ИВУШКА - Литературный сайт Fabulae (страница 1 из 3)

Казалось бы, простое коротенькое слово, а сколько бед, разрушенных судеб, бессмысленно потраченного времени несет оно, не сказанное или сказанное не вовремя! Как легко, на самом деле как порой невероятно трудно произнести решительное НЕТ!
Наш герой не стал исключением, так до конца жизни и не научившись отказывать. Более того, это слово отсутствовало в его лексиконе.
Неумение отказывать было свойственно не только ему, а и его матери, особенно в отношениях с мужчинами. По крайней мере, не было сказано его отцу. Тот, впрочем, и не спрашивал.
Залетный маньяк-насильник-убийца – страшилище огромного роста и невероятной силы – он совершенно случайно оказался в их маленьком городке. Слух о нем стремительно разлетелся по округе, в результате чего жители городка с приходом темноты решительно прятались по домам. Не пряталась лишь его будущая мать – чувство страха ей было неведомо. Взглянув на нее хоть однажды, нетрудно было догадаться почему. Устрашающая внешность являлась залогом ее безопасности. Даже собаки переставали лаять, завидев ее, прятались в подворотнях, поджав хвосты и жалобно скуля. Так что встреча их была предрешена.
Маньяк впотьмах варварски надругался над женщиной, и совсем уж готов был пустить кровь, однако перед смертью та изъявила последнее желание: попросила повторить содеянное, что изумленный насильник исполнил, но с гораздо меньшим рвением. Это показалось ей также недостаточно, тогда он с трудом снасильничал ее в третий раз, да с такими извращениями, что привели бы в ужас гулящую девку со стажем. Жертва впала в неописуемый восторг, а изувер, понимая, что попался и близится расплата, поднес к ее горлу нож, дабы утихомирить распоясавшуюся нимфу, и тут на нее случайно упал луч света. Господи, не дай пропасть! Маньяк выронил нож и стал вырываться. Бесполезно, она держала его мертво, страстно прижимаясь. С ним случился удар, после чего он впал в кому, в которой пребывает и по сей день.
Его жизнедеятельность поддерживается в областной клинике, предостерегая от легкомыслия и благодушия девушек и женщин, съезжающихся со всей округи поглядеть на страшилище…
Жестоко изнасилованная женщина понесла, и через положенные девять месяцев на свет явился наш герой. Когда пришло время ей рожать, медперсонал единственного в городке роддома всеми правдами и неправдами старался избежать своего участия в этом знаменательном действе – у всех одновременно заболели дети, полетела сантехника, приехали родственники и т. п.
С трудом отыскали видавшую виды полуслепую глухую акушерку, а также медсестру, прятавшуюся в больнице от находившегося в запое мужа, который рыскал по городку с топором, намериваясь произвести ей трепанацию черепа. Когда показалась головка малыша, у акушерки поплыло в глазах от ужаса, и вертикальное положение она удерживала лишь за счет того, что держалась за голову младенца, трудно выходившего из сопротивлявшегося лона матери, пока не вырвала его, опрокинувшись навзничь.
В роддоме роженицу держали в отдельной палате, хотя мест в больнице катастрофически не хватало – женщины лежали даже в коридоре. К ней в палату не рисковали никого подселять, поскольку у попадавших туда рожениц воды отходили сразу же, как только она появлялась в поле их зрения, это же происходило с женщинами, лежавшими на сохранении, да и вовсе не беременными женщинами. Впрочем, одну роженицу все же подселили – та наотрез отказывалась рожать, полагая, что рассосется само собой. Увидев соседку, она родила тут же в палате прямо на полу сама без стимулирования и помощи медперсонала.
Наш герой родился крупным ребенком: шесть килограммов, шестьдесят сантиметров. Появился на свет, по-видимому, зрячий, ибо заорал благим матом без всяких шлепков по попке, увидев умиленное лицо матери. Мать также завопила – глядеть без ужаса на порожденное ею создание было невозможно.
На мальчике (как и на его отце) лежала печать всех рас и народов: европейский лоб, глаза азиатские, нос индейский, рот африканский, подбородок (его отсутствие) аборигенов Австралии, цвет кожи – неопределенный и менялся в зависимости от части тела и времени года.
Мать не могла без содрогания смотреть на свое чадо, поскольку как в зеркале видела в нем себя, свое же отражение она давно не наблюдала по причине отсутствия в доме зеркал – все разбила, а стекла на окнах и в шкафах не мылись специально, дабы лишний раз ее не пугать. Не выдержав испытания, она бросила ребенка, бежав из города, навсегда покинув отчий дом. В городке ее больше не видели.
Воспитанием мальчика занялась полуслепая бабушка, что исчерпывалось его кормлением. С утра до ночи она всю себя отдавала этому важному процессу. Ел мальчик плохо, но отказывать бабушке не смел. Давился, мучился, напихивал утробу и толстел. Бабушка все-таки добилась своего: мальчик научился хорошо и много кушать, настолько много, что она уже не в силах была его прокормить – на пенсию не разгуляешься. По мере увеличения веса мальчика бабушка соответственно тощала, превращаясь в живую мумию. Когда к шести годам вес мальчика перевалил за центнер, бабушка умерла голодной смертью.
Им занялась тетка. Принципы воспитания у нее были суровые. Мальчик безропотно подчинился. Она вознамерилась вырастить из племянника вундеркинда. Обильное кормление прекратилось, отчего он вначале страдал, зато перестал толстеть, да впал в другую крайность – стал расти и к двенадцати годам достиг двухметрового роста.
Чем он только ни занимался! В школе тетя насильно записала его в хор. Он обладал удивительно низким голосом, близким к инфразвуку. Когда юноша начинал петь своим трубным голосом, выдержать такое не удавалось никому. Сладкоголосые сирены, виновницы многих кораблекрушений времен Одиссея, “отдыхали” рядом с ним. Самые отъявленные хулиганы и забияки школы впадали в смиренное оцепенение. Остальные школьники превращались в зомби, ходили по школе только строем и парами, зубрили что ни попадя, были прилежны и тихи. Администрация школы приветствовала такое положение дел. Беда сказалась в другом. Учитель пения исчез. Найти его так и не смогли. Лишь позднее отыскали в психлечебнице, где он предупреждал окружающих о скором пришествии Армагеддона…
Тетя на этом не успокоилась и, как племянник не умолял ее, записала его в музыкальную школу. Через неделю мальчик перестал туда ходить, не оттого, что был начисто лишен слуха, а потому, что школу спешно закрыли на ремонт.
В студии живописи он также не задержался, отличаясь небывалым размахом (монументальностью) при создании произведений искусства, которые никак не помещались на листах формата А4, не помещались они и на больших листах ватмана. Принялся рисовать граффити на стенах домов, приводя этим в восторженный ужас жителей городка, принявшихся огораживать свои дома высокими заборами.
Тогда предприимчивая тетка заняла племянника изучением иностранных языков. Его память имела странную избирательность, не воспринимая ни одного из европейских языков, зато легко переваривала сложности африканского языка суахили. Увы, учить мальчика суахили было некому – довелось постигать самостоятельно. При этом он стал стремительно забывать родной язык и вновь взялся за букварь.
В силу своей безотказности он никогда не выполнял домашних заданий, потакая многочисленным просьбам родственников, одноклассников, друзей, учителей, прохожих, трудно переходя из класса в класс вместе со своей партой, специально для него сконструированной.

Шло время. Как-то в школу приняли учительницу изящной словесности в помощь начинающим литераторам и поэтам. Тетя ничтоже сумняшеся записала юношу в организованный учительницей литературный кружок, где тот в основном тупо молчал, поскольку не мог зарифмовать ни единой строчки. На этом все и завершилось бы, если б преподавательница – девица с повышенным гормональным фоном – не предложила однажды позаниматься с ним отдельно, имея в виду, разумеется, совсем другое – устрашающего вида юный гигант невероятно раздражал ее либидо.
Интимная обстановка, он абсолютно не понимал – чего от него хотят, голова плыла, работал лишь рефлекс. Дева сняла с себя все, кроме очков.
– Мамочка! – впервые вспомнил юноша свою родительницу, и закрыл лицо руками. Довелось раздевать и его. Почему-то преподавательница начала с брюк. Освободив же то, что она намеревалась упрятать в себе, она тут же села на пол сраженная, ибо единственное слово, характеризовавшее увиденное, было “увечье”. Завершить совращение ей все же удалось, нескоро, впрочем, и с немыслимыми издержками.
Удержать случившееся в тайне она, понятно, не могла и поделилась с подругой – преподавательницей иностранных языков. Та, не мудрствуя лукаво, пригласила несмышленого гиганта дополнительно позаниматься с ним английским языком. От ее предложения он отказаться не посмел – учительница как-никак. И хотя преподавательница была подготовлена подругой, ее постигла та же участь – полуобморочное состояние. Видя, что дополнительное занятие, скорее всего, не состоится в силу недвижности преподавательницы, лежавшей с вытаращенными остекленевшими глазами, юноша возжелал уйти, но сделать это ему не удалось, поскольку, падая, женщина ухватилась именно за то, что привело ее в восторженный ужас. Пришлось задержаться. Оклемавшись, преподавательница долго примеривалась, и лишь к рассвету отпустила юношу домой.
С этого момента юный гигант себе уже не принадлежал. Теперь все вечера и выходные дни юноши были заняты дополнительными занятиями по литературе и иностранному языку, чем привел в неописуемый восторг свою тетю, не ожидавшую от него такого прилежания.
То, что знают две женщины, знают все! Слухи о юноше, не обделенном (мягко говоря) природой, поползли по школе. Школы, как известно, полны незамужних преподавательниц, мечтающих опутать себя узами Гименея, а если это не удавалось, то хотя бы поразвлечься. Для нашего героя это стало великим испытанием. Жизнь его в корне изменилась.
Надо ли говорить, что уже через месяц он стал изучать все науки, преподаваемые в школе, включая домоводство и вышивание крестиком. Тетя была поражена успехами племянника, не подозревая, что все его свободное от занятий время, да и несвободное, было расписано поминутно, и не имело ничего общего с изучением каких-либо наук, кроме одной. А как объяснить такую несуразность, что юношу, обладавшего завидной тягой к учебе, оставили на второй год в последнем классе? Выпускать его из школы не входило в намерения любвеобильных носительниц знаний.
Школу он все же закончил. Его выручило то счастливое обстоятельство, что все преподавательницы школы детородного возраста “понесли”…

Слухи о юном гиганте просочились за стены школы. Содом и Гоморра! Оскорбленные демографией, изголодавшиеся женщины городка,