Казалось бы, простое коротенькое слово, а сколько разрушенных судеб, сколько бед, сколько бессмысленно потраченного времени несет оно, не сказанное или сказанное не вовремя! Как легко, а на самом же деле как порой невероятно трудно произнести решительное НЕТ!
Наш герой не стал исключением, так до конца жизни и не научившись отказывать. Более того, это слово отсутствовало в его лексиконе.
Неумение отказывать было свойственно не только ему, а и его матери, особенно в отношениях с мужчинами. По крайней мере, не было сказано его отцу. Впрочем, тот и не спрашивал.
Залетный маньяк-насильник-убийца – страшилище огромного роста и невероятной силы – он совершенно случайно оказался в их маленьком городке. Слух о нем стремительно разлетелся по округе, в результате чего жители городка с приходом темноты прятались по домам. Не пряталась лишь его будущая мать – чувство страха ей было неведомо. Взглянув на нее хоть однажды, нетрудно было догадаться о причине. Устрашающая внешность являлась залогом ее безопасности. Даже собаки переставали лаять и, завидев ее, прятались в подворотнях, поджав хвосты, жалобно скуля. Так что встреча их была предрешена.
Маньяк впотьмах варварски надругался над женщиной, и совсем уж был готов пустить кровь, однако перед смертью та изъявила последнее желание: попросила повторить содеянное, что изумленный насильник исполнил, но с гораздо меньшим рвением. Это показалось ей также недостаточно, тогда он с трудом снасильничал ее в третий раз, да с такими извращениями, что привели бы в ужас гулящую девку со стажем. Жертва впала в неописуемый восторг, а изувер, понимая, что попался и близится расплата, поднес к ее горлу нож, дабы утихомирить распоясавшуюся нимфу, и тут на нее случайно упал луч света. Господи, не дай пропасть! Маньяк выронил нож и стал вырываться. Бесполезно, она мертво вцепилась в него, страстно прижимаясь. С ним случился удар, после чего он впал в кому, в которой пребывает и по сей день.
Его жизнедеятельность поддерживается в областной клинике, предостерегая от легкомыслия и благодушия девушек и женщин, съезжающихся со всей округи поглядеть на спящее страшилище…
Жестоко изнасилованная женщина понесла, и через положенные девять месяцев на свет явился наш герой. Когда ей пришло время рожать, медперсонал единственного в городке роддома всеми правдами и неправдами старался избежать своей причастности к этому знаменательному событию – у всех одновременно заболели дети, полетела сантехника, приехали родственники и т. п.
С трудом отыскали видавшую виды полуслепую и глухую акушерку, а также медсестру, прятавшуюся в больнице от находившегося в запое мужа, который рыскал по городу с топором, намериваясь произвести ей трепанацию черепа. Когда показалась головка малыша, у акушерки поплыло в глазах от ужаса, и вертикальное положение она удерживала лишь за счет того, что держалась за голову младенца, трудно выходившего из лона матери, пока не вырвала его, опрокинувшись навзничь.
В роддоме роженицу держали в отдельной палате, хотя мест в больнице катастрофически не хватало – женщины лежали даже в коридоре. К ней в палату не рисковали никого подселять, поскольку у попадавших туда рожениц воды отходили сразу же, как только она появлялась в поле их зрения, это происходило также и с лежавшими на сохранении, да и вовсе не беременными женщинами. Впрочем, одну роженицу все же подселили – та наотрез отказывалась рожать, полагая, что рассосется само собой. Увидев соседку, она родила тут же в палате прямо на полу сама без стимулирования и помощи медперсонала.
Наш герой родился крупным ребенком: шесть килограммов, шестьдесят сантиметров. Появился на свет, по-видимому, зрячий, ибо заорал благим матом без всяких шлепков по попке, увидев умиленное лицо матери. Мать также завопила – глядеть без ужаса на порожденное ею создание было невозможно.
На мальчике (как и на его отце) лежала печать всех рас и народов: европейский лоб, глаза азиатские, нос индейский, рот африканский, подбородок (его отсутствие) аборигенов Австралии, цвет кожи – неопределенный, меняясь в зависимости от части тела и времени года.
Мать не могла без содрогания смотреть на свое чадо – она как в зеркале видела в нем себя, свое же отражение давно не наблюдала по причине отсутствия в доме зеркал – все разбила, а стекла на окнах и в шкафах не мылись специально, дабы лишний раз ее не пугать. Спустя год, не выдержав испытания, она бросила ребенка, навсегда покинув отчий дом. В городке ее больше не видели.
Воспитанием мальчика занялась полуслепая бабушка, что исчерпывалось кормлением. Зато с утра до ночи она всю себя отдавала этому важному процессу. Ел мальчик плохо, но отказывать бабушке не смел. Давился, мучился, напихивал утробу и толстел. Бабушка таки добилась своего: мальчик научился так хорошо кушать, как она хотела, да, увы, настолько много, что она уже не в силах была его прокормить – на пенсию не разгуляешься. По мере увеличения веса мальчика бабушка соответственно тощала, превращаясь в живую мумию. Когда к десяти годам вес мальчика перевалил за центнер, бабушка умерла голодной смертью.
Им занялась тетка. Принципы воспитания у нее были суровые. Безропотно подчинился. Она вознамерилась вырастить из племянника вундеркинда. Обильное кормление прекратилось, отчего он вначале страдал, зато перестал толстеть, да впал в другую крайность – стал расти и к двенадцати годам достиг двухметрового роста, но и на этом не останавливался.
Чем он только ни занимался! В школе тетя насильно записала его в хор. Он обладал удивительно низким голосом, близким к инфразвуку. Когда юноша начинал петь своим трубным голосом, выдержать такое не удавалось никому. Сладкоголосые сирены, виновницы многих кораблекрушений времен Одиссея, “отдыхали” рядом с ним. Самые отъявленные хулиганы и забияки школы впадали в смиренное оцепенение. Остальные школьники превращались в зомби, ходили по школе только строем, и парами, зубрили что ни попадя, были прилежны и тихи. Администрация школы приветствовала такое положение дел. Беда сказалась в другом. Учитель пения исчез. Найти его так и не смогли. Лишь позднее отыскали в психлечебнице, где он предупреждал окружающих о скором пришествии Армагеддона…
Тетя на этом не успокоилась и, как племянник не умолял ее, записала его в музыкальную школу. Через неделю мальчик перестал туда ходить, не оттого, что был начисто лишен слуха, а потому, что школу спешно закрыли на ремонт…
В студии живописи он также не прижился, отличаясь небывалым размахом – его рисунки никак не помещались на листах формата А4, не помещались они и на больших листах ватмана. Впору рисовать граффити на стенах домов, да он не имел к этому ни малейших способностей.
Тогда предприимчивая тетка заняла племянника изучением иностранных языков. Его память имела странную избирательность, не воспринимая ни одного из европейских языков, зато легко переваривала сложности африканского языка суахили. Увы, учить мальчика суахили было некому – пришлось постигать самостоятельно. При этом он стал стремительно забывать родной язык, довелось вновь взяться за букварь.
В силу своей безотказности он никогда не выполнял домашних заданий, потакая многочисленным просьбам родственников, одноклассников, друзей, учителей, прохожих, трудно переходя из класса в класс вместе со своей огромной партой, специально для него сконструированной…
Шло время. Как-то в школу приняли учительницу изящной словесности в помощь начинающим литераторам и поэтам. Тетя немедленно записала юношу в организованный учительницей литературный кружок, где тот в основном тупо молчал, поскольку не мог зарифмовать ни единой строчки. На этом бы все и завершилось, если б преподавательница – девица с повышенным гормональным фоном – не предложила однажды позаниматься с ним отдельно, имея в виду, разумеется, совсем другое – устрашающего вида юный гигант неимоверно раздражал ее либидо.
Интимная обстановка, он абсолютно не понимал – чего от него хотят, голова плыла, работал лишь рефлекс. Она сняла с себя все, кроме очков.
– Мамочка! – впервые вспомнил юноша свою родительницу, и закрыл лицо руками. Довелось раздевать и его. Почему-то преподавательница начала с брюк. Освободив же то, что она намеревалась упрятать в себя, она тут же села на пол сраженная, ибо осуществление ее намерений определялось единственным словом “увечье”. Завершить совращение ей все же удалось, нескоро, впрочем, и с немыслимыми издержками.
Удержать случившееся в тайне она, понятно, не могла и поделилась с подругой – преподавательницей иностранных языков. Та, не мудрствуя лукаво, пригласила несмышленого гиганта дополнительно позаниматься с ним английским языком. От ее предложения он отказаться не посмел – учительница как-никак. И хотя преподавательница была подготовлена подругой и знала все, что ее ожидает, ее постигла та же участь – полуобморочное состояние. Видя, что дополнительное занятие, скорее всего, не состоится в силу недвижности преподавательницы, лежавшей с вытаращенными глазами, юноша пожелал уйти, но сделать это у него не получилось, поскольку, падая, женщина ухватилась почему-то именно за то, что привело ее в восторженный ужас. Пришлось задержаться. Оклемавшись, преподавательница долго примеривалась, и лишь к рассвету отпустила его домой.
С этого момента юный гигант уже не принадлежал себе. Теперь все вечера и выходные дни юноши были заняты дополнительными занятиями по литературе и иностранному языку, чем он привел в неописуемый восторг свою тетю – такого прилежания она не ожидала.
То, что знают две женщины, знают все! Слухи о, мягко говоря, не обделенном природой юноше поползли по школе. Школы, как известно, полны незамужних преподавательниц, мечтающих опутать себя узами Гименея, а если это не удавалось, то хоть поразвлечься. Для нашего героя это стало великим испытанием. Жизнь его в корне изменилась.
Надо ли говорить, что уже через месяц он стал изучать все науки, преподаваемые в школе, включая домоводство и вышивание крестиком. Тетя была поражена успехами племянника, не подозревая, что все его свободное от занятий время, да и несвободное, было расписано поминутно, и не имело ничего общего с изучением каких-либо наук, кроме одной. А как можно объяснить такую несуразность, что юношу, обладавшего завидной тягой к учебе, оставляли на второй год в последнем классе? Выпускать его из школы не входило в намерения любвеобильных носительниц знаний.
Школу он все же закончил. Его выручило то счастливое обстоятельство, что все преподавательницы школы детородного возраста “понесли”…
Слухи о юном гиганте просочились за пределы школы. Содом и Гоморра! Оскорбленные демографией, изголодавшиеся женщины городка, включая замужних, страдающих от бесполезности не выходивших из запоя мужей, просто не давали ему прохода, зазывая в гости. Он умолял женщин оставить его в покое, но отказать не осмеливался. Поначалу ему это даже нравилось – молодые приятные на ощупь, они его вкусно кормили, поили, и после
Как просто, и как иногда неизмеримо сложно произнести короткое решительное “Нет”!
