Реквием. Петербуржский вернисаж

.

РЕКВИЕМ



* * *

«…перед смертью цветы распускаются ярко и нежно!
перед жизнью пожитками листьев ласкают свой взор…
покоренность бутона – округлая сфера надежды

наготой лепестка, прикрывая позор,
прогорай как трава на песке бездыханное лето
уносимая розой ветров чешуя бересты –
ты еще не разуто, дотла не раздето
и до наготы»

______________________________________
Олег Павловский. /Виктору Кривулину/.

MCMLXXX

* * *

17 марта 2001 года в Санкт-Петербурге на 57-м году жизни после тяжелой болезни умер
выдающийся русский поэт Виктор Кривулин.
Кривулин издал несколько десятков поэтических сборников, большинство из которых
опубликованы не на родине поэта, а за рубежом. Последняя книга его стихов
была посвящена чеченской войне.
В годы советской власти Виктор Кривулин был одним из крупнейших деятелей
неофициальной литературы. В 70-е годы выпускал запрещенные самиздатовские
журналы "37" и "Северная почта", организовал подпольный семинар
"Культура начала века и современное сознание".

Добрых три десятка лет его фигура - и это признавали даже памфлеты недоброжелателей -
была одним из стержней, на которых держалась литературная жизнь Петербурга,
да и всей России: премия Андрея Белого, журнал "Вестник новой литературы",
антология "Самиздат века" не существовали бы без Кривулина
или были бы совершенно иными.



* * *

Права Ахматова, стихи, должно быть, родом
из мусорной дыры и золотарни снов.
На свалках памяти копились год за годом
отбросы и тряпье – мой хлам, что перепродан
утильщикам ночным, ушастым лицам сов.

Пред немигающими желтыми глазами
какой-то смутной ветошью прикрыт,
лежу на пустырях в обнимку с голосами,
что все еще звучат, и звуков их касанье
гусиной кожей спину шевелит.

Но полуженщина-сова, сорвавшись серым комом,
с фонарного столба, невидимого мне,
с глухим и тягостным ударом, гулом, громом
об землю стукнется – и станет водоемом,
где звуки плавают, как лебеди во сне.

Их правильный размер и мнимая свобода
скольженья в плоском зеркале стыда –
уже вполне стихи, без племени и рода,
без имени, без указанья года
лишь время дня в них брезжит иногда...

____________________________
В.Кривулин. Январь 1972.

* * *

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ВЕРНИСАЖ. УТРО ПЕТЕРБУРГСКОЙ БАРЫНИ

Гипотетическое описание картона с эскизом
к неосуществленному жанровому полотну художника Федотова.

* * *

Слава Кесарю! Слава и господу в горних!
Барабанное утро. К заутрени колокол. Мышка в углу.
Печь остыла. Пришел истопник. Выгребает золу.
Возле каждых ворот возвышается дворник,
стоя спит, опершись на метлу.

Власть устойчиво-крепкая, в позе Паллады,
ей опорой копье, на груди ее – знак номерной.
Но в полярных Афинах под великопостной весной
ломит кости. Глядит из кивота распятый.
Занимается в топке обдерыш берестяной.

«Богородице-дево…» – начнет. И запнется. И девку сенную
кличет (ах ты, какая досада, нейдет на язык
божье слово): Палашка! Потоками пяток босых
затопляет людскую, переднюю… (Так я тоскую
по утрам – ты бы знала! – пока не затих

гул таинственный в сердце, остаток ночного озноба.)
Человек состоит из предчувствий и смертных глубин –
то ли Гоголь об этом писал? То ли сказывал старец один,
возвратясь на покой от господнего гроба,
голубиный свой век ореолом венчая златым…

Одеваться, Палашка! В соборе поди уже служат.
Благовещенье нынче… за шторами льдины шуршат.
Сон я видела, сон треугольный: ограда, родительский сад –
но глубоко внизу, будто в яме, а рвется наружу.
Как достать бы его? Как на землю поставить назад?

Я, бессильная, в белом стою на коленях.
Наклоняюсь над ямой и слышу: из глубины
«Марья! Марья!» – зовут, и деревья уже не видны.
То ли мокрая глина внизу, то ли вроде сапожного клея
что-то вязкое… дышит… я в ужасе. Погружены

руки словно бы в тесто – и тесто вспухает.
В утесненье душевном проснулась. Лежу-то я где?
На булыжнике уличном. Голая. В холоде и срамоте.
Надо мной наклоняется дворник, железной метлой помавает,
«Мусор, барыня», – плачет. И слезы в его бороде.

«Мусор, мусор…» – бормочет, меня, как бумажку, сметая.
Шелестя, просыпаюсь – неужто я смята в комок?
И зачем это снится? И холод, бегущий от ног,
отчего-то врывается в сердце ордою Мамая,
морем валенок, бурок, сапог…

Как там душно – внутри меня – как надышали!
Пелагея! Смотрю на тебя – и темно:
ты по-русски «морская»… что имя? Звучанье одно,
а смотрю на тебя – в океанские страшные дали
погружаюсь, тону, опускаюсь на дно…

____________________________
Виктор КРИВУЛИН

* * *

...Что правильный мотив, что речь его сухая?
Мой непокорный слог – булыжник, соль, земля –
тебя ли я любил, как в первый раз вздыхая?
И жил, и не дышал, как в первый раз любя...

___________________________
Олег ПАВЛОВСКИЙ

* * *



















.