Произведение «КРУГ чтения» автора Олег Павловский

«КРУГ» ЧТЕНИЯ

* * *

Альманах «Круг», увидевший свет в 1985 году, как младенец,
которому давно следовало родиться, но не мешало бы еще немного подождать –
сразу обозначил и разделил замшелый литературный бомонд северной
столицы на своих и чужих, на после и на до, на «идущих в рядах»
и примкнувшихкним кочегарам газовых котельных с университетскими дипломами.

Поэт Константин Кузьминский, большой любитель, как коллекционного
французского коньяка, так и дешевого ленинградского портвейна,
лежа на полу своей квартирки на Брайтон-бич сочинял очередной том
«Голубой Лагуны» – благо,
обстоятельства позволяли ему еще раз подтвердить квалификацию
«ходячего магнитофона»,тогда как его партийный псевдоним
«человек в халате» прочно вошел в антологию русской литературы.

«Круг» чтения-почтения как бы разомкнулся, но…
«четвертая волна» ленинградского постмодерна
столь ожидаемая по сей день, похоже, так и осталась
за горизонтом словесности.

Поэт Виктор Кривулин – миф и мистификатор, олицетворение потока
сознания и гроссмейстер множества чемпионатов по игре
в «кошки-мышки» с 5-м управлением КГБ СССР, – неожиданно предстал
как живой классик и жаль, что этого по видимому никто и не заметил…
Бомонд привстал на стременах, бомонд закатал рукава,
снисходительно раздавая автографы безнадежно больным…

Виктор КРИВУЛИН
_________________________________

* * *

Поэт напишет о поэте.
Художник представляет нам
себя, в малиновом берете,
распахнутого зеркалам.

От легкости, с какой он дышит,
от грации, с какой парит,
я съежился, я желт, я выжат,
я отдал кровь – а он царит.

Тону в любующемся взгляде:
я – это он, я – это свет,
но резкий, падающий сзади,
в затылок бьющий или вслед.

В лучах его второй природы
я только тень, я только вход
туда, где зеркало у входа,
где женщина, смывая годы,
ладонь по зеркалу ведет.

* * *

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

То скученность, то скука – все тоска.
Что в одиночестве, что в толпах – все едино!
И если выпал звук – измениться ль картина
не Мира даже – нашего мирка?

И если ты ушел, бог ведает в какую
хотя бы сторону – не то чтобы страну, –
кто вспомнит о тебе, так бережно тоскуя,
как берег по морскому дну?

Обитый пробкой Пруст мне вспомнился намедни,
искатель эха в области пустот,
последний рыцарь памяти последней –
резиновый фонарь он опустил под лед.
Подумать, как черно и холодно, куда
не обратишь разбухнувшие очи!
Чем движется песок в часах подводной ночи –
одной ли тьмой? одним ли хрустом льда?

Что стоит человек во прахе путешествий,
пересыпаемый сквозь горловину сна, –
не горсточки ль песка, зачерпнутой со дна
залива, обнажившегося в детстве?

Что стоит человек – течению времен
единая струящаяся мера?
Согрета ли в руках запаянная сфера,
где памяти источник заключен?

И если так тепла – чьи пальцы согревали?
чьих мутный оттиск на стекле?
Об этом помнил кто-то, но едва ли
я вспомню – кто. И как бы ни назвали –
всё именем чужим, всё в спину, всё во след…

* * *

РАУЛЬ ДЮФИ. ПРАЗДНИК МОЦАРТА В 1929 ГОДУ.

На юге Франции – не здесь, но где пюпитры
толпятся стайкой легконогой
на акварели,
где праздник Моцарта разрозненный, безвидный,
и цвет, разбрызганный без цели,
и сверк бинокля…

И не сейчас – но в довоенном равновесье,
между Версалем и Венсеном,
раскрыты ноты
для новой музыки, для похоронной вести,
для парусного поворота
страницы, сцены…

Но я не там и не тогда – спустя полвека
удешевленного «Скира» перелистаешь:
смотри-ка! – вот он,
рояль, грохочущий как черная телега,
рояль в углу – и я за поворотом
стены и стая

листков, усеянных хвостатыми значками…
Лист неба, разграфленный телеграфом.
След самолета.
И запись нотная приподнята над нами –
но перечеркнута. И творчество – работа
в саду истории кровавом.

* * *