распластанного на тропе тела разметал на добрые десятки метров сильных мужчин. И только спустя некоторое время, не чувствуя за собой погони и немного расхрабрившись, все осторожно, постоянно оглядываясь и прислушиваясь, решили вернуться назад. Продираясь сквозь камыши и всё ещё дрожа от страха, бойцы окольным путём по пояс в воде добрались до вышки.
Цепляясь за перила шаткой лестницы, передавая из рук в руки, пограничники быстро спустили вниз с площадки обмякшее и безжизненное тело товарища. Он был без единой царапины, но в глубоком обмороке. Все облегчённо вздохнули - жив! Не дожидаясь команды, весь спасательный отряд, подхватив под руки и ноги бесчувственное тело, почти бегом направился к заставе. От тряски и тепла человеческих рук, наш смельчак уже на полпути открыл глаза, обвёл всех ничего не соображающим взглядом и попытался что-то сказать, но на него только зашикали, заставляя потерпеть ещё немного. Слышанные ранее рассказы бывалых охотников и вероятность того, что зверь мог быть не один, не давали возможности расслабиться или передохнуть, поэтому на территорию заставы отряд почти вбежал, изнемогая от усталости.
По приказу командира в ближайшее поселение срочно был послан самый молодой из бойцов. Кобылка, отдохнувшая за ночь и привыкшая к нелёгким солдатским будням, легко несла нетерпеливо подгонявшего её паренька. Но в стойбище охотников не было. Пограничника встретили только радостные возгласы ребятишек, лай собак, старый охотник-якут с неизменно торчащей изо рта трубкой да две чумазые, как и ребятишки, женщины непонятного возраста.
Старик сидел у еле дымящегося костра, доставая что-то из пепла корявой палкой. Он выглядел уже глубоким старцем. От мороза, солнца и постоянного курения зубы, лицо и руки приобрели одинаковый землисто-коричневый цвет. Одежда и обувь его состояла из грубо сшитых лоскутков шкур различных животных, засаленных и заношенных до такой степени, что невозможно было бы определить, когда они были одним целым со своими дикими хозяевами. Из узких щелей, изрезанными глубокими морщинами глаз, на пограничника, что-то нетерпеливо объяснявшего и доказывающего ему, смотрел улыбающийся и добродушный взгляд ребёнка.
Уже добрых полчаса в ответ на уговоры, просьбы и угрозы пограничника старик только кивал головой, улыбался и не сдвигался с места. Последним аргументом и, очевидно, самым весомым доводом уже орущего и покрасневшего от натуги бойца стала винтовка, а может быть, и упоминание об убитом тигре. В этот миг всё лицо старого якута неожиданно преобразилось от промелькнувшего в его глазах молодого и хищного взгляда ястреба. С трудом поднимаясь и охая, он медленно направился в сторону заставы. Не меньших усилий стоило бойцу посадить его на лошадь, так как никогда не ездивший верхом, старый охотник неумело вскарабкавшись на неё, всем телом прижался к пограничнику, сковывая его движения, и издали напоминал большой заплечный мешок, сшитый из лохмотьев.
Благополучно добравшись до заставы, они сразу же попали в плотное окружение всего погранотряда. Испуганный старик, наконец-то сообразивший, что от него требуется, быстро закивал головой и стал делать руками знаки, что надо быстрее идти на то место. Начальник заставы спешно выбрав шестерых бойцов, поставил во главе наиболее опытного красноармейца, а сам попытался было уговорить деда сесть на лошадь, да передумал, обратив внимание, каким прытким шагом тот зашагал в сторону, указанную ему.
Солнце уже приближалось к зениту. Мошкара и гнус, роем клубясь над людьми, прилипали к лицу, лезли в глаза, уши, не давая быстро идти. Всем казалось, что они топчутся на месте, едва поспевая за охотником, и, если не поспешат, то окончательно потеряются в этих бескрайних таёжных просторах.
Всегда спокойная кобылка вдруг стала упрямиться и вырывать узды из рук ведущего её солдата. Теперь уже двое из шести бойцов почти тащили за собой фыркающую, упрямую лошадь. Не доходя до изгиба тропы в сторону камышей, старик поднял руку, и все остановились, затаив дыхание. Охотник постоял с минуту, прислушиваясь и присматриваясь к чему-то, одному ему ведомому, и, не сказав ни слова, стал очень осторожно пробираться к реке чуть поодаль от тропы. Рвущуюся из рук лошадь пришлось привязать к дереву и успокаивать, тихонько похлопывая по холке. Минут через десять старый якут вернулся к отряду и знаками усадил бойцов на поваленное дерево, а сам, так же неслышно, как пришёл, снова беззвучно растворился в таинственно шумящей тайге.
Когда он вернулся, лошадь опять начала беспокойно фыркать, раздувая ноздри и пытаясь сорваться с привязи. Повинуясь сигналу угрюмо молчащего охотника, весь отряд, кроме неспокойной кобылки и оставленного при ней пограничника, направился по тропе в сторону вышки. Снова, приближаясь тесной группой к тому страшному месту, уже повоевавшие и не однажды видевшие смерть мужчины, почувствовали озноб. А старик бесстрашно вышел на опушку леса, сел на торчащую из воды полусгнившую корягу у самой головы распластанного зверя и, не обращая ни на кого внимания, принялся монотонно раскачиваться в такт своей гортанно заунывной мелодии.
Тем временем, ничего не понимающие пограничники остановились поодаль и стояли так, не проронив ни слова, пока их не позвал старик. На них теперь смотрел совсем другой человек, не тот со смеющимися щелочками вместо глаз, а горюющий глубокой печалью старец.
- Человек злой, плохой человек! Человек - зверь, большой и глупый зверь, - одно и то же твердил он, сидя у изголовья уже остывшего трупа хозяина тайги.
Затем он, по едва приметной тропке, на долгие полчаса увел вдоль камышей старшего отряда, который после возвращения стал таким же молчаливым и угрюмым, как и дед, но с побелевшим от волнения лицом и плотно сжатыми губами - ему, как старшему, необходимо было приказать бойцам забрать из найденного логова останки своих погибших товарищей. Торопясь вернуться до темноты на заставу, по совету старого якута, он дал команду бойцам соорудить из еловых лап подобие настила. При помощи ошалевшей от страха лошади и этого нехитрого приспособления, мёртвого тигра вытащили подальше в тайгу, чтоб не привлекать к вышке других хищников. Затем, прикрепив к седлу траурный груз, все, не мешкая, отправились в обратный путь, всё более и более чувствуя, как усталость неподъёмной тяжестью сковывает непослушные ноги.
Наскоро поев нехитрой солдатской пищи и согревшись ароматным травяным чаем, вся застава, кроме заступивших на ночной дозор бойцов, собралась вокруг потрескивающей большой печи, любовно сложенной погибшим дядькой Осипом для обогрева казармы и приготовления пищи. Здесь же ближе к печи сидел и наш герой, с нетерпением, как и все, ожидая рассказа.
Докурив свою трубку, старый охотник поведал, что это была тигрица, что была она на сносях и, поэтому, ей тяжело было охотиться на упитанную и быструю дичь. А может, за годы гражданской войны не один раненный, убитый или пропавший без вести солдат обеих армий становился её пищей. Затем, покачав головой, объяснил, что такой большой тигрицы он за всю свою жизнь ни разу не видел. Уже будучи смертельно раненной, она несколько раз пыталась во что бы то ни стало допрыгнуть и достать лежащего наверху человека. Орошая прибрежные камыши своей кровью и всё более теряя остатки сил, она оглядывалась и рычала на уже непослушные лапы, не понимая, что сковывает её сильное тело. А потом долго, всю оставшуюся ей вечность, она ползла по тропке прочь от вышки, да так и застыла, вытянувшись во всю свою громадину, старательно прикрывая своим могучим телом ещё не родившихся детей.
Та же, другая, совсем не приметная тропка, привела к её тщательно замаскированному логову с обглоданными костями, сапогами, разодранной одеждой и даже винтовкой первой своей жертвы. Больше там никого не было - тигрица было одна.
Затем охотник припомнил, что гражданская война выгнала тигров с дальневосточной тайги в Китай, и на долгие годы в окрестных лесах не было слышно ни одного рыка. А недавно, месяца полтора назад, в верховьях речушки, впадающей в Амур, был застрелен молодой тигр, ничего плохого не сделавший людям. Просто убили его от страха. Кто знает, может, это был отец её будущих детей, может, она вернулась после долгого скитания домой в свои леса, может, ещё что. Кто знает?
А смельчак так ничего и не смог вспомнить из самой страшной своей ночи, кроме двух небольших неподвижных огоньков и своих выстрелов в нависающую над ним темноту.
На следующий день, при общем построении, пограничники с воинскими почестями похоронили у самой кромки леса останки своих товарищей. Затем, от имени революции, отважному герою была объявлена благодарность, а чуть позже, после прибытия пополнения, он, к великой радости товарищей, уехал домой в отпуск на целый месяц. Дома был, а назад на границу так и не вернулся - где-то сгинул.
