подохну, потрошить мозг. Как идейка? По-чём меня с потрохами купила бы медицина? Если бы задорого (миллион долларов), я бы согласилась, ей-богу! Купите меня – я ж бесценный ма-териал для психологии и психиатрии! На пяток диссертаций хватит. И на пару гениальных открытий.
А что бы там Женя ни говорил, «бывший» мой очень изменился. Ну, не был он таким… грубым, жестоким, хамом, жадюгой. Со мной – не был! Я помню, как три года назад он, ещё глотая слезы и надеясь на моё возвращение, говорил мне, что «мутирует». Мутировал. Совершен-но. И под влиянием мамы моей, конечно, и, возможно, своей новой же-ны. А жаль. С ним прежним можно было иметь дело и договориться. А этого нового человека я не знаю. И такого – знать не хочу.
На сегодня, пожалуй, всё. Спатушки…
ДРУЗЬЯ И РОДИЧИ, НЫНЕШНИЕ И БЫВШИЕ
79-й, 80-й и 81-й годы. Переломные в моей судьбе. Нет, жизнь не разделилась на «до» и «после», не до такой степени. Скорее так: всё то, что происходило «до», просто достигло своего апогея, вытянулось в полный рост и сформировало окончательно всю мою дальнейшую жизнь. До следующего перелома.
Стали куда-то исчезать прежние мамины и папины друзья, которых я помнила по всему своему детству. Родители перестали ходить к ним, они – к нам. Как-то это постепенно происходило, просто были люди – и вдруг их не стало. Я молча удивлялась, почему, хотя никаких вопросов не задавала. Раз так происходит, значит, нужно. Родители всегда правы. Хотя одна история гибели дружбы мне хорошо известна.
У родителей были друзья – очень симпатичная пожилая пара, осо-бенно замечательным был муж. Он – участник войны, солдатом прошел до Берлина. Естественно, что у него была вполне советская закваска, но человек был удивительной доброты и порядочности! И вот эта неладная афганская война. Отношение нормальных людей к этому кошмару сразу было вполне определенным, без нюансов. Однажды мои родители по-шли по какому-то поводу в гости к этой паре (кажется, был чей-то день рождения) и вернулись вдруг очень быстро. Мама рассказала возму-щённо:
- Первый тост, который поднял этот старый дурак: за наших маль-чиков, воюющих сейчас в Афганистане. Я встала и ушла.
Конечно, а как же! Принципы – они важнее всего. Нельзя сидеть за одним столом с людоедами. Это дядя Серёжа-то людоед? Ну, это я сей-час так рассуждаю… Тогда я безусловно считала маму правой, как, впрочем, и всегда. А, собственно, что произошло? Старый солдат пред-ложил выпить не за Красную армию, убивающую мирных афганцев, а за мальчишек, которых бросили в пекло войны. Он знал, о чём говорит, он просто болел за этих мальчиков. Это, во-первых. А во-вторых… Разве нормально рушить многолетнюю дружбу с хорошими людьми из-за идеологических каких-то разногласий? Можно поговорить с ними об этом – потом, естественно, не за общим столом, можно обсудить, по-спорить, поругаться, в конце концов! Но устраивать демонстрации – за-чем, к чему? Разумеется, та дружба была разбита.
Не знаю, что и как было в других случаях. Не знаю. Но ничего хо-рошего уже не думаю.
Умерла мамина мама. После отдыха в Сочи мы заехали на мамину родину – навестить бабушку и маминого отчима. Бабушка уже давно лежала, разбитая инсультом (и, кажется, не одним). Она так радостно улыбалась, глядя на меня нашими «семейными» огромными глазами, перебирала пальцами одеяло и говорила:
- Внученька моя, красавица! Расскажи мне про себя. Как ты жи-вёшь? Как учишься?
Я что-то мямлила. Не то, чтобы я не любила бабушку, я её плохо знала, я к ней не привыкла - последний раз я видела её лет за восемь до этого приезда. Я помнила, что раньше она была очень волевой женщи-ной, которую опасались многие, в том числе и моя мама. Но сейчас, не-мощную и беззащитную, мне её было безумно жаль!
Тут вошла мама, и бабушка вдруг быстро-быстро заговорила:
- Галочка, Катенька мне сказала, что заберет меня к себе! Я так ра-да!
Я помертвела и приросла к стулу.
- Мам, я ничего такого не говорила, - прошептала я, когда мы с ма-мой вышли.
- Знаю, - буркнула мама.
Потом, в поезде, на маму вдруг что-то нашло.
- Нет, ну ты видела? Ну, как, представь себе, сильный человек мо-жет дойти до такого состояния? Как можно превратиться вот в это? – тон у неё был весьма раздражённый.
Я недоумевала: как это «как»? Болезнь. Страшная болезнь. Но я промолчала. Просто мама отчего-то психанула, видимо… Позже выяс-нилось, почему: у неё шли напряжённые переговоры с издательством по поводу издания её «эпохальной» повести о юной любви. Эта повесть впоследствии станет её визитной карточкой и главным опознаватель-ным знаком. В общем, голова была занята у мамы всем этим. На прочее сил не хватало.
В ту минуту, когда мы, возвратившись в Москву, вошли с чемода-нами в квартиру, раздался телефонный звонок. Это была мамина сестра, сообщившая, что бабушка умерла.
Думаю, что маму до сих пор должно мучить воспоминание о том её раздражении в поезде. Меня бы мучило. Это должно быть больно.
НАМ И НЕ СНИЛАСЬ ТАКАЯ СЛАВА
В 79-м году у мамы не только вышла первая книга. Популярный журнал «Юность» опубликовал ту самую мамину повесть о романтиче-ской любви школьников «Вам и не снилось». И взорвалась бомба!
Вот это уже был бестселлер, настоящий, как бы сейчас сказали, хит. Письма маме шли мешками со всех концов СССР, о повести гово-рили и писали все: критики ругали, народ рыдал и обожал. В 80-м по повести сняли кино, ставшее суперпопулярным фильмом в стране на многие годы. Даже сейчас, спустя 30 лет, его по несколько раз в год крутят по разным телеканалам и называют «знаковым». А тогда ото-всюду неслась песня из него, тоже застолбившая место хита на долгие годы. На маму свалилась настоящая слава.
Вся наша семья ликовала. Мы-то всегда знали… А теперь и весь мир убедился. Ведь на критиков не стоило обращать внимания: то были советские заидеологизированные статейки, бубнившие что-то о нашей коммунистической морали и нравственности – в общем, бредятина и полная чушь.
Маму чуть не каждую неделю приглашали на читательские конфе-ренции, откуда она возвращалась с букетами цветов, переполненная впечатлениями.
- Сегодня были совершенно чудесные ребята, дети ещё совсем, но такие умненькие, хорошие! – с сияющими от счастья глазами рассказы-вала мама, а мы, затаив дыхание, внимали каждому её слову. – Если бы не эти надутые тупые училки, которые всё норовили перевести разговор в русло социалистического реализма, вообще было бы прелестно.
- Надо было их заткнуть! – резонно предлагала я. – Послать куда подальше…
- Ну, нет, нельзя так делать, - возражала мама. – Это же учителя этих детей, я не могла сказать им всё, что о них думаю. Хотя очень хо-телось. Приходилось крутиться, как на сковородке, - смеялась она.
Я ходила важная, как индюк. Как будто это я написала повесть. Как будто это была моя слава. Но, подозреваю, что радовалась я совсем не меньше мамы. Ведь триумф любимых людей – это гораздо больше, чем твой собственный триумф… Тогда у мамы появилось много новых по-читателей и «слушателей»: к нам в дом всё чаще ходили интересные люди (режиссёры, артисты, журналисты – другие, не те, не провинци-альные), и они вели с мамой многочасовые интеллигентские беседы о судьбах мира и родины. Я была уже почти взрослая, любила слушать, внимать, узнавать. И тогда много узнала нового и любопытного о жиз-ни. Не могу сказать, что это помогло в ней сориентироваться и что-то, наконец, понять: наша комплексующая и пришибленная интеллигенция, даже столичная, могла только окончательно замутить голову такому подростку, как я. У меня и так мозг полыхал от отсутствия ответов, а они продолжали ставить всё новые пафосные и почти риторические во-просы, запутывая окончательно все тропинки к выходу из лабиринта под названием «Найди путь в жизни». Зато я приобщилась к богеме. Так, слегка, одним бочком коснулась, но была страшно этим горда.
Что уж говорить о старых родительских друзьях и обо всей нашей родне! Они единогласно признали маму своим духовным лидером, има-мом, рэбе, папой римским, далай-ламой и по любому поводу обраща-лись к ней. Мама приняла сан с удовольствием и глубоким удовлетво-рением и остается верховным духовным главнокомандующим до сего-дняшнего дня. Ее слушают, ей внимают, ей задают вопросы по разным поводам – и личным, и общественным, и интервью берут в связи со вся-кими политическими событиями…
С тех пор было опубликовано очень много маминых книг, она ста-ла известным писателем… а потому без паствы остаться не может. Вот только словечко появилось у нее в лексиконе, от которого меня сразу же стало коробить. Она говорит так:
- Люди ко мне припадают.
Ирония? Если бы! С почтением к себе. Так вот, тогда, в начале её большого пути духовного поводыря масс, «припадающих» было море. Сейчас уже другая история, но они есть всё равно. А я называю их те-перь – «мамины припадочные». И авторитет её как гуру не оспаривает-ся среди них и не оспаривался никогда. По крайней мере, вслух и при мне.
Уже когда весь этот триумф случился, мама в откровенной беседе призналась кое в чём весьма любопытном:
- Знаешь, я с самого детства и Сашкиного, и твоего, очень боялась, что вы будете видеть перед собой мать-неудачницу. Мне всегда каза-лось, что это самое страшное. Дети должны видеть свою мать всегда с прямой спинкой, победительницу, успешную и гордую. Поэтому я так страдала, пока не получилось то, что получилось…
Я, помню, очень удивилась, хотя не сказала ничего: мысли по это-му поводу ещё не оформились. А когда оформились, уже не было пово-да говорить. Вот, что я сказала бы ей теперь:
- Мамочка, это была твоя очередная большая глупость. Мне нужна была ты – любая: успешная, неуспешная, неудачница, хоть академик, хоть уборщица. Я тебя всегда любила и боготворила и без твоей писа-тельской славы. А вот внимания твоего, нежности и простой бабьей любви к своему детёнышу мне недоставало. Потому что ты вся была в этих своих страданиях и гонке за «прямой спинкой», а в результате по-лучалось только хуже: ни «прямой спинки», ни простых человеческих отношений любящих людей. Не знаю, как Сашку, но меня твой внут-ренний надлом сломил. И вряд ли пришедший к тебе успех в мои че-тырнадцать лет компенсирует все миноры и страдания, сформировав-шие меня как личность. Понимаешь ли ты, о чём я?
В это трудно поверить, но я мечтаю о маме – простой женщине, пусть без образования и знаний, пусть одетой по-деревенски и с плат-ком на голове, но любящей и доброй, просто так вот глупо и по курино-му квохчущей надо мной по поводу и без. А я бы прислонялась к ней. Ни словом, ни мыслью не упрекнула бы её ни за что! Убила бы всякого, кто только посмел обидеть мою маму! И всегда была бы рядом с ней, всегда. Вот интересно, отчего образ любящей мамы слился в моём пред-ставлении с образом простой, почти деревенской женщины? Этот кувы-рок сознания оставим как задачку для психологов. Возможно, просто потому, что это обычный стереотип. А, может, нет, и всё сложнее… Впрочем, какая в данном случае разница?
Вот что важно: и после успеха мама не вышла из «страдательного залога». То ли у неё уже вошло в привычку скорбно поджимать губы и держать слезу в глазах, то ли это приросшая к лицу маска-суть, не ме-няющаяся от внешних обстоятельств. Или такая умелая игра во имя ма-нипуляции людьми…
