НЕ НАДО БЫЛО МУЧИТЬ МАМОЧКУ
Мучила… Потом ещё много лет я мучила маму разговорами – да, тяжёлыми, да, депрессивными… Но с кем же ещё? Ведь кто же, как ни мамочка, обнимет, рукой разведёт все беды, успокоит. Долгие годы ей это ничего не стоило, она была богом и повелителем моей души, одно её слово – и я спокойна и могу жить дальше. Но с каждым разом всё менее охотно и всё более раздраженно она говорила мне про свои «мучения». А я, сволочь, всё не могла сделать простого вывода: надо оставить маму в покое. Мама устала, маме не до меня. У мамы всегда много других важных дел и забот. В том числе – в голове и в душе.
…К маме уже тогда вовсю ездили «ходоки» из провинции – её бывшие ученики (после университета она успела немного поработать учительницей литературы в школе), их с папой бывшие сослуживцы из редакций… Открыв рот они слушали маму, вещавшую о Солженицыне, о ГУЛАГе, о нравственности, о душе. Они внимали ей, как оракулу, ибо она была образованнее их всех, прочла миллион книг и была самой ум-ной в их кругу. Она всегда говорила, а её всегда слушали. Она умела «держать» аудиторию и быть интересной. И была самой, самой нравст-венной и честной. И всегда помогала страждущим в их мелких и сред-них (крупные были не по зубам), бытовых и немножко производствен-ных проблемах, не отказывая никому и никогда. Это так, это правда. И разве могла в её голове, переполненной другими людьми и космическо-го масштаба проблемами, уместиться маленькая, ничтожная беда этой утомившей до нельзя дочери, которая жаловалась на неумение жить, спрашивала, как жить в этом мире, где в нем право, где лево и, самое главное, зачем это всё?
М-да, я была просто дура. Да, чуть не забыла – и сволочь еще.
Выглядела я отвратительно. По крайней мере, в зеркале я видела нечто омерзительное: вечно сальные, жидкие волосики без никакой прически, прыщавое лицо, сутулая фигура. Мама никогда не пользова-лась услугами косметичек, да и в салоны никакие не ходила – презри-тельно к этому относилась. Поэтому у нас не было в заводе «своих» па-рикмахеров, косметичек, и что делать со всем этим ужасом в зеркале было совершенно непонятно. Маме тоже.
- У меня в юности никогда никаких прыщиков не было, - удивля-лась она, глядя на мою рожу.
- А что мне делать с волосами? - убитым голосом спрашивала я, нервно теребя челку.
- Когда вымоешь голову, ты их руками так вот жмакай, жмакай, - и мама показывала, как «жмакать». Я стала делать так, как советовала ма-ма, но это ничего не дало: волосы продолжали беспомощно болтаться жидкими прядками и не поддавались никакой дрессировке.
- Ну, не повезло тебе с волосами, - говорила мама. – У меня тоже никогда не было роскоши на голове, так что ничего не поделаешь.
Интересно, что когда я, наконец, «завела» себе мастеров-парикмахеров да плюс изменились времена и появились хорошие сред-ства по уходу за шевелюрами, волосы мои удивительным образом «ис-правились»: погустели, стали довольно толстыми и сильными, даже на-чали чуточку виться. Но тогда я ходила с одной из самых неухоженных голов среди девушек-сверстниц.
Не повезло мне и с кожей. Я не знала, что делать с этими прыщами, я мазала их какими-то спиртами, иногда немилосердно давила. Кожа сальная, нос в черных точках… Полное отчаяние! Но я даже предста-вить не могла, до какой степени, оказывается, раздражаю всем этим ма-му.
Часто вспоминаю ту сцену, после которой я перестала жаловаться маме на эти беды: я стояла перед зеркалом и в очередной раз с грустью рассматривала себя. Заметив какие-то странные пятна на щеке, не по-хожие ни на прыщи, ни на что вообще, расстроилась ещё больше.
- Мам! – жалобно позвала я. – А что это у меня такое? Не знаешь?
И тут вдруг…
- Да что же это! – закричала мама. – Стоит, разглядывает, давит! Лицо бог знает в каком состоянии, поры все расширены! Сделай уже что-нибудь, к врачу, что ли пойди, но нельзя же так! – и ушла от меня, фыркая возмущенно.
…Я втянула голову в плечи и зажмурилась. За что? В чём я винова-та? В плохой коже? В прыщах? В этом тоже я виновата сама?
Возможно, в тот момент не надо было трогать маму, я попала «в плохое время в плохом месте». Наверное, её опять мучили какие-то соб-ственные мысли и чувства, а тут я с прыщами. Но это я сейчас понимаю, а тогда… тогда мне было обидно и страшно. Внутри сжался болезнен-ный комок, и захотелось плакать. Но я сдержалась и, следуя грубому совету мамы, почти сразу же записалась в институт красоты на приём к косметологу.
Из кабинета косметолога я вышла совсем страшная: в жутких пят-нах и синяках. Меня «почистили».
- Ну, за недельку-то пройдет, - утешала мама, когда я пришла до-мой, совершенно несчастная. Да, прошло. Но проблема никуда не де-лась – всё осталось по-прежнему.
- С плохой кожей очень трудно что-либо сделать, - снова «утеша-ла» меня мама. – Главное – не дави, опасно.
Может, и опасно, но для меня тогда это было единственным спасе-нием, а потому давила и давила много лет. Пока не нашла косметолога, которая довольно быстро решила мою проблему. Но это было очень потом…
В 1979 году у мамы вышла в свет первая книга. Она не стала бест-селлером в нынешнем понимании этого слова, но уже тогда я услышала в адрес писательницы Галины Щербаковой: «очень талантливая», «ве-ликолепный автор», «огромные перспективы». И моя голова склонилась в ещё большем почтении перед автором, восемь лет работавшим «в стол», и, оказывается, не зря. И правильно я всегда думала про неё, что она – необыкновенный, выдающийся человек. В нашем доме стали по-являться новые люди – какие-то московские критики, литераторы, пти-цы высокого, уже московского полета. Я страшно гордилась мамой. И опять думала, что мне повезло больше всех на свете. Моя мама ко всему прочему – выдающаяся писательница!
ЗАПИСКИ НЕЗДОРОВОЙ ЖЕНЩИНЫ
7 февраля
Снова вполне приличное утро. Просыпалась, конечно, с трудом, но потом, после душа – ничего, ожила. Надо срочно начинать делать за-рядку. Просто опасаюсь теперь: на прошлой неделе сделала махи нога-ми-руками и через полчаса мне поплохело: силы оставили, замутило, в результате на весь день слегла. Но непременно надо возобновлять за-рядку! Иначе я «потеряю» свое стройное тело очень быстро – возраст же (тик-так, тик-так). Если я таки буду жить, то не хочу быть жирной старухой. Если не буду – надо быть красивой и стройной в гробу (хи-хи). Кроме шуток, зарядка и бассейн – это здоровье, силы, настроение. Я же помню, как мне это помогало, как держало в форме! Но сейчас всё упирается в простые, элементарные физические силы. Которых нет.
Новости с Алисой… Со своим отцом она разругалась вдрызг. Ну вот, а я вчера себя уговаривала радоваться, что у них всё хорошо. Мож-но начать радоваться, что они поругались… Нет, меня это совсем не гре-ет. Это ни в чьих интересах. Да и Алису, честно говоря, очень жалко.
Женя злится, что я собираюсь смотреть всякую хурду по телеви-зору. Господи, всерьёз переживать и злиться из-за того, что я принимаю «дуротерапию»… Сколько страстей из-за телевизора. Если бы я работа-ла… Бр-р-р! Да какая работа при такой немощи?
Вспомнила странный сегодняшний сон. Мне приснилась моя доб-рая мать. Она была ласкова, тиха, нежна со мною… К чему бы это? С чего? Конкретики не помню, помню только этот её образ. И даже лицо у неё было во сне моложе, красивее, намного добрее, чем сейчас. По-следний раз, когда я её видела, у неё было такое злое лицо…
Боюсь телефонных звонков, дергаюсь от них. Не хочу подходить к телефону. Хорошо, что он редко звонит. Хотя каждый его «трень» об-рывает мне сердце. Чего я боюсь, чего жду? По крайней мере, ясно, что ничего хорошего.
Странно… То хочется курить, и я получаю от сигареты удоволь-ствие, то вроде хочется, а в результате – тошнота и слабость. Надо бро-сать.
Я сегодня много ем. В связи с малоподвижным образом жизни это очень быстро скажется на весе. Зарядка, зарядка и еще раз зарядка! Смогу ли?
Скорее бы потеплело. Я хочу выходить и дышать, хочу ездить на машине, хочу, хочу… Хочу гостей. А Женя уже не хочет. Может, он и прав: боится, что в последний момент мне станет плохо. Ну, как так можно жить? Ничего не запланируешь, потому что на себя не можешь рассчитывать!
Как-то сегодня тяжело дышится – и морально, и физически. Ощущение нехватки свежего воздуха, какой-то сдавленности внутри. Все-таки пойду, займусь архивом. Надо же когда-то за это браться.
Ура, всё, с бумагами разобралась. Лишних больше нет, они унич-тожены. Теперь не страшно, если кто-нибудь когда-нибудь сунет свой нос в мои архивы. Надо будет ещё разобраться с кассетами, оставшими-ся от моей работы на радио. Для этого их ещё раз надо прослушать (ко-гда буду дома одна), может, не всё надо жечь?
Перед тем, как рвать бумаги, сунулась в свой «роман», который писала лет пять назад. У-ужас! Боже, какая дрянь! Но я ведь никогда и не хотела быть писательницей! Всё, нет больше никакого романа. Забы-ли. Плюнули. Растёрли.
Вроде бы все спокойно, а душа болит. Как затишье перед бурей… Что-то будет… Странное какое-то состояние, непривычное. Как сказал бы Женя, «в твоей болезни появилось что-то новое».
Почитала некоторые свои дневники, которые, оказывается спора-дически-истерически вела лет десять назад. О-па! Так тогда уже всё бы-ло: раздрай с первым мужем, сло-ожные отношения с матерью – от ис-терических признаний ей в любви до отстранённого, подозрительного взгляда на неё же. И много, много интересных мыслей. Конечно, голова моя кипела тогда – ого-го! Я к тому же работала и много работала, а параллельно вела тяжелую борьбу с собой, со своими страхами, болез-нями, с мужем, матерью и т.д. Я, видимо, «перегорала», лопались все мои внутренние предохранители. В моей жизни было несколько слиш-ком напряженных периодов, когда мозг не выдерживал напряжения и начинал плавиться, растекаться, кипеть, шипеть, в общем – болеть. То-гда ещё я много читала, искала в книгах ответы на свои вопросы и на-ходила – но, боже, в каких! Жене никогда не расскажу – убьёт презре-нием. Хотя, на самом деле, всё это было не так уж глупо, даже совсем не глупо… Но он не поймёт. Так что – молчок.
Да что же это за «затишье» вместе с предчувствием? Будем наде-яться, просто реакция на аномальные климатические условия. И не-умеренная жратва без движения.
Оказывается, меня беспокоит то, что «бывший» очень много про меня знает. Знает про мои «психи», страхи и фобии. Если он это рас-сказывает… а он наверняка рассказывает (я ведь Жене про него многое рассказала), то это очень и очень неприятно. Мягко говоря. Кое-что он знает даже больше, чем Женя… Он мог бы использовать это в своей, вернее, в их борьбе со мной. Пока не использовал, за что ему спасибо, но протрепался наверняка. Стыдно. Мне стыдно.
И перед ним мне стыдно за… измены. Только теперь стало по-настоящему стыдно (Женино нравственное влияние). Сука я была, ко-нечно. И оправданий мне нет. Одно меня поражает: как это я, такая всегда нравственная и чистая (дразнили в юности «святошей»), дошла тогда до жизни такой? Ничего себе метаморфоза! Феномен, достойный изучения. Может, все-таки завещать себя вместе со всеми своими за-писками и мозгами медицине? Но, мне кажется, я нужна была бы им ещё живая – для изучения мыслей, поведения и для ведения истории болезни, а уж потом, когда
