Та башня

наверняка, но слова Володыки заронили в нём это сомнение. Что ужасного, однако, в абсолютной силе? В силе, которая запечатлена во взоре бессмертия, идёт из Хаоса, побеждая его новым, железным порядком?
            Что ужасного в абсолюте, который непостижим и непознан? Габриэль не понимал, но Володыка сказал, что люди его испугаются и Габриэль не собирался с этим спорить – он вообще не был уверен в том, что понимает их.
– Для их же блага, – Володыка смотрел вниз, на бешеную, горделивую стройку, не стихающую ни днём, ни ночью. Стройку людей, желавших построить башню до самого неба. До него! – Для их же покоя, для их же неведения, для их же дорог – пусть они будут разными, пусть они будут предоставлены свободе.
            Габриэль не проронил ни звука, ни жестом, ни движением не выдал себя. Свобода! Что это такое? люцифер что-то говорил о ней, а они смеялись. Они  не последовавшие за ним в очевидно пришедшее изгнание. Они остались правы. А Люцифер со своими сказками пал во мрак.
            Изгнан, зато свободен? Сомнительный обмен.
– Для их же блага, Габриэль, – повторил Володыка, отступая от края миров, отпуская взором людей. – Ты уж последи, друг мой, чтобы они не очень уж расстроились.
            И исчез. Габриэль только дернуться успел за ним, за Его милостью, за ответом:
– Как проследить-то, Володыка? Что я должен делать?!
            Но ответа уже не было. Габриэль оставался один, смотреть на людей, среди которых происходило что-то неладное. Они, до того слаженно работавшие и трудившиеся, вдруг переглядывались, кричали, размахивали руками. Забыты были в единый миг и разожжённые печи, и чаши с земляной смолой, и котлы, в которых варились похлебки. Всё единство разваливалось – люди оставались потерянными и гневными , и пытались достучаться друг до друга, но не могли.
            Все они говорили на разных языках. Все они перестали друг друга понимать. И в таких условиях им уже нельзя было обрести слаженности.
            Не задумываясь, Габриэль, чтобы хоть чем-то себя занять  и отвлечься от печального зрелища, пересчитал наречия, возникшие в единый миг, по одному проблеску воли. Семьдесят!
            Габриэль усмехнулся против воли. Семьдесят потомков Ноя пришли сюда, обживаться и царствовать. И все они говорили на одном языке, поскольку и шли из одной земли. И на семьдесят родов, чужих теперь друг для друга Володыка разбил их.
            Не уживутся, не сумеют. И пусть сколь угодно долго машут руками, забыв про смолу и похлебку. Не видать вам башни, что идёт к самому небу, не спросить вам с Него за гибели многих, ушедших в воды вечные, не достучаться вам друг до друга…
            Одна у вас надежда – на Володыку, и веру в него.
            Габриэль посмотрел ещё немного, прежде, чем пойти к Володыке с докладом. Он не должен был знать чувство злорадства, но на какой-то миг испытал его. люди! Будьте далеки. Будьте как можно дальше, в своём Царстве.
            И справившись с собою, Габриэль пошёл прочь, чтобы доложить Володыке, что его любимые творения, конечно, весьма расстроились, но справятся, научатся жить, а вот про Башню забудут.