– Двери! Не открывайте двери! – голос у Хенрики Яжевски уже хрипел, не справляясь с нагрузкой, тело билось, наивное, жалкое тело, которому не дано было полноценно встать. Но ужас никуда не желал деваться, и она билась в больничной койке как рыба в сетях. – Двери! Он стоит за дверью!
– Да что же это снова! – крепкая, привычная к буйству, да ещё и не к такому! – медсестра вбежала в палату, и слегка прижала бьющееся тело к подушке. – Хенрика, всё в порядке, Хенрика! Вы в больнице, вы понимаете меня, слышите?
Хенрика если и слышала, то выдавать этого не собиралась, побившись ещё под руками медсестры, которая надавали чуть сильнее, сминая всякое сопротивление, и обессилела или смирилась.
Медсестра подождала ещё немного, затем распрямилась и сказала, обращаясь к застывшей на пороге девушке, которая отчаянно пыталась держать себя в руках:
– Марта, скажи доктору Фараго, что нужен ещё один укол.
Девушка не сразу двинулась с места ей понадобилось около десяти секунд, чтобы выйти из оцепенения, но медсестра и не торопила, дожидалась, когда Марта всё-таки побежит в коридор. И она именно побежала, боясь, что ей выскажут за её нерасторопность в первый же день.
Получасом позже, когда всё было кончено и Хенрика погрузили в сон и все коридоры стихли в ночной тишине, Марта всё же набралась смелости и тихонько кашлянула, привлекая внимание своей сегодняшней наставницы.
– Тереза?..– позвала Марта робко, догадываясь, что досадует более опытной коллеге, которая, конечно, за целый день не выдала никакого раздражения по поводу того, что ей навязали новенькую, и даже разрешила обращаться к себе просто по имени, но всё-таки была какой-то очень далёкой. Рассказывала, показывала, но вопросов Марте не задавала. Словно ей было всё равно что есть такое Марта.
Для Марты это было даже обидно. До того, как её сдали в руки Терезы, она жарко говорила о своей вере в собственное крепкое будущее, о том, какую пользу она принесёт стране, и о том, как быстро умеет учиться всему, только дайте ей волю, дайте работу, и она всё сумеет преодолеть.
Но Тереза даже не спросила. Механически показывая отделение, медсестра говорила только по делу и была холодно-вежлива.
– Да? – и сейчас Тереза оторвалась от какой-то книги, которую изучала в свете жёлтой лампы и взглянула на новенькую безо всякого интереса.
– А почему двери?.. – спросила Марта, – то есть… я слышала, что это отделение для тяжёлых больных, но эта Хенрика такая странная. Почему она просила закрыть двери?
Тереза вздохнула, отложила книгу подальше и даже развернулась к Марте, показывая, что ответит, и ответ будет непростым и долгим.
– Хенрика Яжевска не самый обычный пациент, – признала Тереза, – откровенно говоря, я даже думаю, что больница для неё – это лучший исход и, она должна благодарить бога за то, что оказалась здесь. Она стала жертвой преступления. Кто-то вломился к ней ночью, видимо, искал лёгкой наживы. Когда её нашли, она лежала на полу, почти мёртвая. У неё был повреждён позвоночник, сломаны ноги, руки, похоже, что её сбросили с лестницы и до того били.
Марта шумно вздохнула. Она не представляла себе людей, которые могли бить женщину. Да ещё и пожилую!
– Спину ей восстановить уже нельзя, но сделали что могли. Но у неё помутнение. Плохая память, крики, кошмары, она всё забывает и вспоминает к ночи, – объяснила Тереза, – за те три года, что она здесь, улучшений не настало. Она лежит большую часть дня, иногда мы выводим её на улицу, когда есть время. Но Хенрика остаётся здесь.
-Мы же не лечебница для помешанных! – возмутилась Марта, – и где её родственники?
Тереза взглянула на новенькую снисходительно:
– Не знаю, правда не знаю, откуда ты вылезла. Может быть, в том городе, где ты жила, не зная бед, и есть чёткое разделение кого и куда деть, но у нас маленький город, и лечебниц для тех, у кого в голове туман, не имеется. К тому же, её родственники не желают забирать себе такую обузу, зато прекрасно платят нашей больнице. Именно по этой причине в истории её болезни мы отслеживаем её позвоночник, а не то, что в голове.
Марта кивнула, принимая ответ. Она и сама уже поняла, что сглупила. Отец рассказывал ей, что в маленьких городах всё и правда намешано. Только Марта этого не понимала пока не столкнулась. Она вообще ничего не знала про маленькие города, пока отец не умер, и ей не пришлось с матерью перебираться в место подешевле и проще, и сразу выходить на работу.
В мечтах ей мнился город, большой город, давно стеревший со своих улиц все следы нищеты, в котором нужны руки, в котором намечается что-то потрясающее и блестящее. Но в реальности оказалось, что хорошие места расхвачены, никто её не ждёт и устроиться непросто.
– Ещё вопросы? – спросила Тереза спокойно и вежливо.
– А того, кто это сделал, нашли? – спросила Марта, пытаясь унять внутренний жар, приливший к щекам. С чего вдруг такое смущение?
– Нет, – мрачно признала Тереза, – у её семьи были враги ещё тогда… все голодали, а они вольготно жили, не только с хлебом, но и маслом.
Марта прикусила язык и рвущийся наружу вопрос остался без ответа. И без того ясно, что устроиться тогда можно было лишь в ущерб совести. Её отец рассказывал ей про то, как сам был молод и голоден, но не поддался искушению, хотя звали. И не жалел о том голоде и пережитом страхе до самой смерти, объясняя это просто:
– Я всегда хотел быть врачом, а спасать людей невозможно, если до того ты был причастен к их гибели.
– Вот так-то, – Тереза кивнула, видя реакцию Марты, – но откупились как-то. Никакого преследования не было, забылось всё. Ну а вот кто-то вспомнил к ночи, вломился, найдёшь его, как же! а она тут лежит, и сколько ещё пролежит неизвестно. Забывчивая стала. Раньше хоть нас, врачей и сестёр узнавала, но уже полгода с ней через день да каждый день знакомимся. Судьба!
Тереза вдруг совсем потеряла суровый вид и даже как-то неловко и нервно улыбнулась. Простое движение губ, но её лицо как-то преобразилось, омолодилось и Марте впервые пришло в голову, что она совсем ненамного её самой старше.
– Судьба, – эхом отозвалась Марта и хотела спросить ещё, но Тереза отвернулась от неё и снова пододвинула к себе книгу, лицо её стало привычном, холодным, и вид сделался прежним, чужим, разговор был закончен и Тереза явно не желала продолжать.
***
Идти по плохо освещённому коридору было жутко, но Марта знала, что должна к этому привыкнуть. Если она выдержит, если привыкнет, то сможет со временем показать себя и даже получить повышение. А что, она молодая, крепкая, и вполне себе обучаемая! А со страхом справится. Тем более, в этот час все пациенты уже спят – до утренних перевязок и осмотров ещё далеко, до того, как многих отпустит выданное на ночь снотворное ещё дальше.
Коридор пуст. Двери в палаты открыты. В каждой палате мирное сопение или хриплое дыхание. Кто-то идёт здесь на поправку, но кому-то и хуже, это правда, врачи не всесильны. Марта шла, застывая у каждой палаты, слушала. Сопение, дыхание… всё в порядке. Мирно вздымаются одеяла, где одно тёплое, где два тонких – на всех не напасёшься! Всё тихо.
У палаты Хенрика Марта застыла не из необходимости, а из-за странной внутренней дрожи, вдруг прошившей всё её тело. Хенрика Яжевска лежала одна, и теперь Марта знала почему – нельзя было тревожить других, куда более привычных пациентов, предночными буйствами этой женщины, которую даже родственники не желали забирать из больничных стен.
Застыла, невольно подумала о карающей судьбе, и уже хотела идти дальше – Хенрика спала, ей поставили укол, Марта сама видела, как кипятили стальную иглу, как вводили её в рыхлую вену, но ноги сами завели её в палату.
Здесь властвовал лунный жуткий свет. Он просачивался в окно – бледный и мёртвый, но Хенрика лежала почти неосвещённая этим светом, её лицо скрывалось в темноте, женщина повернула голову, может быть так она и спасалась от лунного света.
Всё тихо, спокойно, не так уж и жутко!
Марта постояла, поражаясь себе – с чего в ней-то такой интерес и такая тревога? Подумаешь, старуха! Она уже собиралась идти прочь, чтобы сообщить Терезе, что сделала обход. Тереза, верно, оценит – пока она прилегла подремать, Марта быстренько прошлась по этажу, чтобы убедиться что всё в порядке!
И надо было идти, но лунный свет выхватил коварный алый блеск. Марта решила, что ей почудилось и даже моргнула в удивлении, но блеск стал отчётливее и Марта, приглядевшись, увидела тонкий ободок кольца, в котором горел алый камень, так угодливо вычерченный луной.
Кольцо лежало на кровати Хенрики. Оно не было на прикроватной тумбе, и не было надето на её руку. Оно было совсем здесь, беззащитное и близкое. И Марта потянулась к кольцу. Сначала она хотела его положить на тумбу, чтобы Хенрика, проснувшись, не волновалась, но когда её руки коснулись холодного ободка кольца, и луна снова угодливо подсветила находку, демонстрируя крупный камень, Марта подумала о другом.
Она подумала о том, что Хенрика, как говорила Тереза, уже плохо помнит даже тех, кто приходит к ней. Помнит ли она про кольцо? Если бы помнила, то положила бы на тумбу! И вообще, зачем ей здесь кольцо? Видела ли его Тереза? Сама Марта, когда ей довелось столкнуться с Хенрика, не замечала. А Тереза? Может быть, Тереза и сняла кольцо, чтобы старуха им себя не поранила? Но тогда почему не положила в тумбу?
Вопросы плодились быстрее, чем Марта успевала их даже осознать. Она взвешивала в руке кольцо и пыталась не найти ответы, а прикинуть, сколько оно может стоить, если вдруг…
Нет, решиться было трудно. Но Марта вдруг ясно представила, что никто ничего не докажет. Тереза даже не знает, что Марта здесь, а больше в больнице никого и нет, только пациенты, но те и спят! И сама Хенрика тоже. а кольцо?.. да мало ли куда забывчивая старуха могла его сунуть? А ей, Марте, подмога!
Вспомнилось и другое – Тереза сказала, что в те годы Хенрика и её семья жили хорошо. Так что, если подумать, то это даже не воровство, а возмещение справедливости. Почему родственники ещё не родившейся тогда Марты были вынуждены скитаться и скрываться, а кое-кто и вовсе сгинул и не был даже с честью похоронен, а эта…
Куда ей деваться от больницы? Даже её семья не хочет, похоже, с нею возиться! И кольцо можно продать.
Мысли были смятенные, жалкие, но решительность окрепла. Марта сжала ладонь и так, со сжатой ладонью, попятилась прочь из палаты. Про себя она твёрдо решила, что имеет на это право, потому что старухе нужно было лучше смотреть за своими вещами, да и вообще – нужны они ей?
В коридоре,
