Зарубки памяти

Обида

Наталья подошла к матери. Та в чистом фартуке сидела на крыльце, прикрыв глаза. Её натруженные многолетней работой руки лежали на коленях, светлый платочек легким узелком задержался под бородой.

Руки у матери были красивые, хотя синие сосуды как на географической карте четкими реками избороздили тыльную сторону ладони. Ни старческих пятен, ни бугров на мягкой коже. Родные мамины руки.

Наталья села рядом, прислонившись головой на материнское плечо.
-Устала, доча?
-Нет, мама, я давно тебя спросить хотела.
-О чём?
-Ты много рассказывала о бабушках, братьях, сестрах и…никогда о  дедушке- своем отце. Почему? Ведь он на войне без вести пропал. Ты поэтому его совсем не помнишь?

Мать глубоко вздохнула:
-Помню, даже очень.
-Тогда почему?
Мать подняла голову и начала рассказ.

…Перед войной папа пришел домой, он видимо устал или что, не знаю. А мы с Павликом бегали по дому, завязав глаза, играли.  Расставив руки, пытались найти друг друга. Шумели, конечно, кричали, смеялись громко.
Папа скомандовал нам, что бы мы стихли. А мы что, ребятня, мне шестой годик в 41-ом пошел.
Не послушались, продолжали кричать, прятаться на кроватях, увёртываться друг от друга, папу несколько раз руками «словили».

Он рассердился, снял ремень и пригрозил, что накажет, а мы продолжали, нам весело было.
Тогда он поднял ремень… Павлик увернулся… а мне попало.

Красный след от ремня по плечу и руке горел у меня пару дней.
Мне было так больно, так обидно.

Мать, глядя куда-то вглубь прошлого, вздохнула:
-Жизнь прошла, а забыть не могу.
-А что дальше?- Наталья тронула мать за руку.
-Дальше? Через пару дней войну объявили, папу 23 июня призвали, когда уходил, мама так плакала, так плакала, ведь она одна с пятью детьми оставалась, а я – не плакала.
Больше мы его не видели.


Ценный подарок

Давай я тебе про другое - мать поправила платочек на голове.
После войны в основном босиком в деревне ходили, а если зимой - так в мороз на печи сидели.
Павлику нашему уже 14 годков исполнилось, и мама по большому блату договорилась, что б его в помощники сапожник взял.

И вот на первый свой заработок он купил мне, почему-то именно мне - красную атласную ленту. Я не отходила от зеркала. То в косу её вплету, то вокруг головы повяжу.
-А у вас зеркало было?
-Да, старинное такое, тяжелое, на тумбу привинчено, чем-то на трюмо современное похоже,…немцев пережило… Мать тяжело замолчала.

-А как-то раз Павлушка пришел домой со свертком и зовет меня. Я прибежала, спрашиваю:- чего?
А он заговорщицки подмигнул, говорит:
-Я тебе подарок принес!

-Мне? Подарок? Покажи, покажи - от нетерпения я аж запрыгала.
Он сверток разворачивает - а там из обрезков кожи разного цвета сандалии! Настоящая обувь - сандалии!
-Это мне?- я глазам не поверила.
-Примеряй!
Я надела сандалеты - как будто всю жизнь их носила!

Пока нога не выросла, я их с ног не снимала - такие красивые, хоть и разного цвета. И хвастать не пришлось- вся деревенская детвора мерила по очереди - ценность немыслимая для того времени.
Мать улыбнулась как-то по-детски и добродушно рассмеялась:
-Павлик самый хороший!


Внезапная встреча

-Знаешь, я тебе кое-что еще расскажу - мать посмотрела на Наталью своими голубыми не постаревшими глазами. Тоже забыть не могу.

Сразу после того, как немцев погнали, а это был самый конец июня 44года, пошли наши войска. Я потом читала - операция «Багратион», Бобруйск освободили и нас тоже.
Немцы бежали, бросая все - технику, раненых, по полям лежало много убитых немцев. Их собирали, отвозили куда-то, знаю под Сычково, неподалёку от Бобруйска, сделали немцам кладбище.

За нашим огородом всю жизнь протекал глубокий ручей, вдоль которого росли кусты, осина да ивняк. Мальчишки там рыбу ловили, особенно угри крупные в ручье водились. Я их боялась, уж больно на змей похожи. Но мама жарила их - вкусно!

Как-то мама послала меня к ручью воды пару вёдер принести. Голову мы мыли водой с ручья, она коричневая была от корней - волосы шелковистые после неё, на теперешнее время будто после шампуня.

Только зачерпнула одно ведро, поднимаюсь - на меня немец глядит из кустов. Я его сразу узнала, хоть он и неузнаваемый был. Молоденький, когда немцы в нашем доме жили, он еду иногда офицерам привозил с Богославки, там у них кухня стояла. Я еще тогда обратила внимание, что немцы у нас стояли пожилые да здоровые, а он как мальчишка выглядел.

А сейчас на меня смотрел худющий, аж синий, глаза ввалились, грязный, весь в каких-то лохмотьях и без оружия. Осень наступала, еще не холодно, но ночи то прохладные, да дождливые.
-Хлеба…-он протянул ко мне руку, тоже кости одни, а не рука.
Я отскочила.
-Не бойсь! Кушать!- он по-русски хоть и плохо, но понятно просил.
Я еще на шаг отошла. Он огляделся, сделал шаг босыми ногами:
-Кушать! Дай!- в глазах его была нечеловеческая мольба.

И тут я дала дёру! Бежала и кричала… Чего я испугалась?
-А что потом?- Наталья с удивлением покачала головой.
-Потом наши деревенские с ружьем пошли к ручью.
-Нашли?
-Нет, долго искали и пришли ни с чем.
-Мама, а ты?
-А я уже взрослая была, а вспоминала и чувствовала свою вину вроде.
-За что?
-Что не дала ему хоть чего-нибудь из еды. Ничего бы он мне не сделал, чуть живой был. Помер где-то с голоду наверняка.

Стыдно мне и ... жаль его.

-Мама, что ты! - Наталья обняла мать.