направились в сад под деревья, что были уже нашими ровесниками, если не старше. Осталось- таки в живых пару антоновок, посаженных еще дядей моим, отцом этого многочисленного семейства. Урожай обещал быть хорошим. Сразу припомнился необыкновенный запах огромных желтоватых яблок, которые дядя Петя привозил нам в Минск. Они прекрасно хранились, пропитывая квартиру волшебным ароматом ушедшей только что поздней осени и последнего собранного меда.
Мой дядя Петя вспоминается грозным таким, крупным мужчиной, вечно занятым, очень деловым , человеком, отцом многодетного семейства, в котором воспитывалось шестеро дочерей и сын. Девчонки быстро повзрослели, и конечно же, началась осада из кавалеров. Один эпизод у меня очень застрял в голове, как ожидал он Надежду после танцев, да никак дождаться не мог. А к Надежде из другой деревни приезжал Сашка на мотоцикле, хороший такой парень, красивый. Как сейчас помню, было около часа ночи, а Нади-то нет. А тут вдруг шум, крик во дворе, это он их застал у калитки. Как схватил он топор, да как погнался за этим Сашкой, да как запустил топором, аккурат угодил в только что закрывшуюся калитку. Вот такого нрава был человек, прошедший войну и концлагерь. Надю отстегал пугой так, что рубцы и сейчас видны остались. Жестоко, конечно, но делать было нечего, шестеро девочек в семье с чистой, ничем не запятнанной репутацией ветерана войны, а тут такое безобразие... Так и держал осаду, от женихов отбоя не было. Та пуга постоянно висела на крючке справа от тяжелой, со стальной окантовкой, дубовой двери, сделанной руками дяди. В доме всегда был порядок, строгость, редко кого даже из детей, кроме совсем маленьких, можно было видеть без дела, да и кто бы посмел ослушаться. А к осени свадьбу сыграли чин по чину, в лучших деревенских традициях. Вон они, зятья, как на подбор, высокие, стройные, работящие мужики - помощь, сила, гордость семейная...
На дневную дойку пригнали коров, и я, как в детстве, завороженно смотрела, как стадо шло по улице, разбредаясь по дворам, Каждая хозяйка забирала свою коровушку, привлекая ее кусочком хлеба, или еще чем. Будто во сне, в памяти возникла любимая баба Мария, и я, совсем еще девчонка, иду рядом с ней на дойку, держась за ручку серебристого цинкового подойника, прямо в поле, где у реки шумел огромный, в человеческий рост, камыш, а неподалеку голубыми волнами парил над землей цветущий лен. Так мне казалось тогда, что он парит над землей. Ох и красотища же - глаз не отвести! Мне так хотелось помочь бабушке донести ведро до дому, ну как же тут без меня. С полным ведром молока, аккуратно завязанным белоснежной марлей, мы возвращались обратно. Молоко процеживалось в глиняные гладышики и ставилось в холодное место, а к утру в них сверху отстаивались вкуснейшие сливки. Вот вкуснотища-то была, сейчас таких в магазине не сыскать...
Деревня жила своей нормальной деревенской жизнью. Уже через полчаса на столе стояло три банки деревенского парного молока. Посреди стола на огромном блюде красовался каравай бабушкиного хлеба, блины, настоящая деревенская яешня и еще куча всякой снеди, привезенной из города. Народу за столом собралось человек около сорока, не считая соседей... Все здесь, все твои отпрыски, баба Мария, внуки и правнуки, зятья и невестка. Кто обосновался в Минске, кто в Острошицком, кто в Мяделе - все приехали в свое родовое гнездо, к тебе приехали, наша милая бабушка. Это была крепкая, сильная своими родственными связями и древнейшими традициями, пережитой войной, огромной всепрощающей любовью, наша, настоящая белорусская семья - твоя семья, дорогая наша, великая труженица, родоначальница, воспитавшая четверых детей в одиночку и одиннадцать внуков, наша любимая и незабвенная баба Мария...(Дед сгинул еще в тридцатые годы, до сих пор это тайна. По словам бабушки, пришли трое с оружием ночью и увели, как в воду канул. Скорее всего расстреляли, как бывшего кулака, сколько таких лежит за деревней в ближайшем лесу).
