Был у бабушки Маши такой старенький потертый чемоданчик, который она берегла на полатях подальше от ручонок своих внучат. Ничем особым он примечателен не был. Простенький, серо-коричневый, с отбитыми уголками и сломанной ручкой, правда замки-защелки исправно работали. Внутри чемоданчик был обит гладкой тканью в клеточку, которая местами не то что пожелтела – покоричневела от времени. Но дело было конечно не в нем самом, а в том, что хранилось внутри.
Редко под настроение бабушка доставала это свое сокровище, клала на кровать, предварительно отодвинув в сторону груду подушек с тюлевой накидкой, и вынимала содержимое.
Сверху всегда находился старинный ридикюль из черного дерматина и без ручки, а в нем тусклые сиренево-синие, или зеленоватые бумажки – давно просроченные облигации государственного займа; обычный земляного цвета гребешок для волос; узелок, с кем-то давным-давно заговоренной солью; массивный перстень с ярко-красным овальным камнем; поцарапанное с множеством вмятин тонкое обручальное кольцо. Очень аккуратно каждая вещица извлекалась на свет, рассматривалась с затаенной печалью, и скрывалась обратно, до следующего раза.
Под ридикюлем двумя стопочками лежали вышедшие из моды лет тридцать, если не более, назад платья из натуральных тканей, на удивление сохранившие цвет и ничуть не полинялые. Между слоями ткани выглядывали трикотажные светло-коричневые чулки и подвязки к ним из широкой белой резинки, сшитой почему-то черными нитками.
А вот под слоем одежды хранилось самое ценное – фотокарточки.
Одна фотография была просто огромная, размером с газету, в которую и была завернута. На ней запечатлена по пояс молодая пара: бабушка Маша с красивой завивкой на густых черных волосах, уложенной по последней моде тех времен, и улыбающийся уголками пухлых губ круглолицый и добродушный дедушка Николай.
Остальные фотографии были вложены в желтоватый прямоугольный конверт с коричневой маркой и не заполненными строками отправителя и адресата. Из нескольких снимков бабушка выбирала два: похороны дочки, умершей в первый год войны, и поблекшее фото мужа Коленьки в полный рост в летней военной форме. На обратной стороне второй карточки когда-то была надпись, сделанная синими чернилами, но вероятнее всего она выгорела, едва различалось только одно слово: «Муське».
В том же конверте была вложена небольшая «злая» бумажка, которую бабушка разворачивала, долго внимательно смотрела на вписанные в казенный бланк несколько слов, глубоко вздыхала, утирала набежавшую в уголок глаза непрошенную соленую слезу, и не торопясь сворачивала обратно.
Извещение о пропавшем без вести муже разрушило все ее заветные мечты, лишило ощущения полного счастья на всю оставшуюся жизнь. После войны вместе во всеми пришлось поднимать страну, одной воспитывать единственную выжившую из их детей дочь, как-то обустраивать разрушенный быт, наживать по новой, пропавшее в разбомбленной квартире, имущество. Про походы в кино или театр пришлось на долгое время забыть. Единственным утешением оставались бабские посиделки с такими же вдовыми, вначале с бойкими молодыми, а потом уже с рано поседевшими и быстро увядшими товарками. Она никогда в жизни не бывала на море, о котором так грезила в молодые годы – как-то не случилось.
Пришло время и седой чемоданчик перестали открывать – некому стало рассматривать сложенные в него вещи. А потом случился ремонт, и даже старых полатей под потолком не осталось. Куда подевался тот заветный бабушкин чемоданчик? Никто и не вспомнит. А вот блеклая фотокарточка с улыбающимся молодым военным свято храниться в пухлом, семейном альбоме.
