дальше. Ковалёв. Их связист Ковалёв. Он отправился после Ермакова и тоже не вернулся. И решили, что он тоже убит. Но он не был убит. Он был только ранен.
— Ковалёв – это ты? — зачем-то спросил Ваня.
— Ты, Ваня? И тебя тоже послали, — медленно с трудом проговорил Ковалёв. — Я, видишь, не дополз. Садануло в бок. Ну, ползи, Ваня! Там ждут связь. Ну, давай, Ваня!
— Лёха! Слышь! Я найду этот чертов порыв. Дам связь, и мы вернёмся вместе. Я не брошу тебя. Потерпи немного. А я вернусь обязательно.
— Ваня, давай! Обо мне не думай! Ты должен вернуться живым. А то нам слишком дорого обходится этот порыв.
Он снова пополз, подёргивая провод. О! не может быть! Это было счастье. Провод легко тянулся. Значит, порыв совсем рядом. Ну, еще немножечко постараться! Ну, вот и он порыв. Рядом разорвался снаряд. И провод порвало. Он подтянул другой конец. И соединил провод.
Вот и всё! Он выполнил приказ. Нашёл обрыв, соединил провод.
Телефонистка радостно крикнула:
— Товарищ полковник! Связь!
Тот как будто сразу воспарил на небеса.
— Соедини меня со штабом дивизии!
— Товарищ полковник, штаб дивизии на связи.
Из штаба сообщили, что к ним уже направили подкрепление. Идут танки. По вражеским позициям отработает артиллерия. После чего начнется общее наступление. К концу дня надо захватить этот трёклятый городок. А сейчас собрать офицеров полка. Поставить перед каждым конкретную задача.
«Ах, Ваня, молодец! Ты должен вернуться. Ты нужен нам живым. Тебе никак нельзя погибнуть».
Залазить на лестницу всегда проще, чем спускаешься. Когда спускаешься, страху больше. Да, он выполнил приказ. Обидно будет, если снаряд или шальная пуля убьют тебя.
Дождаться ночи? Тогда можно будет продвигаться перебежками. Но немцы могут перейти в атаку и тогда или смерть, или позорный плен. Нет! Ждать никак нельзя. Нужно возвращаться к своим. И еще он дал слово Ковалеву. Дорога была каждая минута. Он дополз до Ковалёва.
— Ну, что жив, братишка? Сейчас мы с тобой поползём к своим. А там тебя подремонтируют.
— А ты, значит, соединил провод, если возвращаешься назад? Молодец, Ваня. А со мной у тебя ничего не получится. Куда уж тебе тащить меня?
— Егор! Давай двигаться к нашим!
— А что давай! Может, и получится!
— Егор! Ну, давай!
— Давай, Ваня!
— Вдвоём с тобой!
— Не получится. Обезножен я.
— Ничего! Ничего! У меня ног на двоих хватит. Потащу тебя.
— Ваня! Какое потащу? Я тебя в три раза больше. Силёнок не хватит.
— Хватит, Егор. Еще как хватит! Ты думаешь, что если я маленький, то и сил у меня мало? Я в колхозе вилами подавал копны на верх стога. Ты же сам деревенский и понимаешь, что это такое. Вилы метров пять. Тут и на ногах трудно устоять. А надо копёшку поднять и подать её на самый верх стога. Не у всякого мужика получалось, а я справлялся.
— Ваня! Видно, мне конец. А ты должен вернуться. Давай, Ваня! Ты должен жить.
— Вместе, Егор!
Он тянул раненого за верхний край шинели. Упирался ногами, отталкивался и потихоньку продвигался вперёд. Ковалёв изредка стонал, но держался изо всех сил. Так рывками по полметра он продвигался вперёд. Ковалёв старался помочь ему и отталкивался здоровой ногой и руками. Приходилось то и дело останавливаться, чтобы восстановить силы. Но страшно было другое. Как бы вражеский снайпер не заметил их или не разорвал в клочья вражеский снаряд.
Полковник вызвал майора.
— Что там Ваня? Вернулся?
— Никак нет, товарищ полковник.
Майор не спал уже вторые сутки, щёки его впали и заросли рыжей щетиной.
— Сколько времени прошло! Значит, погиб. Хороший был боец. Ты вот что, майор…Напиши представление о награждении бойца Ивана Михайловича Николенко медалью за мужество. Посмертно. Заслужил её, Ваня. И не успел пожить-то толком.
— Так точно, товарищ полковник!
Но рано похоронили Ваню. Потихоньку, понемногу он приближался к нашим позициям. И чем ближе, тем больше в нём было сил. Наверно, потому что всё дальше отодвигалась смерть. Стемнело, когда он с Ковалёвым подполз к нашим окопам и охрипшим голосом крикнул:
— Братцы! Это я рядовой Николенко и со мной сержант Ковалёв.
Майор, когда узнал об его возвращении, сразу бросился к полковнику.
— Вернулся? А что же он так долго?
— Так он ещё и раненого Ковалёва волок. А Ковалёв-то вон какой здоровый.
— Давай его ко мне немедленно!
— Товарищ полковник! Ему бы помыться. Он грязный с головы до ног.
— Я что его зову на бал благородных девиц? Выполняйте!
Когда Ваня предстал перед полковником, тот обнял его.
— Ты герой, Ваня! Вернёшься домой с медалью. Да и в рядовых хватит тебе ходить. Пора примерить сержантские погоны. Заслужил, Ваня! Так что готовься!
— Товарищ полковник! Разрешите обратиться?
— Давай. Ваня!
— Просьба у меня. Переведите меня в пехоту! Надоело ползать на брюхе. Хочу ходить в атаку, захватывать вражеские окопы. Вот где настоящие герои.
— А я, думаешь, не хочу? Ты думаешь, что ты первый? Недавно ко мне приходил наш повар Чусовой. Чуть ли не плачет, просит перевести его в пехоту. «Приду, — говорит, — домой, и чем мне будет похвалиться? Что всю войну вместо автомата и винтовки черпак держал и у котла стоял, когда другие ходили в атаку? Ведь ни одна девка за такого героя не захочет замуж выйти. А будут дети, подрастут и спросят: «Пап! Расскажи, как ты воевал!» И что я скажу? Что я всю войну провел у котла с кашей и черпаком в руке?» И, знаешь, что я ему сказал? «А давай все пойдём в пехоту! Только много ли навоюет голодный боец, много ли он подаст снарядов к пушке? А как обессиленный голодный солдат будет тащить миномёт? Да и подносить будет нечего, потому что все уйдут в пехоту. И снарядов не будет, и патронов, потому что никаких служб не будет. И много ли такая армия навоюет, голодных, безоружных босяков? Вот то-то же! И подкрепления мы не дождёмся, потому что не будет связи. И в тылу будет некому работать, выращивать хлеб, делать оружие и снаряды, потому что все уйдут на передовую, где в ту же минуту их всех поубивает. И командовать будет некому. И сам товарищ Сталин вместе со всеми маршалами и генералами будет бежать к окопам противника. Так вот скажи много ли навоюет такая армия? Так-то вот. Ведь всё ты прекрасно понимаешь. Все мы нужны. Только свою работу надо делать честно и хорошо. И каждый из нас приближает общую победу. И у каждого будет своя победа. А что тебе сказать детям? Правду. Но так сказать, чтобы они поняли в общей победе есть и твои пять копеек. И дети будут гордиться тобой».
— Я всё понял, товарищ полковник. Можно идти?
— Иди! Давай, Ваня!
— Так точно!
Так Ваня и повстречал победу в небольшом немецком городке. Этот день он никогда не забудет.
Вернулся домой. Когда в военкомате становился на учёт, там спросили:
— Так ты связист? У нас АТС строят. Специалисты нужны вот так!
— Нет! — сказал Ваня. — С меня проводов хватит. Буду в родном селе жить. Хочу лечить животных.
— Значит, в Айболиты? Ну-ну!
Ваня закончил ветеринарные курсы, потом ветеринарный техникум и до самой пенсии проработал ветеринаром. И был уверен, что лучше профессии нет.
Женился. Родились два сына. Его, как и других ветеранов, приглашали в школу. Когда его просили рассказать, как там было на войне, глаза его становились мокрыми, слёзы бежали по щёкам, он едва их успевал вытирать и повторял одно слово; «Война… война… война…» Больше от него ничего нельзя было добиться. Война жила в нём, как память о тех страшных днях, о погибших товарищах, о злобной старухе с косой, которая безжалостно выкашивала молодых мужчин, многие из которых ещё ничего не успели увидать в своей жизни. Годы шли. Уходили из жизни один за другим ветераны. И вскоре наступил момент, когда в себе из участников войны он остался один. Его подвозили на сельсоветской машине к памятнику на девятое мая. Сам он пройти большое расстояние был уже не способен.
Как-то позвонили. Он снял трубку.
— Всё-таки я тебя нашёл.
— А вы кто?
— Не узнал? Ну, да! Столько лет, столько зим! Давай, Ваня?
— Ковалёв? Не может быть!
— Да, Ваня, считай, что жизнь прожили, а всё никак не могли встретиться. Всё дела! Так и прокрутились с этими делами. А встретиться не смогли. Я вот то дом строил, то детей растил, в отпуск не ходил годами, дальше райцентра не выезжал. А сейчас вот виню себя. Надо было на всё плюнуть и встретиться с боевыми товарищами. О тебе, Ваня, я часто вспоминал. Ведь ты мне вторую жизнь подарил. Если бы не ты, сдох бы я, как собака, на проклятой немецкой земле. Ты такой маленький меня здоровенного бугая тащил до самых наших окопов. Откуда у тебя только силы взялись!
Ваня ничего не говорил. Слёзы хлынули ручьём. Он дотянулся до какой-то тряпки и только успевал вытирать мокрые глаза, мокрые щёки, мокрый подбородок, мокрую шею.
— Опять плачешь, Ваня. Тебя так и звали в полку Плаксой. Если кого-то убьют или хоронят, так ты плачешь навзрыд. Ваня, мы обязательно повидаемся, обязательно встретимся. Я тебе слово даю. Обязательно!
Они встретились, но не так, как рассчитывали. Когда у Ивана умерла жена, с которой он прожил полвека, младший сын забрал его к себе. Иван Михайлович был уже слаб и за ним нужен был постоянный уход. Так что сын поступил правильно. Кому ещё присмотреть за беспомощным стариком? Иван умер, не дожив несколько дней до девяноста лет. Уснул и не проснулся. Сын привёз его в родную деревню. Иван хотел лежать рядом с женой. У входа на кладбище стоял столик, наливали по стопке помянуть, давали конфеты и носовые платочки. В его доме жила уже другая семья.
Через год к кладбищу подъехала черная «тойота». Из неё выбрался старичок, согбенный, весь седой. На нем был пиджак, увешанный медалями и орденом. Молодой мужчина поддерживал его. Он прошёл к Ваниной могиле, остановился, взявшись обеими руками за оградку и долго
