Крылья

О воздаянии же за то, что на войну взято, просьб быть не может, если только кто вовсе стыда не имеет и греха не боится. Но таковым бесстыдникам и корыстолюбцам на святой Русской земле не место: как Христос изгнал торгашей из храма Божьего, так и мы изгоним их из Богом хранимого нашего государства. А ежели вздумают охулку класть на предначертания, самим Господом одобренные, суть сии охальники псы смердящие, которых палками со двора гонят, а не уймутся, так смерти предают.

Слово в слово запиши, и пусть писцы многажды перепишут, а после глашатаи зачитают на площадях… Добавь, что те, кто без ропота, но с охотою животы свои для государевой войны отдадут, – быть тем в милости у государя, а если дух испустят, будет им воздаяние от Господа в Царствии Небесном…

Пьяницы, блудники, мерзавцы несусветные, – живут во грехе, погрязли во всяческих мерзостях, а о душах своих не думают! – взорвался царь. – …Не пиши этого, сдурел?! Не для оглашения предназначено…  Чем за такую жизнь цепляться, не лучше ли о вечной загробной жизни позаботиться и заслужить в ней вечное блаженство?..

– Последнее записать? – спросил дьяк.

– Говорю же тебе – нет! – прикрикнул на него царь. – А запиши вот что, но в отдельной бумаге, ибо не каждому дано понять… Господь послал нам испытания, дабы проверить прочность веры нашей. Православие есть древо животворящее, с давних времён нам завещанное для оберегания и дальнейшего произрастания, – продолжал царь. – На дереве том бывают и засохшие ветви, которое надо срезать и бросать в огонь, как Христос велел. Когда же дерево зелено, те ветви засохшие лучше видны; ныне древо наше зазеленело пуще прежнего, соками новыми наполнившись, – вот и видим мы и сухость и паршу, но неужто дадим сухости и парше всё древо погубить?..  Записал?..

– В точности, государь, – кивнул дьяк.   

– Ещё какие челобитные нынче подали? – спросил царь.

– Большей частью по собственным делам: кто кому чего не додал или отнял. По твоему, великого государя, указу такие дела в Приказах разбирать надлежит, но всё подают и подают на твоё царское имя, – отвечал дьяк, позволив себе изобразить некоторое негодование.

– Плохо, что Приказам не верят: значит, худые у нас Приказы, в чём мне упрёк, – насупился царь. – Но хорошо, что к государю своему обращаются, – продолжал он через минуту, – в том веру в самодержца всероссийского воочию вижу. Ради одного этого стоило войну начать: она изменников выявила, но и крепость державы показала, ибо народ вокруг веры православной и государя своего наитеснейше сплотился… Так, что ли? – взглянул он на дьяка.

– Истинно так! – ответил дьяк, выдержав его взгляд.   

– Всё с челобитными? – спросил царь, смягчившись.

– Ещё одно дело, пустяшное, – дьяк улыбнулся.

– Чего осклабился? – спросил царь.

– Смешная вещь, великий государь, – ответил дьяк, желая развеселить царя и продолжая улыбаться. – Просился к тебе боярский сын Лупатов; его не пустили, так он челобитную подал.

– Ну, и что тут смешного? – сказал царь.

– Пишет, что холоп его изготовил крылья для полёта: хочет, вишь, по воздуху летать,  но ему нужно шёлку четыре аршина, чтобы крылья обтянуть, – объяснил дьяк. – Нижайше просит боярский сын Лупатов, чтобы купили эти четыре аршина шёлка за счёт казны.

– Ишь ты, четыре аршина! – удивился царь. – Это ведь дорого выйдет… Неужто впрямь полетит?

– Лупатов уверяет, что холоп толковый и мастеровитый, – осторожно ответил дьяк.

– Невиданное зрелище, чтобы человек по воздуху летал, – царь покачал головой.  – … А ты что думаешь?

– Тебе решать, государь, – ответил дьяк.

Царь помолчал немного, а потом сказал:

 – А что, пусть попробует: то-то иноземцы изумятся! У них такого нет, а у нас человек по воздуху летает… Выдать Лупатову деньги на шёлк, да проследить, чтобы не украл. А когда крылья готовы будут, привезти выдумщика этого, холопа, сюда; посмотрим, как он полетит.

***

  – …Боится народ, не хочет нам помочь. Говорю им: «Царь и великий князь Иоанн Васильевич мне полёт разрешил и самолично присутствовать будет», – нет, не хотят! Придётся нам, Юрка, вдвоём крылья на колокольню поднимать, – сказал Никита своему племяннику, примеряясь, как лучше взять большое деревянное крыло, обтянутое шёлком. – Ничего, поднимем сначала одно, потом – второе, а наверху скрепим воедино.  

– Конечно, дядя Никита! – ответил мальчик, берясь за другой конец крыла. – Подымем, не сомневайся!..

– …Ну, теперь царя надо дождаться, – сказал Никита на верхней площадке колокольни, затянув ремни от крыльев на груди и плечах. – Вон, видишь, у реки для него специальную площадку сколотили? Туда он и придёт.

– А уж не царь ли это? – воскликнул Юрка. – Смотри, из ворот выходит!

– Царь и есть, – кивнул Никита, прищурившись от яркого солнечного света. – Одежды блестят, золотом сияют, и вокруг него все люди пышно одетые.

– А чего же он без короны? – удивился Юрка.

– Ну, зачем корону каждый раз надевать: она тяжелая, шея отвалится, – сказал Никита.

– А возле него какие смешные два человека: штаны короткие, а ноги чем-то обтянуты! – засмеялся мальчик. – Не нашенские, что ли?

– Иноземцы, такой у них обычай в одежде, – кивнул Никита. – Тоже, стало быть, хотят на полёт посмотреть… Помоги-ка мне залезть на перила.

– Не страшно тебе? – спросил Юрка. – Высота-то какая, голова кружится…

– Страшновато, но пуще того боюсь осрамиться, – признался Никита. – Но ты погляди, сколько в небе простора, сколько свободы! Так бы лететь и лететь, и на землю не спускаться; что на земле – оплеухи да зуботычины, батоги да плети, кандалы да колодки, – а тут воля-вольная! Эх, Юрка, много ли человеку надо, чтобы человеком себя почувствовать: глоток свежего воздуха, и жизнь уже иной кажется!.. Однако, хватит болтать, негоже заставлять царя ждать; подтолкни-ка меня посильнее!

– Господи, боженька, помоги! – Юрка с силой толкнул Никиту и зажмурился, боясь увидеть, как тот падает. Но звука падения не было; тогда он открыл глаза и увидел, как поток воздуха подхватил Никиту и понёс над домами и стенами слободы, и далее, за речку.

– Летит, летит! Ей-богу, летит! – закричал Юрка. – И я полечу, не испугаюсь; будут люди по небу летать – будут, дядя Никита!

– …Ишь ты, и впрямь полетел, – сказал царь, когда Никита скрылся за рекой. – Ну, что? – обратился он к иноземцам.

– Das ist fantastisch! Er hat Leonardo selbst übertroffen! – с восторгом воскликнул один из них.

– It is amazing! This has never happened before! Can I take a closer look? – спросил другой.

– Посмотреть поближе просятся, – перевёл дьяк.

– Пусть посмотрят, от нас не убудет, – разрешил царь. – Сопроводи их… А вы чего такие кислые, будто уксус выпили? – обернулся он к царице Марии и Михаилу, когда иноземцы ушли. – Перепугались? Или не понравилось летание?

– Можешь казнить меня, великий царь, но я правду скажу, – отвечал Михаил. – Небо для Бога, для человека – земля. Когда человек, как вор, в жилище Бога входит, этот человек – большой преступник. У нас с него кожу содрали бы и на барабан натянули. Живи на земле, как тебе Аллах… Бог велел, а на небо не лазай.

– Верно мой брат говорит, – поддержала его Мария, – а я ещё добавлю.

– Ну, ну, поучи, поучи меня, неразумного, – усмехнулся царь.

– Учить тебя я не смею, – ты повелитель и муж мой, – но мыслей своих скрывать не буду; хочешь – казни, хочешь – милуй, – ответила Мария.  – Если кому и позволено летать, то это лучшим людям, а не холопом. Холоп должен знать своё место, а место его при господине, чтобы волю господскую исполнять… Сам рассуди, что будет, если холопы летать начнут? Возомнят о себе многое: какие тогда они холопы? Шаткость повсюду появится: даже мне, женщине, это понятно… У нас и без того времена неспокойные – война с Литвой идет, и Литва нас одолевает…

– Где одолевает?! – резко перебил царь Марию. – Мы войну со всей славой начали и немало земель себе подчинили, а если после заминка вышла, так в том виноваты внутренние изменники и внешние недруги. Но мы им укорот дадим: изменников повыведем, а внешним недругам такой урок преподнесём, что до веку не забудут. Дай срок, и Россия святая над всем христианским и нехристианским миром господствовать будет!

– Отрадно слышать это, государь мой, – Мария нежно коснулась его руки. – Ты для великих подвигов рождён, для вечного процветания царствия твоего.

– Ах ты, лиса! Знаешь, как мужа умилостивить, – царь потрепал её по щеке. – Вечером приду к тебе в опочивальню, жди…

***

На следующее утро в своих особых покоях царь перебирал драгоценности в ларце, чтобы выбрать подарок царице.

– В наших, русских бабах, такого огня не найдёшь: они тлеют, что сырые поленья, а тут чистый порох, аж обжигает! – говорил царь сам себе. – Настенька, незабвенная моя, первая Богом данная жена, была милостивицей, души добрейшей, – царь вздохнул и перекрестился на икону, висевшую в углу. – А эту недаром прозвали «дикой кобылицей», – нравом яростна, куда там, не подходи! – да и душой жестока… Но не так ли и должно быть – сказано: «Око за око, зуб за зуб». Времена ныне тяжёлые, и воздух тяжек, а воздух наилучше всего грозой очищается…

– Государь, – осторожно проговорил дьяк, вошедший в комнату. – Примешь ли просителя?

– Какой проситель? – поморщился царь, закрыв ларец. – Чего лезешь в неурочный час?

– Боярский сын Лупатов, господин того холопа, что вчера полёт совершил, просится  предстать перед твоими светлыми очами, – сказал дьяк.

– А ты ходатай за него, что ли? Или мзду получил? – зло спросил царь. 

– Он спозаранку дожидается, а ты, государь, давеча сам хотел его видеть, – ответил дьяк.

– Да, хотел… – на лице царя промелькнуло странное выражение. – Иноземцы уехали? – спросил он.

– Ещё вчера отбыли, – ответил дьяк.

– Ну, зови сюда Лупатова: он, поди, за наградой пожаловал, – царь недобро усмехнулся.

…Лупатов, войдя в комнату вслед за дьяком, пал ниц перед царём.

– Подымись, – сказал ему царь. – Так это твой холоп полёт совершил?

– Мой, великий государь, – отвечал Лупатов, пытаясь понять, милостив царь или грозен.

– Неужто сам он додумался? – продолжал спрашивать царь.

– Как есть, сам, однако по твоему величайшему повелению на выдумку его было выдано денег для покупки четырёх аршин шёлка, – решился напомнить Лупатов.

– Помню… – сказал царь. – Откуда он сего набрался, как пришёл к выдумке своей?