Крылья

– Бог дал птице крылья, а человеку – разум. Птица взмахнёт крыльями и полетит, но человеку, чтобы полететь, много ума надо приложить, – говорил Никита своему племяннику Юрию. – Нет силы выше силы разума; когда Адам и Ева были изгнаны из рая, ничего у них не было, и земля была пустынна и невозделанна, – а ныне люди расселились повсюду, и украсили землю трудами своими. Но что такое труд без разума? Разум есть свет в ночи, нет предела сиянию его; придёт время, и человек станет летать подобно птицам.

– На сказку похоже, дядя Никита, – недоверчиво сказал мальчик.

– Бывает, что и сказки делаются былью, – Никита взъерошил ему волосы. – Представь себе огромное небо, а по нему летают люди так же запросто, как теперь ездят по дорогам. Захотелось тебе, к примеру, матушку твою навестить: поднимешься в небо и полетишь. Вот уже её дом: «Здравствуй, матушка, я к тебе в гости!».

– Вот она удивится, а не то и языка лишится! – рассмеялся Юрка. – Как же: будто ангел к ней спустился!

– Ангелы крыльями наделены по естеству своему, как птицы, и летают безо всяких усилий, а человеку самому надо о крыльях позаботиться, – возразил Никита. – Ну, будет лясы точить, принимайся за работу.

– К завтрему кончим? – спросил Юрка.

– «К завтрему», – передразнил его Никита. – Больно ты шустрый… Крылья изготовить, чтобы летать можно было, это тебе не баклуши бить. Думаешь, до нас охотников не было? Однако же никто не полетел… Правда, не то делали: видел я как-то махолёт, то есть крылья, которыми надо махать, чтобы лететь. Но человек так махать не сможет, он тяжелее любой птицы, да и крыло птичье хитро устроено: оно в полёте меняется. Вот из затеи с махолётом ничего и не вышло; нет, подумал я, тут другой подход нужен – крылья должны быть заедино сделаны, прочные и лёгкие, чтобы парить на них, подобно орлу. Их-то мы и смастерим, если получится.    

– У нас получится, – уверено сказал мальчик. – Ты умный, дядя Никита, и уменьями богат.

– Эх ты, хвалебщик! Не хвались, на рать едучи… – Никита шутливо хлопнул его по лбу. – Но будет зря болтать, работа не ждёт…

***

– Очумел? Четыре аршина шёлка?! Знаешь, сколько это стоит? Хоромы отстроить можно, а ты хочешь, чтобы я на твои глупые выдумки потратился? – боярский сын Лупатов выпил от возмущения водки. – Поди к попу, пусть помолится святому великомученику Валентину о том, чтобы к тебе ум вернулся.

– Я в здравом уме, господин, – отвечал Никита. – Посуди сам: крылья надо обтянуть материей лёгкой и прочной, чтобы они человека в воздухе выдержали. Холстина не подойдёт, тяжела, а лён лёгок, да не прочен.

– Что ты привязался ко мне со своими крыльями? По мне, так и вовсе не лети, – Лупатов выпил ещё водки. – Мне-то какая польза от твоего летания, если оно и будет?

– В иных странах каждый правитель, будь то герцог, король или даже сам император,  привечает искусных мастеров, потому что их творения и его имя прославляют, – принялся объяснять Никита. – Видел бы ты, каким почётом эти мастера пользуются: поистине, святых так не почитают.

– Тьфу, нехристь окаянный! – Лупатов сплюнул и перекрестился на икону в углу. – Набрался заразы еретической, пока по полнощным краям скитался: за такие слова и языка лишиться недолго. Доложу, куда следует, и будешь мычать до конца жизни.

– Я не нехристь, господин, и тебе это ведомо, – ответил Никита. – Веру нашу я соблюдаю, ни в чём от неё отступления не делая, однако не убогие же мы, не слепые и не глухие, чтобы вечно во тьме и глухоте блуждать. Господь и нас умом не обделил: было бы лишь желание к сокровенным тайнам прикоснуться и мастерство своё показать.

– Научился словеса-то плести; прямо Иоанн Златоуст! – ухмыльнулся Лупатов. – Но только я тебе не Аким-простота, чтобы меня вокруг пальца обвести. Положим, удастся тебе полететь, однако как к этому великий государь отнесётся? А ну, как не одобрит? С тебя спрос небольшой, – холоп, он и есть холоп, – а с меня взыщется. Подведёшь ты меня под монастырь.

– О том я и толкую: позволь досказать, – возразил Никита. – Купить четыре аршина шёлка для тебя, конечно, дороговато будет, но тебе нет нужды на свои деньги покупать; ударь челом великому государю, пусть он из своей казны оплатит, а тем самым и одобрение его  получишь.

– Господи, ты взаправду спятил! Чтобы я с такой просьбой царю челом бил?! – Лупатов от изумления забыл выпить третью налитую себе чарку. – Да меня взашей вытолкают, дураком обзовут, а не то кнутом попотчуют... Сам знаешь, царь нынче крамолу изводит – сколько изменников на Руси развелось! – ему не до забав.

– Выслушай сперва, а уж после горячись, если придётся, – спокойно продолжал Никита. – Государственным заботам царь немало времени отдаёт, но и для потехи час находит: Александровская слобода недалече, и что там делается, от людей не скроешь. В часы отдыха царь до увеселений охоч, а помимо того, всем известно, что он ко всяческим новшествам любопытен. Вот ты и пади ему в ноги, и расскажи, что, мол, есть у меня холоп Никитка, который крылья изготовил, дабы по воздуху летать. Для исполнения замысла сего всего-то одной малости не хватает: шёлк нужен, чтобы эти крылья обтянуть. Так ты уж распорядись, великий государь, чтобы шёлку купили четыре аршина, и  Никитка потешит тебя зрелищем, какого ни в одной стране не было: полетит по воздуху, как птица.

– Гладко стелешь… – Лупатов почесал в затылке. – Боязно, однако, перед государевы очи с таковым делом явиться: тут или пан, или пропал.

– Никакого преступления в этом нет: спрос – не грех. А если царю угодишь, он тебя щедро пожалует, – улыбнулся Никита.

– Змей-искуситель! – Лупатов одним махом выпил водку. – Ну, быть по сему!..

***

Царь сидел на большом деревянном кресле в палатах в Александровской слободе и слушал своего шурина – крещёного кабардинца Михаила.

– Русским не верь, нам верь; русские лживы, лукавы, верности не знают, – говорил Михаил на ломанном русском языке. – А у нас, на Кавказе, если клятву верности дал, то на смерть идут, но клятвы не нарушат. Твоя воля для нас закон: укажи на врагов своих: всех вырежем, как баранов, – Михаил схватился по привычке за пояс, где должен был быть кинжал, забыв, что с оружием к царю не пускали. – Зубами будем их грызть, как  собаки, – только прикажи! – вскричал он. – Хочешь, мой отец десять тысяч воинов в Россию приведёт; у них тут родни нет, жалеть некого.

– Родни нет, жалеть некого… – задумчиво повторил царь, а потом прибавил: – Но ведь можно и наших русских от родни оторвать, чтобы они одному лишь государю преданы были. Пусть дают клятву служить только ему и, если на то будет его воля, не щадить ни отца, ни мать своих, ни иных родственников.

– Сделай так, и будешь грозой для всех рабов твоих! – сказала вошедшая в палаты царица Мария.

– Спасибо за совет, – глумливо поклонился ей царь. – Без бабских советов мне не управиться.

– С кем, говоришь, женщина?! – прикрикнул на неё Михаил. – Это муж твой и повелитель!

– Вы тут разбирайтесь между собой, а я, с вашего позволения, пойду, – царь Иван  поднялся и, не попрощавшись с женой и шурином, вышел из палат.

– Что с тобой, сестра? – спросил Михаил, переходя на родной язык. – Когда царь женился на тебе, не было такого твоего желания, которое он не исполнил бы. Как влюбленный юноша, он трепетал при виде тебя, теряя голову от вожделения. А теперь он холоден с тобой; чем ты отвратила его от себя?

– Аллах… Бог свидетель, что я ни в чём не нарушила обязанности жены! – сердито ответила Мария. – Я ли не ублажала царя, я ли не угождала ему? Я родила царю сына; не моя вина, что ребёнок умер, не прожив и двух месяцев, – она вытерла слёзы на глазах.

– Почему ты не рожаешь ещё? Твои пасынки не любят тебя; случись что-нибудь с царём, тебе несдобровать, – сказал Михаил.

– Ты говоришь глупости: будто я отказываюсь рожать, будто не хочу детей! – вспыхнула Мария. – Я перепробовала все средства, которые помогают женщине зачать ребёнка, – ничто не действует.

– Да поможет тебе Бог! – неумело перекрестился Михаил. – Но женщина способна  привязать к себе мужа не только детьми: женские чары столь велики, что самый суровой мужчина не устоит перед ними. Вспомни свою старшую сестру, которая стала женой астраханского хана; она так очаровала его, что он тает от одного её взгляда, словно мёд на солнце. Вспомни свою среднюю сестру, которая стала женой хана ногайской Орды – перед ним трепещет вся степь, враги боятся его пуще огня, но этот свирепый лев  становится ручным котёнком, оставшись наедине с твоей сестрой.

Вспомни ещё Махидевран, женщину нашего племени, красивее которой не было никого в подлунном мире; когда она попала к величайшему из земных владык, султану  Сулейману, он так пленился её красотой, что сделал Махидевран любимой наложницей. Но после появилась русская рабыня, и так очаровала султана, что он даже женился на ней – виданное ли дело, султан женился на рабыне!  Он звал её Хюррем, что означает «моя радость», надышаться на неё не мог, советовался с ней по всем вопросам; она имела такое влияние, что по праву считалась настоящей султаншей. А куда подевалась наша Махидевран? Сгинула без следа: никто не знает, что с ней сталось… Не забывай об этом, сестра: ты тоже можешь сгинуть без следа, подобно Махидевран, если не вернёшь себе сердце царя.

– У него есть ещё и ум, – возразила Мария. – Плох мужчина, который слушается зова сердца, но не слышит веления ума. Царь не таков; сегодня мы обратились к его уму, и наше обращение будет услышано, не сомневайся! Царь давно подозревает измену даже среди близких к нему людей, и неудачная война усилила эти подозрения. Он теперь видит измену повсюду, – там, где она есть, и где её нет, – поэтому наш посев даст богатые всходы. Скоро он наведёт такой ужас на свою страну, что адские картины поблекнут по сравнению с этим! И тогда я стану ближе ему, чем кто бы то ни был: разве ужас не больше радости?

– Ты мудрая женщина, сестра, – с уважением произнёс Михаил. – Можешь рассчитывать на меня во всём.

– Да поможет нам Бог! – Мария хотела перекреститься, но передумала.

***