Средневековая Русь. Лето 6793 года от Сотворения мира (1285 год от Рождества Христова)
Вестовой от великого князя Дмитрия Александровича нагнал их едва ли не в самом Поросье. Там, где русские княжества уже граничили с половецкими землями...
В тот день, они выехали из Канева на самом рассвете. После короткой трапезы и утренних молитв. Со всей дорогой, а также долгим пребыванием и сборами в Киеве, прошло уже больше двух месяцев с того времени, как они покинули Владимир. И теперь обоз навёрстывал всё то время, что было потрачено на многодневные остановки в разных городах, проведение торжественных служб, освящение новых церквей и переговоры митрополита Максима с удельными князьями, дабы те держали гордыню в узде, соблюдали Божеские заповеди и не начинали раздоров с соседями...
Уже наступило лето, и каждый новый день солнце, казалось, жгло всё более нещадно. Ивашка смотрел по сторонам и удивлялся, как изменились окрестные виды. Привычные глазу дремучие владимирские и московские леса, заполненные речушками, оврагами и болотами, сменились голой равнинной местностью, пересыпанной частыми перелесками. Дожди не шли уже несколько седьмиц к ряду, и трава на равнинах была выжжена солнцем и заметно пожухла.
Была это вроде бы всё та же Русь, но уж больно непривычная для глаза. Тем более, для Ивашки, который всю жизнь прожил в окружении густых лесов и знал о другой природе только из прочитанных книг, чужих рассказов о далёких землях и того, что рисовало его собственное воображение.
К тому времени в обозе осталось не больше трёх десятков подвод, и все, кто ехал на них составляли окончательный состав посольства. Те иноки, что направлялись в Царьград не в первый раз, говорили, что дальше на юг солнце станет жечь ещё нещаднее и спрятаться от него, как на лесных северных дорогах, не будет никакой возможности. Оттого выезжать каждое утро надо было как можно раньше, чтобы к полудню, до начала самого пекла, успеть проехать, как можно больше вёрст. Разбивать стан нужно было до начала заката, чтобы перед следующим отрезком пути дать как можно больше отдыха и людям, и лошадям, утомлённым нестерпимой жарой и сухим степным воздухом.
Обсуждать в дорожной тряске что-то особенное и личное не было ни желания, ни возможности. Да и самих разговоров, как в начале пути из Владимира стало заметно меньше. А, если иноки о чём-то и говорили, то были те разговоры, в основном, о разных городах и землях, куда они должны были доехать в ближайшие дни и крайних сроках, когда обоз смог бы, наконец, добраться до Царьграда.
То и дело до слуха Ивашки доносились досужие мнения, что, если не случится ничего неприятного в дороге, то без долгих остановок они доберутся до Болгарии через пару седьмиц. А там уже и до самого Царьграда останется рукой подать.
Делать во время пути было нечего, и Ивашка, когда не дремал под жарким солнцем, всё больше отдавался на волю воспоминаний.
Не раз за те дни дорожной тряски и вынужденного безделья вспоминалось Ивашке, как впервые увидел он Киев. Пусть на первый взгляд и казался город и меньше, и беднее Владимира, но, в целом, не разочаровал он ожиданий Ивашки. Хоть во многом и укладом жизни, и каменными строениями напоминал Киев владимирские пределы. А, когда чуть прикрывал Ивашка свои веки, оставляя лишь малую щель, и виды окрест становились размытыми, так совсем ему чудилось, что находится он то в Печерней, то в Ветшаной, то в Новой части Владимира.
Но больше всего поразила Ивашку Печерская лавра. А в особенности её ближние и дальние пещеры...
Едва вошёл Ивашка внутрь пещер, как почувствовал такую дрожь и благость во всём теле, что, показалось ему, будто готов он и вовсе не выходить больше на земную поверхность. И всю жизнь свою посвятить служению Господу в том святом и намоленном месте...
И коли бы не другие иноки, что пришли туда вместе с ним, неизвестно чем бы и закончилось то его путешествие в Царьград. Возможно, упал бы Ивашка перед митрополитом на колени и испросил бы благословения навсегда остаться в Печерской лавре...
Ещё дважды за время постоя в Киеве заходил Ивашка в те пещеры. И всякий раз испытывал одно и то же чувство. А потом подолгу вспоминал свои ощущения и рассказы других иноков о едва ли не духовном перерождении в том месте. И как раньше сомневался он, что испытать такое вообще возможно, так после посещения того святого и намоленного места, всей душой и всем сердцем прочувствовал Ивашка то, о чем раньше говорили другие иноки и паломники...
После же третьего посещения пещер побоялся он идти туда ещё раз. Почувствовал Ивашка, что коли спустится он в пещеры хоть единожды, то никогда больше не сможет покинуть пределов не то, что Киева, а даже и самой лавры.
И только ежедневные молитвы о душе давно погибшей собаки Вячки, мысли о поисках Мирослава и следов отца Даниила, да ещё и обещаниях данных Даниле, казалось, удержали его от того, чтобы навечно остаться в Киеве.
Значит, не пришло ещё его время уходить от мирской жизни, решил про себя Ивашка. Словно сам Господь напоминал ему о незавершённых делах и удерживал его от такого странного и неожиданного — на первый и сторонний взгляд — решения...
...Вестовой был весь запылённый с головы до ног, с красными от недосыпания глазами и, казалось, держался в седле только на добром слове. Хоть, Ивашка не знал его лично, но не раз видел во Владимире возле княжеских хором. Прискакал вестовой на свежей лошади, на которую его, очевидно, пересадили уже в Каневе. А для пущей безопасности вблизи половецких степей сопровождали его семеро каневских дружинников...
Продолжение - в книге
