отсека. Мы находимся в самом центре битвы.
Я сажусь в проеме круглого люка. Шепотом с кормы передается донесение: «Пятый аппарат готов к пуску, как только откроют торпедный люк».
Итак, во всех аппаратах – вода. Стоит лишь открыть люки и вытолкнуть торпеды сжатым воздухом, чтобы они устремились к своей цели. Капитан хочет знать положение руля.
Внезапно я замечаю, что у меня во рту – недожеваный кусок хлеба. Размякший хлеб и колбасный жир – все это складывается в неприятный вкус.
У меня такое чувство, как будто-то все это происходило уже со мной где-то раньше. В моей голове теснятся образы, сменяя, накладываясь один на другой, они сливаются в причудливые комбинации. Похоже, нынешние впечатления передаются по сложным нервным цепям в мой мозговой центр, из которого мое сознание получает их уже как воспоминания.
Старик сошел с ума – атаковать эсминец при такой болтанке.
Правда, есть свои преимущества. Наш перископ не так заметен. Полоса пены, которая могла бы привлечь к нему внимание, должно быть, трудно различима меж гребней волн.
Капанье воды в трюме оглушает. Такой звук, как будто оно транслируется через громкоговорители. Хорошо, что все было уже готово: никаких трудностей с поддержанием заданной глубины. Шеф как следует приготовился: все рассчитал заранее.
Если Старик решит произвести пуск, шеф должен будет тут же открыть заборные клапаны, чтобы заместить вес израсходованных торпед весом воды. Иначе лодка поднимется. Торпеда весит около полутора тонн – значит, на каждую выпущенную торпеду надо вобрать соответствующую массу воды. Если умножить это на количество пусков – выходит немало.
Капитан не произносит ни звука.
Очень сложно попасть в эсминец. Неглубокая осадка. Хорошая маневренность. Но стоит попасть один-единственный раз – и он исчезнет в мгновение ока, как будто его сдуло. Взрыв торпеды, гейзер воды и рваной стали, и больше ничего.
Сверху доносится ровный голос капитана:
– Открыть торпедные люки. Аппараты первый и второй – подключить! Курс противника – пятнадцать. Лево руля. Курс – шестьдесят. Дистанция – триста метров!
Второй вахтенный офицер вносит данные в счетную машинку. Из носового отсека докладывают, что торпедные люки открыты. Первый вахтенный офицер негромко, но отчетливо повторяет их донесение:
– Аппараты первый и второй к пуску готовы!
Капитан положил руку на пусковой рычаг. Он ждет, когда в перекрестье появится враг.
Если бы только мы могли видеть это!
В тишине неистово разыгрывается воображение. Представляется зрелище катастрофы: эсминец разворачивается на волнах, и вот он оказывается у нас прямо по курсу, на нулевом градусе. Нос, пенящий волны, как пасть с зажатой в ней белой костью, нависает над нами, готовый протаранить нас вдребезги. Пристально вглядывающиеся глаза, острый металлический звук столкновения, рваные края стальной обшивки, зеленый бешеный поток воды, рванувшейся через все трещины внутрь корпуса, как будто внезапно открыли гигантский водопроводный кран.
Голос капитана звучит отрывисто, как удар хлыста:
– Закрыть торпедные люки! Погружение на шестьдесят метров! Живо!
Шеф отстает от него на доли секунды:
– Оба руля глубины круто вниз – оба двигателя самый полный вперед! Все на нос!
Громкая сумятица голосов. Я отклоняюсь, прижимаясь боком к обшивке, с трудом удерживаясь на ногах. Первый человек из кормового отсека уже врывается через круглый люк, спотыкается, восстанавливает равновесие и мчится, согнувшись почти до пола, прямиком мимо рубки акустика в носовой отсек.
Широко открытые глаза вопросительно останавливаются на мне. Хаос: скользят, спотыкаются, спешат, мотаясь из стороны в сторону. О переборку поста управления с грохотом разбиваются две бутылки лимонада, докатившиеся сюда по полу из унтер-офицерской каюты.
Оба глубинных руля круто направлены вниз. Нос лодки заметно накренился вперед, но с кормы все продолжают прибывать люди. Они пролетают через пост управления, как по ледяной горке. Кто-то с проклятием растянулся во весь рост.
В кормовой части корабля остались лишь мотористы. Пол ускользает из-под моих ног. К счастью, мне удается ухватиться за трубу перископа. Со стены под углом свисают колбасы. Я слышу, как сверху, перекрывая топанье и шарканье сапог, доносится голос Старика:
– Сейчас пойдут глубинные бомбы!
Его тон абсолютно спокоен, как если бы он информировал нас о вполне заурядных вещах.
Он нарочито не спеша, как на учениях, спускается вниз. Пересекает склон горки, в которую превратилась палуба, помогая себе обеими руками, и приземляется одной ягодицей на рундук с картами. Правой рукой, чтобы удержаться, хватается за трубу водопровода.
Шеф медленно выравнивает лодку и командует:
– Занять посты погружения!
Моряки, которые за минуту до этого мчались в носовой отсек, теперь двигаются в обратном направлении, карабкаясь вверх по крутой горке, перехватываясь попеременно то одной, то другой рукой. Колбасы теперь служат указателем нашего наклона: нос лодки по-прежнему наклонен вниз не менее, чем на тридцать градусов.
Ррабаум! – Ррум! – Ррум!
Три сокрушающих удара молотом заставляют меня развернуться на месте. Наполовину ошеломленный, я слышу гулкий рокот. Что это? Мое сердце сжимается от страха: что это за рев? Наконец я понимаю, что это вода устремилась назад, спеша заполнить собой вакуум, образовавшийся в океане после взрывов глубинных бомб.
Раздаются еще два чудовищных разрыва.
Помощник на посту управления втянул голову в плечи. Новый вахтенный на посту управления, Семинарист, спотыкается и хватается за стол с картами.
Еще взрыв – громче, чем предыдущие.
Свет отключился. Мы в темноте!
– Вспомогательное освещение не работает, – кричит кто-то.
Приказы шефа доносятся как будто издалека. Свет карманных фонариков вырезает белые конусы из темноты. Кто-то требует доложить о неисправностях. Старшие в отсеках докладывают через переговорные трубы:
– Носовой отсек в порядке!
– Главное машинное отделение в порядке!
– В отделении электродвигателей – порядок!
– Течи нет, – говорит штурман. Его голос очень похож на голос капитана.
Вскоре два двойных разрыва заставляют подпрыгнуть пайолы.
– Прокачать первый торпедный аппарат!
С резким выдохом трюмная помпа принимается за работу. Как только шум от этих разрывов утихнет, помпу снова выключат. Иначе она может навести на нас вражеские гидрофоны.
– Поднять нос! – приказывает шеф операторам рулей глубины.
– Лодка выровнена! – докладывает он капитану.
– Они еще не закончили, – говорит Старик. – Они увидели наш перископ. Трудно поверить – в таком бурном океане.
Он оглядывается вокруг. На его лице нет и тени страха. В его голосе даже слышится презрительная интонация:
– А теперь, господа, начинается психологическая война.
Проходит десять минут. Ничего не происходит. Внезапно сильный взрыв сотрясает всю лодку. Она дрожит и стонет.
– Пятнадцать! – считает штурман. – Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать!
Шеф не отрываясь смотрит на стрелку глубинного манометра, которая перескакивает на пару делений при каждом разрыве. Его темные глаза расширены. Глаза капитана закрыты, чтобы окружающее не мешало сосредоточиться на вычислениях: наш собственный курс, вражеский курс, возможные пути отхода. Он должен реагировать на каждое изменение ситуации с молниеносной быстротой. Среди нас всех он – единственный, по существу, кто ведет бой с противником… Наши жизни зависят от правильности его приказов.
– Круто лево руля!
– Руль круто влево!
– Держать направление – ноль градусов!
Капитан ни на секунду не перестает высчитывать. Данные, на которых основаны его выкладки, меняются с каждым рапортом: он должен определить пути отступления, учитывая изменение шума винтов и угол сближения с эсминцем. Его органы чувств давно прекратили снабжать его оперативной информацией: он должен вести свою лодку подобно летчику, летящему вслепую. Его решения основываются на показаниях, полученных от приборов.
Закрыв глаза, я вижу, как темно-серые «жестянки», взлетев с пусковых установок, тяжело крутятся в воздухе, шлепаются в воду, лениво покачиваясь погружаются вглубь, оставляя за собой следы пузырьков, и затем взрываются в темноте – ослепительные магниевые вспышки, раскаленные солнца.
В воде ударная волна распространяется намного дальше, чем в воздухе. Если сильная ударная волна заденет лодку, она попросту разорвет ее по швам. Чтобы уничтожить подводную лодку, глубинные бомбы вовсе не обязаны попадать непосредственно в цель: им достаточно разорваться в пределах так называемого радиуса поражения. Небольшие глубинные бомбы, сбрасываемые с самолетов, весят около семидесяти килограмм. Бомбы эсминца весом более двухсот килограмм. На стометровой глубине радиус поражения составляет от восьмидесяти до ста метров. Если ты что-либо выучил как следует, это не забывается никогда. Я испытываю что-то похожее на чувство удовлетворения от того, что теперь я наизусть помню эти числа.
Некоторое время все тихо. Я напрягаю слух. Ни шума винтов, ни плеска падающих бомб. Лишь тонкое гудение наших электромоторов. Не слышно даже дыхания людей. Капитан ни с того, ни с сего случайно вспоминает о нашем присутствии. Не двигаясь, он оглядывается вокруг и шепчет:
– Я хорошо их разглядел. Они стояли на мостике и смотрели прямо на нас. В «вороньем гнезде» были три матроса. Корвет!
Он наклоняется вперед и шепчет через круглый люк акустику:
– Посмотри, не уходят ли они.
Не разгибаясь, через минуту он более нетерпеливо повторяет свой вопрос:
– Громче или тише?
Оператор немедленно отвечает:
– Без изменений.
Это Херманн: лицо, как маска Ноха[50] – бесцветное, глаза и рот – всего лишь тонкие линии. По приказанию Старика лодка опускается еще глубже.
Наш корпус высокого давления может вынести многое. Но фланцы, все эти проклятые выпирающие участки – наша Ахиллесова пята. И их слишком много.
Самые опасные для лодки те бомбы, которые взрываются по диагонали под ее килем, потому что именно снизу расположено больше всего фланцев и наружных отверстий. Чем больше глубина погружения, тем меньше радиус поражения: давление воды, которое само по себе представляет угрозу на такой глубине по причине возрастающего давления на швы лодки, также снижает радиус действия бомб – на глубине сто тридцать метров он составляет что-то около пятидесяти метров.
Внезапно на наш корпус высыпается горсть камней.
– АСДИК![51] – слышу я голос из ближнего к корме угла поста управления. В мгновение ока это слово застывает в моем мозгу рублеными заглавными буквами.
По спине пробегает дрожь: ультразвуковая система обнаружения!
Попадание ее направленного луча в наш корпус производит этот негромкий звенящий, чирикающий звук. В абсолютной тишине он производит впечатление сирены. Интервал между импульсами – около тридцати секунд.
– Выключите ее! – хочется мне закричать. Это чириканье царапает прямо по нервам. Никто не в силах поднять голову или промолвить хоть слово, хотя она обнаружит нас, даже если мы будем немы, как могила. Теперь тишина
