длинными черными волосами, я могу представить его кем угодно: крупье или карманником, скрипачом или киноактером. Телосложением он похож на танцора. Вместо сапог он носит легкие спортивные тапочки, вместо неуклюжей экипировки подводника на нем одето что-то вроде комбинезона, больше похожего на спортивный костюм. Ему проще, чем кому бы то ни было из нас, пробираться через круглые люки. «Он скользит через лодку, как по маслу», – услышал я сегодня от помощника по посту управления.
Со слов Старика я знаю, что несмотря на нервическую внешность, шеф – сама невозмутимость. Он редко появлялся в офицерских собраниях, пока мы стояли в гавани. С утра до ночи он оставался на борту, уделяя внимание самым незначительным мелочам.
– На лодке нет ни одного винтика, завернутого без присмотра шефа. Он не доверяет рабочим с верфи.
Из-за маленького роста команда окрестила второго вахтенного офицера «Садовый гном»,[15] или «Крошка-офицер». Я уже успел немного узнать его наравне со Стариком и шефом. К своей работе он относится так же добросовестно, как и шеф. Кажется, он всегда настороже. Можно подумать, он замышляет что-то недоброе. Но если заговорить с ним, то очень скоро его лицо сморщится от смеха. «Он твердо стоит на задних ногах на палубе» – отзывается о нем Старик. Капитан спит спокойно, когда вахту несет второй вахтенный.
Первый вахтенный офицер в боевом патруле был всего один раз. Я почти не встречал его в офицерском собрании, когда мы бывали в порту. По отношению к нему и ко второму инженеру капитан держится натянуто – либо с заметной сдержанностью, либо преувеличенно дружелюбно.
Полная противоположность второго – первый вахтенный офицер, долговязый, блеклый, бесцветный тип с неподвижным лицом, придающим ему сходство с овцой. Он не обладает настоящей выдержкой или уверенностью в себе, именно поэтому стремится всегда выглядеть быстрым и решительным. Вскоре я заметил, что он выполняет приказы, но не проявляет ни инициативы, ни здравого смысла. У него на удивление неразвитая верхняя часть ушей, а мочки слишком прижаты к голове. Ноздри плоские. Вообще все лицо кажется незавершенным. К тому же у него есть неприятная манера поглядывать с неодобрением искоса, не поворачивая головы. Когда Старик выдает шутку в своем духе, он кисло улыбается.
– Видно, дела, и правда, плохи, если нам приходится выходить в море с одними школьниками и переростками из гитлерюгенда, – произнес себе под нос Старик, наверняка подразумевая первого вахтенного.
– Давайте чашки! – приказывает капитан и разливает нам всем чай. Теперь чайнику не хватает места на столе. Мне пришлось поставить его себе под ноги, и я вынужден нагибаться над своей тарелкой всякий раз, когда достаю его. Чертовски горячо! Я с трудом выдерживаю этот жар.
Капитан с видимым удовольствием пьет чай маленькими глотками. Он все дальше и дальше отодвигается в угол, чтобы, согнув одну ногу, упереться коленом в край стола. Затем, слегка покачивая головой, он обводит нас взглядом отца, с удовлетворением взирающего на свое потомство.
Его глаза озорно поблескивают. Уголки рта раздвигаются в полуулыбке: второму вахтенному пора подниматься. Я, само собой, тоже встаю вместе с чайником, потому что коку надо каким-то образом проникнуть по проходу в сторону носа.
Повар – крепкий, приземистый парень с шеей такой же толщины, что и голова. Он преданно скалится мне, его рот растянулся до ушей. Я подозреваю, что он надумал пройти через кают-компанию специально, чтобы дать нам возможность выразить ему свою благодарность за его стряпню.
– Я как-нибудь расскажу вам историю о нем, – произносит Старик с набитым ртом, когда кок уходит.
Треск в громкоговорителе. Затем голос произносит:
– Первой вахте приготовиться заступить!
Первый вахтенный офицер встает из-за стола и начинает методично одеваться. Старик с интересом наблюдает, как он, наконец, умудряется обуть здоровенные сапоги на толстой пробковой подошве, тщательно заматывает шею шарфом и наглухо застегивает кожаную куртку на толстой подкладке, затем салютует по-военному и уходит.
Немного времени спустя появляется штурман с красным, обветренным лицом, который был старшим предыдущей вахты, и докладывает:
– Ветер северо-западный, возможно отклонение от курса на правый галс, видимость хорошая, барометр одна тысяча три.
Потом он заставляет нас встать еще раз потому, что ему надо пройти в свою каюту переодеться. Штурман тоже на лодке с момента ее спуска на воду. Он никогда не служил на надводных кораблях, только на подлодках. Начал свою карьеру еще на подлодках, доставшихся от военно-морского флота старого рейха,[16] на крохотных суденышках с одним корпусом.
Из штурмана не получился бы актер. Из-за неподвижных лицевых мускулов у него постоянно суровое выражение лица. И лишь глубоко посаженные под густыми бровями глаза горят живым огнем. «У него глаза на затылке» – слышал я, как кто-то в носовом отсеке одобрительно отзывался о нем.
Так тихо, чтобы не расслышал штурман за дверью, Старик шепчет мне:
– Он мастер вслепую вычислять положение лодки. Иногда в плохую погоду мы по несколько дней, а то и неделями не видим ни звезд, ни солнца, но несмотря на это, наши координаты известны с потрясающей точностью. Мне зачастую бывает непонятно, как ему это удается. У него много работы на борту. Он отвечает за третью вахту помимо своих штурманских обязанностей.
После штурмана приходит боцман, который хочет пройти вперед. Берманн – крепко сбитый парень с красными щеками, пышущий здоровьем. А следом за ним, как наглядный пример разительного отличия между моряками и инженерами, появляется старший механик Йоганн с белым как мел лицом. «Страсти господни» зовет его капитан: «Настоящий специалист. Влюблен в свои машины. Почти не выходит на палубу, прямо как крот».
Пять минут спустя три человека из новой вахты пробиваются через кают-компанию на корму лодки.
Правда, меня это больше не тревожит – как только первый вахтенный поднялся, я тут же пересел на его место.
– Предпоследним прошел Арио, – говорит шеф. – А последний, маленький парнишка – новенький – как его зовут? – вместо Бекера. Вахтенный на посту управления. У него уже есть прозвище – Семинарист. Очевидно, читает религиозную литературу.
Вскоре после них проходит предыдущая смена. Шеф откидывается назад и, растягивая слова, перечисляет всех поименно:
– Это Бахманн, «Жиголо» – кочегар-дизелист. Чушь несусветная! Топить больше нечего, но на флоте традиция живет дольше, чем сами корабли. Хаген – кочегар электродвигателя. Он кочегарит еще меньше. Турбо – тоже вахтенный поста управления. Классный парень.
Затем с противоположной стороны появляется высокий блондин, Хекер, механик торпед и старший в носовом отсеке. Единственный младший офицер, который спит там.
– Маньяк, – замечает Старик. – Однажды при большом волнении на море он достал совершенно неисправную торпеду из хранилища на верхней палубе, разобрал ее и починил. Конечно, внизу. Это была наше последняя рыбка, и мы потопили с ее помощью еще один корабль, пароход в десять тысяч тонн. Его корабль, если быть абсолютно точным. Он скоро получит «яичницу» – он заслужил этот орден.
Следующим через кают-компанию проходит маленький человечек с иссиня-черными волосами, аккуратно прилизанными назад, и глазами-щелками, с пониманием моргающими шефу. У него татуированные предплечья. Я мельком замечаю изображением моряка, обнимающего девушку на фоне красного солнца.
– Это был Данлоп. Торпедист. Он отвечает за мастерскую. Большой аккордеон в рубке акустика принадлежит ему.
Последним мы знакомимся с Францем, тоже старшим механиком. Шеф провожает его недовольным взглядом:
– Слишком быстро устает. Другой – Йоганн – лучше.
Еда окончена, и я пробираюсь из кают-компании в каюту младших офицеров.
Боцман, по всей видимости, – превосходный хозяин. Он рассортировал провиант и так здорово разложил его по разным местам, не нарушив порядок внутри корабля. При этом, гордо заверил он меня, сначала под рукой окажутся скоропортящиеся продукты, а уж потом дойдет очередь и до тех, которые могут долго храниться. Никто, кроме него, понятия не имеет, куда подевалась гора продуктов. Видны лишь копченые колбасы, куски бекона и батоны хлеба. Запас сосисок свисает с потолка поста управления, как будто в коптильне. Гамак перед каморкой акустика и радиорубкой заполнен свежим хлебом. Каждому, кто хочет пройти мимо, приходиться нагибаться, чтобы пролезть под батонами.
Я пробираюсь сквозь второй круглый люк. Теперь моя койка свободна. Снаряжение аккуратно разложено поверх одеяла, мешок с моими вещами убран в ноги. Наконец я могу отгородиться от окружающего мира, задернув зеленую занавеску. Деревянная облицовка с одной стороны, зеленая занавеска с другой, белая краска сверху. Жизнь лодки теперь доносится только голосами и звуками.
В полдень я поднимаюсь на мостик. Второй вахтенный только заступил на дежурство. Море бутылочно-зеленого цвета. Вблизи лодки оно почти черное. Воздух наполнен влагой, небо полностью затянуто облаками.
Когда я уже довольно долго простоял рядом со вторым вахтенным, он заговорил, не отрывая бинокль от глаз:
– Где-то здесь они выпустили по нам сразу четыре торпеды. Во время предпоследнего патрулирования. Мы увидели, как одна рыбешка прошла за кормой, а другая – прямо перед носом. Это произвело впечатление!
На гребне донной волны поднялись короткие волны. Какой бы добродушной ни выглядела вода, в тени любой из этих волн может скрываться глаз вражеского перископа.
– Здесь надо быть предельно осторожным! – доносится между кожаных перчаток второго вахтенного.
На мостик поднимается капитан. Он клянет погоду и говорит:
– Смотрите в оба, юноша! Здесь чертовски плохое место!
Внезапно он обрушивается на наблюдающего за правым кормовым сектором:
– Держи свое при себе, а не то нам придется повесить тебя сушиться на бельевой веревке!
И спустя некоторое время:
– Нечего здесь делать, если не можешь справиться с морской болезнью. Но уж если тебя занесло сюда, привыкай к морю, как можешь.
Он назначил учебное погружение на 16.30. После долгой стоянки в доке лодка в первый раз уйдет под воду и будет отбалансирована, чтобы, когда раздастся боевая тревога, заполнение цистерн погружения и дифференцирование лодки заняло как можно меньше времени. К тому же необходимо убедиться, что все отверстия впуска-выпуска и заглушки в порядке.
Команда «Очистить мостик к погружению!» дает сигнал к началу действий. Зенитные пулеметы исчезают в башне боевой рубки. Трое наблюдателей и вахтенный офицер остаются на мостике.
Раздаются приказы, рапорта, трель звонков. Позади оба дизеля заглушены и отсоединены от винтов. Вместо них к ведущим осям подключили электромоторы и запустили их на полную мощность. Одновременно с остановкой дизелей широкие трубопроводы, ведущие наружу – для выпуска отработанных газов и забора свежего воздуха – перекрываются. На посту управления мигает сигнал «Готов к погружению», поступивший из дизельного отделения. Носовой отсек тоже
