Средневековая Русь. 6792 год от Сотворения мира (1284 год от Рождества Христова)
Под самый конец зимы 6792 года Ивашку, в числе ещё нескольких учёных иноков Богородицкого монастыря вызвал к себе игумен Симон...
Молодой послушник подошёл к Ивашке, сидящему в книжной казне над переводом очередной греческой книги, и шёпотом передал то, что велел сказать ему иеродьякон от лица игумена.
Что могло послужить причиной того вызова было неясно. Тем более, что и сама встреча была назначена лишь на следующее утро. Сразу после утренних молитв и трапезы. Потому весь день в книжной казне, куда теперь окончательно был определён Ивашка после возвращения из Новгорода, то и дело были слышны осторожные перешёптывания и видны многозначительные переглядывания. А с учётом всегда скудного на события распорядка в монастырской жизни, нетерпеливое ожидание любого, выбивающегося из общего ряда однообразных будней происшествия, ещё больше подогревало воображение иноков...
Обычно, когда игумену что-то требовалось, тот вызывал к себе иноков тот же час и давал им соответствующие поручения. Но на этот раз всё выглядело чересчур необычно. Особенно с учётом того, что игумен Симон с самого утра ушёл к Владимирскому епископу Феодору. А, вероятнее всего, пошёл он на общий сбор высшего владимирского духовенства к самому митрополиту Киевскому Максиму...
Новый митрополит, грек по происхождению, принял высший православный сан на Руси больше двух лет назад. И Ивашка не раз с тяжёлыми вздохами представлял, как сложно будет Максиму заслужить всеобщее уважение в русских княжествах. В особенности после смерти митрополита Кирилла, который был предстоятелем церкви в течение сорока лет и прошёл со своим народом все беды и испытания, какие только можно было себе вообразить. Начиная с татарских нашествий и губительной для Руси раздробленности русских княжеств и заканчивая повсеместными голодом и мором, которые неизменно приходили вслед за остальными напастями, словно падальщики на свой кровавый пир к умирающим земным тварям.
И сквозь все эти нелёгкие годы сумел Кирилл пронести несгибаемую веру. Собственными поступками подавая пример русским людям. Никогда не прячась за чужими спинами и всегда оставаясь со своим народом. Как и безропотно принимая на хрупкие плечи свою долю тяжких испытаний...
Потому, равняясь на Кирилла, не разуверились и люди в Божьем промысле. Как и, в целом, не растеряли уважение к православной церкви и христианской вере...
Сам митрополит Максим находился во Владимире уже несколько дней, и все иноки в обители неразрывно связывали его приезд в стольный град и назначенную на следующий день встречу у игумена Симона.
Но ждать приёма у игумена оставалось совсем недолго — всего-то до утра следующего дня. Оттого и находились все иноки в каком-то нервном возбуждении и суетливом ожидании. Включая даже тех из них, кого на встречу не позвали.
Ивашка же всё больше помалкивал. С одной стороны, здравым рассудком он понимал, что назавтра всё узнает от самого игумена. Но с другой — бурлящими в душе чувствами — его буквально разрывало от нетерпения и любопытства.
То, что в эти дни во Владимире находился сам митрополит Киевский Максим, могло означать, что высшим церковным решением отправят избранных иноков с посольством куда-то вместе с владыкой. Возможно, даже в Киев.
А от мысли о том, что своими глазами он сможет увидеть древнюю столицу Руси — мать городов русских, а в нём священную для каждого православного Киево-Печерскую лавру, у Ивашки захватывало дух и дрожь проходила по всему телу. И пусть, по слухам, Киев был сильно разрушен почти полвека назад при нашествии хана Бату, как и перебита была татарами в стольном граде тьма народа, но не раз слышал Ивашка от паломников, что почти восстановил златоглавый Киев своё внешнее величие и давно течёт в нём мирная жизнь.
Что касалось более удалённых от русских княжеств пределов и возможном путешествии в один из них с церковным посольством, об этом Ивашка боялся даже помышлять. Лишь на короткие мгновения с замиранием сердца вспоминал он красочные рассказы отца Даниила, брата Пахомия и иных хорошо знакомых ему людей, что посещали пока неведомые для него самого пределы. Те земли, где никогда не выпадал снег, лазурному морю не было видно конца, а деревья даже зимой стояли в цвету, либо увешаны были диковинными плодами...
Казалось, уже начали сбываться детские грёзы Ивашки о дальних странствиях. И в особенности это стало явно ощутимым после его поездки в Новгород. И ещё одной, совсем недолгой — вместе с Данилой и Мирославом в местечко Москов. Новую вотчину теперь уже полноправного удельного князя Даниила Александровича...
Но лишь только он забывался в своих мечтах, Ивашка тут же одёргивал себя. Неизвестно что именно собирался сказать на грядущей встрече игумен Симон. Всё вполне могло ограничиться какими-то новыми заданиями по книжной казне, как бывало уже не раз на памяти Ивашки. Потому и предаваться явным мечтам он откровенно побаивался, чтобы не испытывать впоследствии разочарования от собственных же надуманных нелепостей. Или же — своих фантазий, как назывались несбыточные мечты на греческом...
Но, как бы медленно и тягуче не тянулось время, и тот, наполненный нервным ожиданием день подошёл к концу...
После трапезы и вечерней молитвы, Ивашка вернулся к себе в келью и только тут вздохнул с облегчением. Словно сбросил, наконец, с себя какую-то невидимую, но нестерпимо утомительную ношу.
Слушать выдумки иноков и послушников по поводу грядущего дня и того, что мог поведать игумен Симон на предстоящей встрече, уже не было ни душевных сил, ни малейшего желания. К тому же, к вечерней трапезе Ивашка ощутил вдруг жгучий стыд оттого, что за дневной суетой и пустыми пересудами, едва ли не впервые за последние годы забылся настолько, что в течение дня, казалось, ни разу не вспомнил ни о Мирославе, ни об отце Данииле. Как ни разу не помолился о здравии обоих самых близких ему людей.
И только тут — в тишине своей крохотной кельи, уже не таясь и никого не стесняясь, Ивашка опустился на колени и глядя на образа в углу, начал молиться. Еле слышным шёпотом. Со слезами стыда и одновременно благодарности на глазах. Прося Господа облегчить участь Мирослава в татарском плену и дать сил и долгих лет жизни отцу Даниилу, где бы оба они сейчас ни находились...
А после молитв за здравие, с такой же страстью в голосе, он продолжил молиться об погибшей много лет назад собаке Вячке. Также прося Господа дать покоя и мира душе невинной земной твари. Такому же творению своему, как и все прочие живые существа, включая и людей...
На следующее утро, после молитв и общей трапезы, приглашённые на встречу иноки собрались возле приёмной игумена. Было их семеро, и теперь стояли они молча. Но, несмотря на общее безмолвие, в самом воздухе, казалось, висели напряжение и неуверенность, исходившие буквально от каждого. Лишь изредка бросали они друг на друга многозначительные взгляды, ожидая, когда позовут их к игумену.
Наконец, дверь в приёмную открылась и иеродьякон Макарий, правая рука игумена во всех монастырских делах, коротко кивнул всем сразу и негромко произнёс:
- Заходите, братья.
Ивашка, в числе прочих иноков вошёл в ту же приёмную, где несколько лет назад вместе с Пахомием получал наставления от игумена по поездке в Новгород и всем тем делам, что им обоим надлежало исполнить в Антониевой обители.
Как только все вошли, игумен Симон встал из-за стола и кивнул головой.
- Здравствуйте, братья.
Иноки молча поклонились игумену.
После чего настоятель указал рукой на лавки у противоположной стены.
- Садитесь, братья... Разговор у нас сегодня не короткий... И, к тому же, очень важный. - Игумен вдруг улыбнулся и добавил, - А в ногах, как известно, правды нет.
Все быстро расселись по лавкам.
Игумен замолчал на несколько мгновений, словно собираясь с мыслями, и внимательно посмотрел на каждого инока. Казалось, он ещё раз хотел убедиться, что никакой ошибки нет и им был сделан правильный выбор. Наконец, он сделал глубокий вдох и еле заметно кивнул самому себе.
- Был я вчера на встрече у митрополита Максима и епископа Феодора... - Начал игумен. - Собрал митрополит настоятелей и из других монастырей владимирских... И не только владимирских... Так вот... Давно Владыко вынашивал своё решение... А теперь и повод для того появился более, чем весомый... Вчера же объявил нам митрополит Максим свою окончательную волю...
Игумен замолчал на мгновение и ещё раз внимательно оглядел сидящих перед ним иноков.
- Собирается в Константинуполисе... в Царьграде, - поправил себя игумен Симон, - в скором времени большой православный собор... Будут на нём и патриарх Константинопольский Григорий, и патриарх Александрийский Афанасий, и даже император Византийский Андроник... Ждут на том соборе посольства со всех православных земель... Решил и митрополит Максим, что, как только закончится зима, а с ней и весенняя распутица, отрядить в Царьград большое церковное посольство ото всех русских княжеств... И из каждого монастыря отберут в то посольство самых достойных иноков...
Игумен ненадолго замолчал, ещё раз обвёл взглядом сидящих перед ним иноков и добавил.
- Остановился я именно на вас, потому, как, знаю, не подведёте вы ни меня, ни нашу святую обитель...
Ивашка, едва не задохнувшись от изумления, сделал судорожный вздох. Даже не глядя по сторонам, он почувствовал, что едва ли не каждый из приглашённых иноков, сделал то же самое. И было от чего. Для большинства из них, та новость стала едва ли не самой главной и значимой в их жизнях.
Игумен, словно не давая им передышки на осмысление услышанного, продолжил.
- Соберётся то посольство изо всех городов русских по весне в Киеве. А уже оттуда вместе с митрополитом Максимом отправится в Царьград... Ещё раз, в числе прочего, подтвердит наше посольство на соборе древний договор «О мире и любви», что был заключён между Русью и Византией в 6371 году... Снесутся о том до весны посланники митрополита Максима со всеми русскими князьями, чтобы не было никаких недомолвок и неточностей... Уже и сам великий князь Дмитрий Александрович лично дал на то своё согласие, потому, думаю, не будет никаких возражений и от удельных князей... А уж какие новые решения будут приняты на том соборе в Царьграде известно пока одному лишь Господу нашему...
Продолжение - в книге
