Государство Хулагуидов. 6794 год от Сотворения мира (1286 год от Рождества Христова)
Огромное хозяйство у Мирзы было только в Багдаде. В Тебризе, после того, как хан Хулагу захватил Иранскую землю и сделал этот город столицей нового государства, Мирза намеренно купил большой дом недалеко от ханского двора. Чтобы было где останавливаться ему в свои частые приезды в Тебриз.
За домом постоянно следили несколько слуг и рабов. И хоть проводил Мирза и без того большую часть времени в Багдаде, Мирославу не раз казалось, что будь у него такая возможность, он бы вообще не выезжал в Тебриз. Тем более, что каждый раз дорога из одного города в другой с караваном занимала порой дней по десять, а то и больше. И опустошала неимоверно...
Но чтобы вести торговые дела в том объёме, в котором вёл их Мирза, обойтись без покровительства хана и его советников было невозможно. Оттого и приходилось Мирзе жить на два города, шёпотом себе под нос — чтобы не донеслось ничего из тех слов до чужих ушей — проклиная и долгую дорогу, и жадность всей ханской челяди. И не единожды, не успев, как следует, отдохнуть после долгой дороги начинал он готовить новый караван из Тебриза в Багдад. Или наоборот — из Багдада в Тебриз.
Мирослав, сопровождая Мирзу возницей во многих поездках по Багдаду и Тебризу, не раз слышал те недовольные проклятия. Но всё больше помалкивал, делая вид, что не понимает, чем так недоволен Мирза...
Привыкнуть к переходам через пустыни пришлось и Мирославу. Потому как брал его с собой Мирза в Тебриз едва ли не в каждую поездку. Брал не то, что не спрашивая желания, а, казалось, даже не задумываясь о том, что и у рабов есть какие-то мысли и чувства. Впрочем, таков был заведённый порядок во всей Орде, и Мирослав уже давно ему не удивлялся. Рабы были почти в каждом хозяйстве, и жили они большей частью на положении домашнего скота, либо ненамного лучше того. И отношение к ним было соответствующее...
В некоторые дни каравану приходилось двигаться по такой жаре, что уже к полудню то ли в глазах Мирослава, то ли в самом воздухе висело постоянное дрожащее марево. И сколько Мирослав не тёр ладонями уставшие от яркого солнца и пыли глаза, марево не исчезало вплоть до наступления сумерек.
Хотя основные грузы вьючились на горбатых животных, коих увидел Мирослав впервые ещё на невольничьем рынке в Сарае, но в каждом караване было немало и лошадей, которым те переходы давались намного тяжелее, чем привычным к пустыням диковинным существам. Тех Божьих тварей, лишь отдалённо напоминавших лошадей, на греческом называли камилами. Русские же пленники звали их отчего-то вельблудами. Оттого и сам Мирослав называл их то на греческий, то на русский лад, в зависимости от того с кем говорил. Но всякий раз, едва разговор касался вельблудов, не переставал Мирослав удивляться силе и выносливости странных творений Всевышнего.
Камилы не требовали особого ухода, могли не пить по несколько дней и питались любыми, казалось, совершенно несъедобными на вид колючками, что росли в пустыне. И Мирослав, с улыбкой наблюдая за странными созданиями, часто представлял, что на Руси они бы очень пригодились в любом хозяйстве своей силой, выносливостью и неприхотливостью. Но погонщики камилов рассказали ему, что могут те Божьи твари жить лишь в пустынях и степях, потому, как другой жизни и питания не знают. И тотчас гибнут, едва попадают в непривычные для себя условия...
Иногда караваны попадали в песчаные бури и тогда людям приходилось накрываться попонами вместе с лошадьми, чтобы не задохнуться от песка и пыли. Камилы же, привычные к подобным причудам погоды, сами ложились на песок и терпеливо пережидали страшные напасти...
В такие мгновения, лёжа рядом с лошадью под завывания бури и поглаживая испуганное и подрагивающее от страха животное, Мирослав тихим шёпотом успокаивал его. Одновременно с тоской вспоминая, насколько проще и легче казались даже долгие зимние переходы с дружиной по заснеженным полям и лесам...
А уже после окончания бурь, уставшим и вымотанным до крайней степени людям, приходилось ещё подолгу выкапывать то добро, что было занесено песком...
Хотя Багдад был намного больше Тебриза, каждый хан улуса Хулагу или Иранской земли, как по разному называли то государство, всегда сидел в Тебризе. То ли было там менее жарко, чем в Багдаде, то ли ближе были те безбрежные степи, из которых пришли сюда степняки много лет назад и захватили древние земли. Но как осел тут хан Хулагу, так продолжали сидеть в Тебризе и его наследники.
А, может, потому и сидели они в Тебризе, что при осаде Багдада, почти три десятка лет назад, хан Хулагу сильно разрушил и опустошил огромный город и перебил тьму народа. Старые люди, пережившие тот ужас, рассказывали, что смрад от мёртвых тел в Багдаде стоял такой, что сами степняки, привычные к смертям и вони, не смогли оставаться в городе после разорения и разграбления и разбили свой лагерь в его окрестностях...
Но, несмотря на ту бойню и разрушения, что устроил тут хан Хулагу, люди быстро вернулись на свои пепелища. Похоронили, как полагалось мёртвых, заново отстроили дома и опять зажили прежней жизнью, пусть уже и под новым правителем. И опять расцвели в Багдаде и торговля, и ремёсла. И пошли через него такие же нескончаемые караваны с товарами, какие ходили тут испокон веков, кто бы не правил теми землями прежде.
Хоть не раз и слышал Мирослав от местных старожилов, что стало в Багдаде намного меньше людей со времён взятия его ханом Хулагу. Как и своими глазами видел он остатки заброшенных и сгоревших когда-то строений, в основном на окраинах города. Тех разрушений, до которых у людей до сих пор не дошли руки отстроить или разобрать окончательно, несмотря на долгие годы, прошедшие после осады города.
Но, как бы то ни было, а Багдад всё равно оставался огромным городом. Тем более, что сравнивал его Мирослав не с прежним величием Багдада, а с другими городами, которых перевидал он немало на своём, казалось бы, не таком уж и длинном пока ещё веку...
Продолжение - в книге
