водятся волки, и где бывают охотники. Ирными словами: зверье четвероногое и двуногое – почти всегда пьяное. Мать года! А теперь ещё и недовольна реакцией дочери на всё, что произошло.
– Люди, пережившие насилие, испугавшиеся, и не помнящие всех обстоятельств, могут тянуться подсознательно в то место, где их жизнь разделилась. Они словно бы хотят ещё раз пройти той дорогой, но сделать что-то по-другому. Их сознание осталось там, оно заперто и может проснуться в тех же или схожих обстоятельствах, – я владею собой, я профессионал.
– Мне нужно, чтобы моя дочь стала прежней! – сообщила мне тогда эта чудесная женщина, милостиво пообещав мне приводить несчастную трижды в месяц.
Но прогресса пока нет.
– Мама сказала, что нужно отнести пирожков бабушке, – сообщает мне чёрт знает в какой раз девочка, – это мама сказала, это не я сама пошла.
Прекрасно, у нас тут чувство вины ещё стопорит дело. Это не я решила идти – это меня отправили – прямое указание на две вещи: отношение в семье и самоощущение после всех событий.
Я молчу, не прерываю её рассказ, в котором нет точности, есть лишь комок невысказанных чувств. Лишь когда она устает, предлагаю завести дневник и в нём написать всё, что она помнит и будет вспоминать про лес до следующей недели. Практика паршивая, скучная, и в лазарете её явно уже о подобном просили, но предложить большего я не могу – между мною и ей стена из беспамятства, чувства вины и страха снова проснуться в желудке.
Может однажды она падёт…
***
– Я для него всё! А он что? Хоть слово благодарности сказал? Только и слышу – дай то, дай это. И ладно б на благо шло! Так ему что надо-то, знаете? Чтоб ведра домой шли! Или чтоб дрова сами рубились. Ручки не хочет марать. Да чего уж там, ему и встать с печки лень! На ней велел его возить! – клиентка передо мной говорит чрезвычайно тихо, ещё бы, ей, как рыбе, вообще говорить не положено. Но так как она рыба волшебная, Щука, между прочим, то очень даже прощается.
Здесь она не для решения проблемы. Она уже знает как поступит, это видно по её решительному биению хвоста, по плавникам, которые трепещут, налившись яростью и досадой. Она пришла выговориться и получить от меня подтверждение того, что она права.
– А недавно чего удумал? Царь его во дворец позвал, ну, донесли ему, что есть, дескать, такой обормот. Стыдобища! Емеле бы глаза в пол, да покаяться. Да попросить себя на службу какую пристроить, а он? Тут же пожелал, чтобы царская дочка в него влюбилась.
– И вы?..– я в ужасе.
– Ага, – соглашается Щука, – теперь его во дворце ждут. Меня он не слушает, а я сердцем чую, что его там погубят. Отговариваю. А он знаете чего? На печи его опять везти. Захотелось! Слушать не хочет. Царевичем желает быть. А сделал он чего?
– Не похоже, – признаю я. Нельзя ставить метки сразу, непрофессионально, но незнакомого мне Емелю я уже презираю против воли. Отвратительный человек.
– Брошу я его, – мстительно сообщает Щука, – пусть сам себя возит. И дрова рубит!
Она плещет плавниками:
– Спасибо, что помогли.
– Да…пожалуйста, – я только успеваю её проводить.
Золото, а не клиент! Сама пришла, сама решила, долго не сидела, зато заплатила без нервов. Молодец, если и правда от Емели уйдёт – не заслужил он такого счастья. С другой стороны – уйдёт она, а куда? Опять ведь такого же будет искать…
***
– И вы всерьёз отвезли родную дочь в лес, чтобы она там замерзла? – воистину, это тяжелый день. Но пришедший мужичонка пока бьёт рекорды. – Потому что вам так сказала ваша жена?
– Ну у неё своя дочка…не ладили они, в общем. А тут такое. она вернулась, ну из леса-то. вся в шубе, в серебре, в санях. Моя-то теперь пилит, мол, и её дочку туда же свезти надо – там же колдовство. Вот, хочу, чтобы вы на неё повлияли как-то и…
Он не успевает договорить, я распахиваю перед ним двери:
– Последуйте вон.
Понурив голову, он уходит прочь. Я захлопываю дверь. Дожили! И та тоже хороша. На кой из леса туда же вернулась? Чтоб нос утереть или чтоб шубу снять и к ногам мачехи бросить? Тьфу!
***
– А он как вырастит опять чего-нибудь! Сначала не отвлекай его, потом не ходи, а то грядки потопчешь, – и снова возмущение. Возмущение близким. – Нет, я понимаю, что у каждого должно быть хобби и мне эта репка, честно говоря, вообще не мешает. Но так знаете что начинается? Тянуть-то он её не может! И здрасьте – приходи, помоги, а то не умею сам. И собираемся ведь!
– А если не прийти? – спрашиваю я. – Что будет?
– Вонь на всю деревню будет, – мрачно отвечает девушка, – как же, внучка не помогла! И бабка тянет, и кошка тянет, одна я в сторонке отлеживаюсь! А оно мне сдалось?
– Этот человек вас воспитывал, да, вы, может быть, и считаете себя ему обязанной, но вы понимаете, что это ваша жизнь? У вас должны быть личные границы…
Клиентка податлива. Хотя бы не шипит, слушает внимательно, соглашается.
– А можно я ещё приду? Думаю, мне духу не хватит, чтобы сразу…– она рубит ладонью в воздухе, – чтобы так. Скоро ж дачный сезон опять. У меня уже нервов нет. Ничего не запланируешь, так как не знаешь, когда ему в голову чего взбредет.
– Приходите, – киваю я, – но помните сами, что никто за вас эту проблему не решит.
Она уходит окрыленная и я довольно смотрю ей вслед. Эту я вытащу. Она решительная, и границы выстроит, и себя ценить начнет. Такими должны быть клиенты, сами должны хотеть помощи, и только потом ко мне идти!
***
– А где я этот аленький цветочек ей возьму-то? – возмущается клиент. – Попросила бы зеркало какое, или бусы, слово бы не сказал! Так она как все не хочет. Ей цветочек подавай, а-аленький!
– У вашей дочери, как это часто бывает, просто попытка идентификации личности. Она устанавливает себя так, как ей должно быть в будущем. Она пытается понять, чего она хочет, и ей непроизвольно в такие моменты кажется, что она должна быть особенной. Особенно на фоне двух сестер. Это всё пройдёт.
– В мои годы калачу радовались! – бурчит клиент, – девка вымахала, а дура какая-то!
– Приводите, если есть желание, у неё есть, – предлагаю я, – не у вас. А лучше, если она в порядке и чувствует себя хорошо, не трогайте её, дайте ей разобраться.
– А цветочек?
– Что, цветочек? – я не понимаю вопрос.
– Вы не знаете где взять этот цветочек? – спрашивает клиент безнадежно, – дочка всё-таки, если ей для этой, как её, идентификации личности он нужен, поищу, так и быть!
– Не знаю, – мрачно признаю я, – вообще не представляю, что она имела в виду.
***
– Давайте ещё раз, – прошу я, от клиентов за день болит голова, благо, эта девица на сегодня последняя. – Значит вы…
– Я чищу, убираю, шью, латаю, крупу перебираю, – торопливо отчитывается Золушка. – А он всё недоволен! Говорит, что на балу я была совсем-совсем другая. А как в замок переехали, так умом тронулась.
– А как же слуги? – я сочувствую принцу, которого даже не знаю. Я бы тоже с ума сошла, если бы кто-то у меня под ухом с утра до вечера жужжал бытовыми делами.
– А что слуги? – кривится Золушка, – они разве умеют? Это я умею! Я их учу. Взялась тут смотреть как одна пыль вытирает, так переучивать её пришлось! А полы мыть? Никто же не умеет!
– А ваш супруг?
– Он тоже ничего не умеет, но ему и не надо. Я же есть.
– А вы не пробовали делить обязанности? – я знаю её ответ. Сама мысль о разделе обязанностей для неё кощунственна. Она не мыслит себя за пределами быта.
– А я чем займусь? – возмущается Золушка. – А так я встала в шесть утра, поскоблила окна, там перехватила, тут перевязала. Там заштопала, завтрак пора делать. Посуду помыла, золой начистила, к обеду пора. А если время остается, я крупу смешиваю, пшено, например, с овсом, и разделяю. Мне просиживать без дела непривычно!
– А он? – я ловлю себя на мысли, что надеюсь на здравомыслие принца и то, что сейчас он меняет замки.
– А ему то балы, то приемы, то театры. И всё на слуг бы спихнуть! Безнадежен! – она отмахивается и чуть ли не сияет от гордости, что ей не до жизни какой-то, не до праздности, у неё дела! Да ещё какие! И на ней весь быт.
– А вам не хочется, например, уделить время себе? Почитать, принять ванну, сделать маску?
– Ой, да сил нет на эти глупости. А вот ванну…ванна – да. Я её сегодня же ещё не чистила, точно! – Она подрывается, сумасшедшая, безумная, и бежит прочь, забыв даже проститься. Ей не до того. Ей надо чистить ванну. И неважно, что она делала это вчера, и неважно, что уже и супруг её, и мачеха, и злые сестры – все уговаривали её обратиться ко мне. Она сдалась, да только вот толку, если мыслями она чистит ванну? Даже тогда, когда она и всерьёз её чистит…
Ну что ж, по крайней мере, я заканчиваю сегодня раньше. Самое главное, сделать это так как нужно, без едкой совести, без муки – я сделала то, что могла, и я не могу помочь тем, кто этого не хочет.
Никто не может. И неважно, насколько глубоко потерялись те, кто приходит ко мне и к моим коллегам – пока они не найдутся хотя бы для себя, помощь любого профессионала для них ничто.
А я и не профессионал. Я так – любитель. Просто они все так смущены своим приходом ко мне, что даже не просят моих документов и дипломов.
