Длинные белые пальцы в последнем усилии схватились за деревянный край, ни капли не заботясь о цельности и без того охрупевшей кожи. В последнем разрыве сил она рванулась вверх, умудрилась распахнуть рот, прохрипела:
– Пож…ста…помо…те.
Ага, помогите. А я что делаю? Но людям же не объяснишь!
– Не кричи, – мне оставалось только посоветовать, – не трать силы, они тебе уже не нужны, но мне с тобой сражаться нет вдохновения.
Она не слышала. Неудивительно! У неё голова была наглухо сбита, когда её доставили, вся в крови и в каких-то вмятинах. Авария на скользкой дороге – рядовая, до обиды рядовая ситуация, там, говорят, ей повредили и зрение, и слух. Хотя сейчас по ней не скажешь – ребята хорошо постарались.
– По…гите, – она явно оседала, да так и должно было быть. В чём держалось последнее усилие?
– Не кричи, – снова оставалось одёрнуть, – людей не пугай. Там же родители твои, муж, друзья. Ну чего панику разводить?
Вот этого больше всего не люблю. Иные так орать начинают, что за дверьми слышно. А живым такое слушать нельзя, особенно близким. Женщины восприимчивей к крикам. Услышат, и начинают бросаться на двери:
– Вы же слышали? Слышали? Она жива, жива!
А её оттаскивают. Утешают, скручивают, если совсем дело плохо. Благо, на истерику всё списать можно. Но всё равно инцидент. Потом обязательно будет летучка и раздача моральных тумаков, мол, не уследили. А оно и ясно – для многих тут рутина, кто-то пить начинает, ответственных-то мало. Я и сам приглядываю, особенно за молодняком, но тут не уследишь.
А что делать? Не умеют умирать люди по-другому. Их уже приготовили, обрядили, выпотрошили, ан нет – есть души такие, что ещё восстать из гроба хотят. Вот и остаёмся мы, знающие, один на один с телом. Хотя, бывают и утечки – кто-то руку видит, кто-то как глаза распахнулись, но тут тоже хорошо – на истерику и галлюцинации всё списывают.
Но чует моё сердце, истории о зомби как раз из этих «привидевшихся» картинок и пришли. Живые мертвецы! Но что делать – беспокойна людская натура. И после смерти.
А эта не унималась. Молодая совсем. Жить хотела её душа, не поняла ещё смерти. Вот опять захрипела:
– По-о….
– Ты пальцы убери, – посоветовал я, – сейчас я тебя крышкой закрывать буду. По пальцам попаду ведь.
Она смотрела слепо, непонимающе.
– Ты умерла, – к объяснениям снисходить всё равно бессмысленно, но я так делаю. Как-то не по-людски же в ужасе оставлять. Да, он будет всего пару секунд ещё, ну максимум, минуты три. Но это ужас, в котором навеки уснёт душа. совестно.
Поэтому я стараюсь не отрывать насильно пальцы и не закрывать силой никого. Другие так делают, знаю. А я, наверное, идиот сентиментальный. Стараюсь как лучше. Да, не всегда оно выходит.
– Не-е-ет…– от осознания моих слов, от невозможности принять их, у неё мобилизовались последние силы, и она произнесла стойко, разборчиво: – я не мертва.
– Да все вы так говорите! – время поджимало, и я уже стоял у крышки. Вот прогресс! Крышку сейчас и в одного поднять можно как правило, а папаша рассказывал, что по двое- по трое приходилось. – Пальцы убери, придавлю же.
Она не шевельнулась. Пыталась сообразить остатками себя, что происходит, но не укладывалось в людском существе, что это конец. Наверное, она помнила сейчас что-то о самых кошмарных снах, а может пыталась найти какой-то кусочек шутки в моих словах и во всех обстоятельствах, а может не пыталась и не помнила – не знаю. Я не винил её. Я никого из них не виню. Невозможно узнать что такое смерть, когда не работаешь с этой самой смертью. Добрые люди придумали утешение про рай и вечное царствие покоя. Может быть, эти люди были правы. Люди позлее придумали ад. Люди поциничнее придумали ничто, мол, смерть – это всего лишь биология и нечего в неё, священную, своими грязными и наивными иллюзиями лезть!
Но никто из них не сказал ни разу вслух того, что происходит иногда с телом, как оно дёргается, как душа пытается поднять его, как смотрит слепыми глазами, как цепляется мёртвой сухой кожей за края гроба, как пытается говорить, что-то помня о людской жизни.
Смерть – это шок для души. Не знаю, что там за её гранью, но, похоже, сам переход – это большой стресс для бестелесной души. Вот и дёргается. Вот и мучается. Кто знает? Да пёс его ведает! Я вот знаю, и что? Говорю я на каждом шагу? Нет, и буду молчать. Потому что страшно. И не поверят. Это не красивая сказка про рай, это не страшная сказка про ад, и даже не циничное равнодушное ничто. Это совершенно реальное что-то из породы вещей, что происходят, хочешь ты того или нет.
В первые дни, после стажировки, на которой мне никто, разумеется, ничего не объяснял о настоящем положении дел, когда мне только предстояло встретиться с правдой и разделить свою жизнь на разные части, Тео – старший в нашем подряде, начал издалека:
– В жизни есть вещи, которые происходят, понимаешь? Хотим мы или нет. Например, погода – она просто приходит и жри её как хочешь – хоть с перцем, хоть с солью, но она будет такой какая пришла.
Тогда я ещё мог шутить и поинтересовался, ещё не поняв о чём мне говорит Тео:
– Ты хочешь мне сказать, что жалование будет ниже, чем обещано?
– Я о другом, – он отмахнулся. – Вот смотри, случилось с тобой что-то…болезнь. Ну блевал ты полночи в обнимку с унитазом. Расскажешь ты кому?
– Врачу или священнику, – я был молод и несерьёзен. Я заступал на службу, сменяя своего вечно нелюдимого, немногословного отца, возраст которого не позволял ему уже работать так как прежде. А я был молод, полон сил и не имел мозгов, чтобы выучиться на что-то достойное.
Впрочем, тогда мне казалось, что всё впереди.
– А простым людям? Прохожим, соседям? – Тео допытывался, изучал меня, колебался, не зная, можно ли мне доверить отвратительную постыдную тайну.
Постыдную, да! Постыдную тайну смерти. Посмертия, если быть точнее. Тайну о том, что мы иногда ещё мечемся душой в гробу, даже если гроб уже закрыт и опускается в землю или едет по стяжке-ленте в последнее пламя.
Душе от этого не больно. Ей страшно. А нам стыдно. Стыдно знать и раскрыть эту тайну невозможно.
– Убери пальцы, – время давило, а эта девка сопротивлялась. Нет, она не виновата. Она напугана. Вероятно, она была хорошей дочерью, могла стать отличной матерью, была нужна на работе, по ней скучают друзья. Она была молода, но это никак не отменяет её итог.
Она покорилась. Смирение взяло верх. И на том спасибо, а то бывает всякое… один так рванул, что пришлось его рубить намертво. На вторую смерть. Еле-еле удержали. А кого-то и вовсе подвязать надо, чтоб не дёргались. Хорошо, что в последние годы процесс пошёл проще и теперь есть зал прощания, и само прощание идет недолго. На природе проще. Там уже гроб закрыт, и если душонка поскребется изнутри – никто не поверит.
Почудилось! Ветер шумит! Мало ли причин?
Но она смирилась и это хорошо. Убрала тонкие пальцы, которые скоро замрут навечно. Легла, прикрыла слепые глаза. я пододвинул крышку ближе к её лицу, ещё немного и я навсегда сокрою это тело от взгляда живых.
– Не бойся, – это всё, что мне оставалось, – там ты не проснёшься. Нужно ещё потерпеть. Будь сильной. Не пугай своих.
Закрыть крышкой и наскоро крутить винты. Первый, в изголовье. Второй, третий…
– Там уже ждут, – Магнус появился быстрее, чем я успел мысленно призвать его на помощь. Удивительной силы человек! Всегда быстр на работу, вежлив и точен. Правда, с живыми вежлив, а с мёртвыми не очень. Он себя переборол, а я ещё нет. Всё ещё нет. – Что ты с этой девкой возишься? Других дел нет?
Сам говорил, а руки вворачивали винты. Шестой, седьмой…
– Доброе слово и цветку приятно.
– Цветок жив, а эти все подохли уже, – возразил Магнус. Ворчал он по привычке. Не злой он человек, просто нервный из-за того, что много работы. – Всё, давай, ребята!
Выгрузили закрученный гроб на ремни. Всё, дальше дело не наше. Похоронят, без нас похоронят. Сегодня у нас полный комплект на смене, а то и самим приходится, конечно. Не все согласны работать с мёртвыми, но ещё меньше согласны видеть и понимать то, что видим мы.
***
– Ло-о-ожь! Ложь! – этот вздумал вопить. Так вопит, что даже мёртвых поднимет, а это нам ни разу не нужно. Ребята, конечно, постарались – рот ему зашили на незаметную нитку, так нет, душа этого человека так жить захотела, что все нитки порвала, распахнула мёртвый рот в уродливом подобии крика. – Ло-оожь.
Магнус ругался, я отрывал широкий кусок пластыря, пока мой соратник удерживал мечущуюся на подушке мертвую голову, которая еще несколько минут захотела быть живой.
– Заткнись! – шипел Магнус, пытаясь зажать рот, но руки не справлялись. Справился скот. Тяжело дыша, отступили, глядя на бьющееся в истерике тело, поднятое беспокойной душой. – Ну что за народ, а? умер – лежи! Нет, орать надо! Чего ты смотришь? Чего вылупился?
Мертвец бился, не хотел умирать, душа у него и правда была беспокойная. Но оно и понятно кто есть кто, когда на тех, кто проститься приходит смотришь. Если людей мало и все с каким-то тихим просветлением в лицах, да ещё озираются друг на друга, но так, украдкой, то знай – умер тот, кто должен был.
Так бывает. Есть люди хорошие, есть люди дурные, есть люди, что мечутся. Последних больше всего. Но есть те, кто просто извели всех вокруг, успев сменить все роли людской натуры, одновременно побывав и в роли благожелателей и в роли врагов. Из прихоти ли, из болезни. Я бы сказал, что тут какая-то душевная болезнь – вон как мечется его душонка! Даже сейчас.
Ничего, порет и ослабнет, перейдёт туда, куда нужно. Куда, мы не знаем, но стихнет – это уж точно. А пластырь налепить на мертвеца – это уже не преступление, это служебная необходимость.
– Вот же ж…– Магнус настороженно глянул на затихающего. – Ну? Всё?
– Ещё минуту, – предложил я, Магнус не стал спорить, предпочёл кивнуть. В нашем деле лучше перестраховаться на три раза.
Затихала душа, и Магнус уже отходил за инструментом, а я всё-таки улучил момент, и, притворившись, что оправляю подушку, солгал уходящей склочной душе:
– Они тебя простят, они всегда прощают.
Слепые глаза взглянули почти осмысленно, в последний раз всколыхнулась мёртвая, вычищенная от ненужного хлама грудь, и замерла навеки.
***
– Смирный какой! – восхитился Тео, когда двери в прощальный зал закрылись, и мы остались с телом наедине. – А я думал, будет трудно.
Вид этого мертвеца и правда располагал к подобному
| Помогли сайту Реклама Праздники |