Реванш неандертальцев

разными группами. Причиной служит не только борьба за контроль над источниками пищи, но и за повышение своего статуса отдельными самцами. Чем не социальная борьба? Крупнейший специалист-этолог Франс де Вааль усматривал у приматов полноценную и сложноорганизованную политику, выражающуюся в социальных манипуляциях, заключении коалиций, следствием которых становятся перевороты внутри группы. Эти столкновения сопровождаются повышенной жестокостью. И в зоопарке, и в дикой среде зафиксированы инциденты, когда свергнутым доминантным самцам отрывали гениталии. Это единственный в животном мире пример сознательного или по крайней мере умышленного причинения вреда. Жестокие игры с добычей у дельфинов и касаток носят иной характер, жестокость тут является частью охотничьего процесса и не служит самоцелью. В случае же с шимпанзе имело место желание причинить максимальный, демонстративный урон. И здесь нужно остановить внимание.
Как утверждает де Вааль: «Люди — это говорящие приматы, однако  в действительности их поведение не особенно отличается от поведения шимпанзе. Когда люди обращаются к действиям, а не словам, сходство становится ещё сильнее». В своих социальных переворотах люди демонстрируют точно такие же поведенческие стереотипы, что и приматы. В частности, активно практикуют жестокое надругательство над павшими противниками. Во Франции это проделывают с телами швейцарских гвардейцев — тех, что оказали сопротивление бунтовщикам и погибли в бою. Парижская чернь с остервенением принялась осквернять их. При чём, производились манипуляции над гениталиями, что для эпохи, давшей образцы тончайшей изысканности, было, мягко говоря, нетривиально. Наполеон, как живой очевидец, признавался потом, что «никогда никакое поле сражения не поражало» его так, как вид этих обезображенных тел. Ещё в больших масштабах это повторяется в русской революции. За время Красного террора судебные органы белых правительств и представители Красного Креста фиксируют не просто отдельные случаи кастрирования, а разные способы проведения этой изуверской экзекуции. Это происходит повсеместно: в Киеве, в Одессе, в Харькове, в Крыму, в Приморье, в центральной Сибири. Казак-эмигрант Фёдоров вспоминал, что ещё до начала Гражданской войны, до объявления декрета о Красном терроре на Дону красногвардейцы убили группу кадет (возраст которых варьировался от девяти до одиннадцати лет) и прикладами им размозжили гениталии (превратив их в «вермишель»). Этот акт и психологически, и нравственно настолько иррационально жесток, что его не объяснить идеологией или классовой ненавистью. Из-за обильности применения подобные инциденты нельзя списать на психические отклонения. Нужно обращаться к самой природе человека. Очевидно, присутствовало бессознательное желание максимально уничтожить чужое доминирование наиболее демонстративным, наиболее брутальным образом — через устранение самого символа мускулинности.
Тот же Лебон, как психолог, уподоблял коллективный разум толпы первобытному существу, движимому соответствующими примитивными страстями. Что, если и индивиды, составлявшие во время революций это социальное образование, носили в себе, каждый в отдельности, отпечаток чего-то первобытного?
Многое в поведении человека определяется не только психикой, культурными и социальными установками, но и генетикой. Она отвечает за предрасположенность к агрессии или интеллектуальной деятельности. В генах сохраняется память не только о прямых предшественниках. Влияет более отдалённое наследие. Нобелевский лауреат, физиолог Конрад Лоренц само проявление агрессии трактовал как «наследство человекообразных предков, с которым рассудок не может совладать».
У современного человека доказанно присутствует набор генов неандертальца. У отдельных наций этих генов немного больше, у других меньше. С веками люди настолько перемешались, что и внутри отдельного народа у отдельных индивидов эти показатели могут разниться. Некоторые психические отклонения и наследственные заболевания объясняются влиянием генов неандертальца.
Почему бы не признать, пусть с оговоркой, присутствие генетического фактора и в революции, как таком же отклонении с пути нормального развития?
Согласно новейшему исследованию, проведённому Йельским Университетом, даже дружба имеет генетическую подоплёку. Инстинктивную симпатию и тягу к сближению у человека вызывают носители схожего генетического набора. Подобное тянется к подобному. Если возвращаться к историческим реалиям, во время общественных потрясений стороны часто идентифицировали друг друга на основе внешних, физиологических признаков. И, в связи с этим, многие указывали на качественную  разницу между революционерами и контрреволюционерами. Описывая революционный Париж, Шатобриан вспоминал: «Самые отвратительные уроды получали слово чаще всего. Душевные и телесные недуги сыграли в наших смутах большую роль». Такую же картину можно было наблюдать во время русской революции. Бунин писал: «Как только город становится «красным», тотчас резко меняется толпа. Совершается некий подбор лиц... Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью». Дело было не только и не столько в эстетической составляющей. Аристократ Винберг свой  опыт заключения в большевицкой тюрьме охарактеризовал как «плен у обезьян». Такой взгляд на революционеров был весьма распространённым у представителей разных классов и политических течений. Даже умеренный, либеральный философ С. Булгаков признавался, что «товарищи» кажутся ему «особой разновидностью дарвиновских обезьян». В самом деле, если среди большевистских вождей преобладали люди с физическими аномалиями, с отталкивающей внешностью, на низовом уровне господствовал одинаковый типаж — выдающиеся подбородки и низкие лбы (явные атавистические черты). Исключения, которые бывают всегда и везде, лишь подтверждают правило. Позже, в Гражданскую войну представители противоборствующих сторон зачастую распознавали друг друга, не по наличию погон или звёзд. Белый офицер Апухтин отмечал: «До чего же эти самые ярые большевики были уродливы! Природа их обидела, и они были преисполнены ненавистью ко всему, что красиво и нормально». О особой «товарищеской», «большевицкой внешности» писали многие. Собственно, гены и отвечают за физические характеристики человека. Так что противостояние «потомков» неандертальцев и Хомо Сапиенс видно просто внешне.
О таком противостоянии говорит и вся практика революции.
Антропологи Монс и Папагианни ключевым поведенческим отличием неандертальца от Человека указывали «неспособность к символическому выражению». Иными словами, неандертальцы на генетическом уровне не имели предрасположенности к восприятию искусства и развития себя в этой области. Во всех революциях отчётливо прослеживается  иррациональная бессмысленная ненависть к культуре (уничтожение помещичьих усадеб и произведений церковного искусства в России; «культурная революция» в Китае), ненависть к культурным, образованным людям в Камбоджии приняла форму официальной политики (показательно, что у народов Юго-Восточной Азии сравнительно более велик процент генов неандертальца).
Несмотря на декларативное объявление войны представителям иных классов, жестокость зачастую проявлялась внутри одной социальной группы (интеллигент Ульянов ненавидел интеллигенцию как класс — можно вспомнить известное его утверждение про «мозг нации»; так называемые, «военспецы» помогали большевикам уничтожать своих бывших сослуживцев; в подавлении крестьянских выступлений активно участвовали выходцы из крестьянского же сословия).
Классовых врагов искореняли, скорее, по генетическому принципу. Иметь родственников из привилегированных слоёв означало приговор, в лучшем случае такие люди становились изгоями — «лишенцами». Подобные беспощадность и жестокость характерны для межвидового противоборства. Действительно, революционеры просто не видели человеческих существ в своих противниках. Антропологический фактор объясняет это. Также он включает в себя прочие аспекты революции.
Носители генов неандертальца проявили себя во всей полноте, беспощадно уничтожая все культурные и цивилизационные достижения своих заклятых, генетических врагов — Хомо Сапиенс.