Прохладная вода журчит омывая камни, скрашивая жаркий день, и не позволяя слову “одиночество” даже близко подобраться к сердцу мальчишки. Непримиримое солнце застыло над головой, авторитетно взирая на множество своих миниатюрных подобий, поселившихся в траве. Мягкое травяное одеяло внезапно приминается. Это идёт мама. Венок из одуванчиков поддерживает её волосы и уже очень скоро самые лучшие, отборные экземпляры радостных цветов оказываются в заботливых материнских руках. Всё для того, чтобы сцепившись с собратьями, лечь крохотным рыжим нимбом на макушку ребёнка, вызолоченную весенним светилом.
С неожиданным порывом ветра, более расторопные и изрядно поседевшие хитрецы норовят взвиться ввысь и по всему полю, на сколько хватает глаз взмывают крохотные пушинки. Мир вокруг меняется в одночасье, заполняясь новыми всплесками красок и запахов и хочется сложить эту красоту в какие-то слова, которых наверное и на свете нет и поделиться ими с матерью…
Вот вот только матери нигде нет. Сколько ни мотай головой, ни ищи среди трав, ни упрашивай мысленно ручей подсказать где следы её промокших ног — без толку. А ветер никак не унимается. Неумолимый и всё более грубый он приносит с собой неуютный холод. Тревогу. Крики. Возгласы недовольства, если не ужаса.
Десять лет минуло с тех пор. Ровно столько он не видел матери. Пытаясь разлепить заспанные веки, Персиваль вертит головой, но вокруг никого. Кровати братьев пусты, а значит он один ленился и до сих пор был не при деле. Догадку быстро подтверждают крики, доносящиеся снизу.
Расстроенный трогательным сном, Персиваль одевается, всё ещё пытаясь вытряхнуть его из глаз. Не смотря на ранний час, дверь в комнату сестры приоткрыта, он даже успевает призывно произнести её имя, прежде чем понимает, что и она проснулась раньше него. Агата не отвечает, должно быть в очередной раз хихикая над братом из своего укрытия, затевая привычную игру в прятки. Пытаясь разыскать малышку, он прочёсывает оба помещения, только лишь мебель не переворачивает, постепенно углубляясь в бывшую комнату матери, ушедшей невообразимо давно.
Второго этажа достигает новая порция криков. Возгласы перечащие пьяной ругани сотрясают дом. Ожидая худшего, Персиваль несётся вниз, застывая на верхнем пролёте лестницы, откуда наконец заметил Агату — та стоит внизу со своим старым игрушечным кроликом. Судя по клочьям набивки и отваливающемуся уху эта игрушка тоже знавала лучшие времена. Робея в нерешительности девочка осторожно наблюдала за отцом, схлестнувшимся с Алебом — её самым старшим братом. Мужчины порыкивают друг на друга и злобно шипят, аж в ушах звенит. Вот только вопреки экспрессии и накалу страстей, Персиваль знает — эти двое так ни к чему и не придут. В его юной жизни подобное случалось слишком часто. Вот если бы ещё и сестру со временем успокаивать становилось легче…
Ступая как можно тише, мальчишка спускается и уводит сестру обратно наверх, подальше от сварливых взрослых. Агата жалуется на крики, и брата, и пьяного отца, но больше всего — на страшную грозу, которая разбудила и растревожила её. Лицо девочки полнится всей тоской мира, конечно же братик сразу поддаётся увещеваниям, соглашаясь немного почитать вслух. “Сказ о сэре Персивале” — беспроигрышная классика. То был рассказ зачитанный до дыр, его с Агатой страсть, настоящая жемчужина скромной домашней библиотеки, на которую их мать нередко растрачивала финансы семьи. Потянув привычный корешок, Перси задевает соседнюю книгу, неприметную, чёрную, и та валится на пол являя своё пустое нутро — совершенно точно, кто-то использовал её в качестве хранилища. Крохотного тайника, ныне опустевшего. Мысль тревожная, странная, липкая, однако и она подождёт, ведь он пообещал сестрице сказку. Осторожно распахивая корешок, он садится рядом с кроватью и начинает читать, хотя мог бы без запинки рассказать историю по памяти. Слово в слово. История не нова и близка им обоим, но замолчать заставляет не рутинность, а целый град вопросов. Кажется, Агата попросту хотела провести с ним время. В любящих глазах сестры его жизнь не хуже сказочных приключений, даже если говорить приходится о тревогах и тратах при поступлении в академию. Время летит незаметно, солнце прокатывается мимо ока исчезая в вышине, но увлечённые болтовнёй брат и сестра не замечают этого, как если бы обрели защиту от всего окружающего мира.
***
Люди часто забывают, что поистине нас защищают не оружие или доспехи, а прочные узы. Я объяснял это своей верной спутнице Акаше множество раз, но только живая демонстрация возымела силу. Путешествие существ непохожих друг на друга ни внешне, ни внутренне но предпочитающих, сражающихся друг за друга без тени сомнения, смогло впечатлить даже такое древнее и самодовольное создание.
Напуганный голос Эльдет затрагивает меня смазанным всполохом внутри сознания. Прикосновением пёрышка, раздражающим и назойливо неуловимым. Кто-то прикасается ко мне, пытается приподнять голову, а следом, сквозь закрытые веки, мир озаряется крохотной вспышкой алого сияния, выводящего наружу из холода и темноты. Я вижу Персиваля. Его ладонь всё ещё источает то самое тепло. Убедившись, что я окончательно пришёл в сознание, рослый воитель помогает мне сесть, прежде чем подняться. Поправляя на руке щит, парень застывает между нами и группой куатоа, во главе со статным вожаком. Если бы не многочисленные тела куатоа, устилающие мокрые камни вокруг, я бы счёл произошедшее очередным демоническим видением — новый отряд рыболюдов едва ли отличался от предыдущего. Шлёпая по смеси воды и крови крохотными отросточками к ним семени Стуул, но даже его спор оказывается недостаточно, чтобы сразу разобраться в затруднённом бульканьи, исходящем из обезображенного рта почтенного вожака.
Одеяния, оружие, лица и взгляды возникших перед нами рыболюдов оказались столь же блеклыми, как и у предыдущих — пустые глаза, серые плетёные накидки и кустарные лезвия примотанные к длинным палкам создавали узнаваемый ансамбль народа куатоа. В прочем, наш собственный вид и повадки шокировали чужаков в той же степени, смущая пестротой и отсутствием какого-либо баланса. К стыду своему, я до сих пор носил на себе одну из накидок тёмных эльфов, скреплённую иглой на манер манто, сверкая оголённым прессом. Я неловко поднимаюсь с мокрого пола, расцарапывая ладони о скользкие камни в поисках опоры и находя её в лице добросердечной Эльдет. Пока дворфийка хлопочет вокруг меня, посох погибшей жрицы начинает подрагивать. Крохотные капельки воды просачиваются из треснувшего кристалла, загустевая и мигом бросаясь в сторону Аханы. Увы, я едва стою на ногах, а Эльдет боится, оставить меня без её поддержки, поэтому мы оба бессильно вздрагиваем, не в состоянии оградить темноволую девушку от неизвестного колдовства. По счастью этого и не нужно. С привеликой радостью морская эльфийка устремляется к магическому сгустку, взволнованно вытянув руки. Перетекая в подставленные ладоши, вода медленно переливается, меняет форму, постепенно концентрируясь в духа поразительно похожего на ящерицу. С восторженным упоением Ахана прижимает ящерку к себе, благодаря Истишиа за своего давнего товарища, вернувшегося из Большой Воды.
Стоит отдать новеньким должное — расправившись с остатками агрессивных соплеменников без намёка на сожаления они замирают поодаль, тактично созерцая наше поле брани. Подобное поведение вселяло надежду на бескровные переговоры, хотя примелькавшийся лик грузного Шуушара вызывал явное неудовольствие и у них. Ни за что не подумал бы, даже забавно видеть как наш тихий добряк умудряется вызывать так много неудовольствия одним своим существованием. Беглый, пусть и сбивчивый рассказ о злоключениях минувшей недели Персиваль ведёт в осторожной манере, исключающей лишние подробности, а я научившийся на предыдущем горьком опыте решительно ничему, щедро приправляю его замечаниями о героизме собравшихся. Высокий и статный рыболюд возглавлявший шествие оказывается архижрецом Матери Глубин и главой поселения по совместительству, его иссечённые губы выплёвывали звуки в наше ментальное пространство с явной неохотой, перевирая согласные, но кажется его звали Плупп. В их доме, Слупладопе, набирал силу религиозный раскол, докатившийся теперь и до случайных свидетелей — напавшие на нас, к примеру, происходили из еретического культа, поклоняющегося новоявленному Отцу Глубин. Преисполненный небывалого великодушия, архижрец не лишён мрачного такта жителей Подземья, с ходу обещая щедрую поддержку, если коварные жители поверхности обратят своё вероломство в его выгоду. Тот случай, когда не знаешь, гордиться тебе или лютовать. Не без гордости Плупп заявляет о неких договорённостях с местными тёмными эльфами, препятствующими перемещению через Слупладоп без соответствующего дозволения. В их селении мы будем в безопасности, а дальше сможем уйти водным путём. Выглядит даже слишком хорошо. Взамен нам всего-то и нужно было — убить его дочь, возглавляющую поклонников лже-бога. Ради участия в интригах августейшего семейства нам предлагалось под видом пленников проникнуть в безопасное жилище на территории селения и ожидать своей трагической участи в качестве примирительного подарка и жертв на закланье по совместительству. Потрясающую жизнь они ведут, эти жители Подземья. Смиренно опустив головы, дерзкие надземники утаят при себе оружие и проследовав к жертвеннику перевоплотятся из дичи в охотников. Культисты будут повержены, нас снабдят припасами и отправят в заслуженное изгнание по водам озера, а сам Архижрец укрепит власть малой кровью покрывающей не его руки, сиречь плавники. План безупречный.
Там где я не поддакиваю речам Персиваля, Тенебрис издаёт усталые вздохи. Драгоценное тело гордой кошки выглядит потрёпанным, а сознание внутри кажется окончательно уставшим — прогуливаясь из стороны в сторону, она осматривает скудное снаряжение павших и спихивая мелкие камешки с берега. Только на шестом или седьмом кругу до меня доходит смысл происходящего представления — сторонящаяся любого неблагодарного труда, чертовка картинно вздыхает и поглядывает раскиданные по земле сети с едва ли скрываемой тоской, словно погружаясь в тяжкие раздумья. Возбуждённая, как если бы в сетях уже была рыба, автоматон испытующе стреляет линзами в каждого из товарищей. Полно тебе. Сложив два и два, я плетусь к ней и начинаю наматывать на ладонь и локоть одну из громоздких штуковин, в которой ещё минуту назад рисковал трепыхаться сам.
