[/justify]
Фурор среди жителей её квартала, да и всего микрорайона поднялся нешуточный. Не столько среди граждан мужеского пола, но женского в особенности. Всех-всех, кто десятилетиями необычную соседку не только знал, но и о всех перипетиях её бурной юности всегда судачил и бывал прекрасно осведомлён о них по причинам близкого соседства – как раз среди этого самого неустойчивого во мнениях контингента пронеслось совершенно жуткое, поистине будоражащее известие. Всё что угодно, вскричал народ, только не это!
Нет-нет, лучше бы она в своё время просто как-нибудь погибла или умерла, может быть даже трагически, под ножом влюблённого бандита или даже целой их группировки. Дней десять бы оживлённо обсуждали сей кошмар, а то и двадцать. Пусть бы, допустим, сама спрыгнула с крыши из-за какой-нибудь любви к какому угодно джентльмену удачи, уголовных наклонностей и образа жизнедеятельности. Пересудов бы хватило на месяц, максимум два.
Или даже уехала бы она насовсем в Америку, то есть, чтобы действительно пропала с концами, чтоб как и не было её здесь на белом свете. Чтобы больше никогда и никому не мозолила глаза своей непостижимой популярностью среди мужского пола, во всём диапазоне от даунов до профессоров. Тут замолчали бы все сразу и навсегда. Но нет, нет и нет! Всё произошло гораздо страшнее и, главное, куда непоправимее.
Постаревшая, как будто и впрямь никому, слава богу, не нужная, но по-прежнему активно молодящаяся Люси внезапно выскочила замуж. Главное за кого, за очень богатого русскоязычного иностранца, вдобавок моложе себя. Где же такие сказочные расклады по жизни выдают?! В каком собесе выписывают столь царские вспомоществования?! Мы тоже хотим!
Кое-какие признаки до такой степени незаурядного события кое-кем из соседей отмечались и ранее, незадолго до факта шокирующего замужества Людмилы. Самые опытные из регулярно омолаживающихся жительниц микрорайона довольно быстро отметили на лице неугомонной соседки сначала следы круговых подтяжек. Потом и реальных пластико-хирургических вмешательств. Люси вновь помолодела, буквально расцвела, словно бы вступила во второй круг молодости, не успевшей далеко отбежать от неё, как она её догнала. Затем в ход у неё пошли вернувшиеся откровенно девичьи и даже гламурные наряды. Люси всегда не просто следила за модой, а преследовала как лично ей задолжавшую. Куда от нестареющей красавицы прятаться, эта мода всё чаще сама не знала. Последние её писки и шорохи сразу же отражались на очередном Люсином прикиде. Мужчины оборачивались и во дворе и на улицах, улыбались, поднимали большой палец вверх и, не скрываясь от жён, непроизвольно, искренне не скрывали радостного изумления от встречи с чудесным образом возрождающейся богиней: «Ух ты, какая!». А женщины, критически обсмотрев непотопляемую профуру Люси с головы до пят, бессильно шипели: «Вот сучка! Да когда же ты угомонишься и перестанешь нам душу мотать?!».
Особенно тоскливым громом весть о феноменальном замужестве легендарной врачихи, на которой в её личном плане все было поставили крест, прозвучала для стареньких девственниц, всё ещё шарахающихся от любого мужского взгляда, даже мимо рикошетом пролетающего. Они лишь ошалело вытягивали свои бескровные губки в ничего не понимающих гримасах отвращения, пополам с застарелой непроизвольной завистью. С одной стороны: мол, как не стыдно, в такие-то годы?! С другой – оказывается, никогда ничего не потеряно, смотря как к этому стоило в своё время подходить. Получается, и так было можно! «Не только можно, но и нужно!» - гордо отвечал всем пренебрежительный Люсин взгляд.
Сначала новобрачный подарил жене «Ниссан Мурано», потом «Мерседес» А-класса. Затем, через полгода, Люси пересела на «Порше», притом видно было, что максимум годовалый. Бывшая красавица-простушка на старости лет в одночасье обернулась владелицей в первую очередь двухэтажного особняка на берегу моря, в Золотых песках, в восемнадцати километрах от Варны. Необычность происходящих стремительных метаморфоз усугублялась и вовсе добивающей новостью: оказывается, скромной дочери профессора эволюционной морфологии и генетики стал принадлежать ещё и двухэтажный особняк с гектаром земли неподалеку от береговой линии в соседней Турции, рядом с Трабзоном. Никогда и ничем не злоупотреблявший профессор, Люсин папа, от неожиданности грубо заматерился и чуть не запил. Однако вскоре решил подвергнуть нового зятя тщательному морфогенетическому анализу на предмет выявления каких-то скрытых, неизвестных русскому человеку мутационных возможностей. Но зять с тестем всегда лишь здоровался, часто на разных языках, тем самым пытался сразу дистанцироваться от отца жены как можно дальше, долго не вынося его чересчур пристального морфогенетического взгляда, который всё видел, всё понимал, а сказать стеснялся.
Обе крутых заграничных недвижимости её избранник, покорённый непрерывно возрождаемой люсиной красотой, этот самый зять сразу записал на имя обожаемой жены, отчего в обморок грохнулись уже и Люсины мама с бабушкой, а дочка Ритка завистливо принялась вопить: «И я себе такого же мужа хочу!». Золотая рыбка в облике нового маминого супруга тут же взяла сокровенное пожелание падчерицы на стратегический карандаш. После чего немедленно закипела работа и по этому направлению продолжающего ветвиться несусветного счастья молодожёнов.
Маргарита хоть и успешно закончила медицинский универ, но поначалу тоже считалась в обществе не ахти какая специалистка. После интернатуры занималась лишь лазерным выжиганием папиллом и бородавок в первой городской хозрасчётной поликлинике, да ходила по частным вызовам к взыскательным старушкам на дом. Хорошо ставила капельницы, бывало, даже подключичку. Да и на личном фронте обстояло всё так же - ни шатко ни валко. До громового финального замужества матери и над Ритой, естественно, словно рок мерцал всё тот же фамильный «венец безбрачия». Всё та же безнадёга загрызала точку ру. Однако грянувшие затем «подвиги матерей крылья дочерей» лихо сорвали и его. А безнадёгу отогнала прочь, как непривитую собаку.
После материного, хотя и позднего, но воистину потрясающего блицкрига, Маргариту через какое-то время взяли врачом-ординатором в престижную клинику профессора Чудновского. Одновременно она практически сразу же обзавелась приятнейшей наружности и видимо вполне толковым бойфрендом, клиническим ординатором оттуда же. Судя по его настораживающей обходительности и предупредительности, этот молодой человек видимо также не являлся отечественного разлива и закупорки. Тем более не вёл своего происхождения из выжженных ущелий с гюрзами по каменистым склонам и певучими карабахскими ишаками во дворах глинобитных строений где-то там под тенистыми смоковницами. Даже не танцевал лезгинку по кабакам с пьяными шлюхами. Оказывается, и такое по жизни бывает.
Через год жители микрорайона с ужасом запеленговали парочку туристов, небрежно но вальяжно прогуливающихся по соседнему бульвару: Люсину Ритку и какого-то блондинистого джентльмена, исключительно предупредительного, вежливого, очень красивого, чрезвычайно культурного и потому весьма застенчивого мерзавца, также держащегося на расстоянии от любопытствующих взглядов любых соседей, тем более каких-либо расспросов с их стороны.
Так прозвучал второй, теперь контрольный выстрел в голову всему микрорайону. Агонический ступор хватил всю женскую половину его населения. Будто стон раздался над встопорщенной русской землёю: такого же в природе не бывает! Почто боженька опять попустил настолько обидную неравномерность в распределении своей милости, твою же мать неисповедимой?! При всём стрясшемся форменном безобразии тот факт, что новый избранник Людмилы в израильской клинике ещё и нормально отремонтировал Люсиной маме, а Ритиной бабушке тазобедренный сустав, после чего та стала ходить совсем как в молодости, нисколько не припадая на ногу – теперь совсем никак не воспринималось. Очутилось за пределами восприятия, потому что получился, конечно, явный перебор. Зашкалило. Случившееся полностью выпадало за пределы обычно существующего мира, как есть воспринимаемого житейским рассудком. Оно казалось целиком за гранью реального смысла и порядка вещей и обстоятельств, чем-то вроде наваждения. Или искушением - вторым после гордыни смертным грехом. То есть, простой, чёрной завистью, в сто оттенков серо-буро-малинового, что нисколько не меняло подлинной сути вконец измучившего всех событийного ряда.
Из своей некогда крутой больнички Люси уволилась почти сразу. Перестала самоотверженно спасать сивых блаженных калек, всё равно всех не спасёшь, а на «спасибе», как оказалось, долго не протянешь. К тому же, чем больше кого спасаешь, тем больше желающих спастись отовсюду прибывает. Закон Ома, когда не все дома. А тогда есть ли смысл продолжать всю эту гуманитарку, до какого упора?! Не лучше ли поставить преграду в самом истоке столь неистовой прорвы безнадёжных дел?! Чтоб и не начинались вовсе. Или хотя бы в середине всех этих заведомо нескончаемых усилий, не имеющих никакого принципиального завершения?!
Бывшие коллеги вскоре потеряли её из виду. Она перестала переговариваться по скайпу даже с бывшими близкими подругами, Инной, Алиной и Яной, вместе с Люсей выстоявшими наиболее страшный, первый натиск пандемии коронавируса в заблокированном спецназом терапевтическом корпусе. Так Людмила порвала со своим прежним жалким существованием, которому и до этого знала цену, но которым раньше всё-таки гордилась и несла бремя врачевания по-гиппократовски высоко, с гордо поднятой головой. Сейчас она его попросту отбросила и забыла, что такое по жизни бывало. Нашла и оправдание этому. Мол, потому что там, в прошлом, её якобы никогда не ценили и никто доброго слова в сущности так и не сказал. Только сверкали завидущими глазками и ставили подножки.
[justify]Её старенький папа по инерции продолжал репетировать абитуриентов в медицинский. Однако теперь без прежнего надрывного фанатизма, обусловленного конечно же хронической нехваткой денежных средств. А тут та нехватка как-то внезапно закончилась. Вместе с Зоей, мамой Люси он спустился с неуютных, продуваемых блочных этажей. Стал жить в крепком и просторном загородном доме, куда по праздникам и на Новый год наведывались только теперь окончательно вошедшая в разум красавица дочка с до сих пор пугающе услужливым и
