Е. Керсновская: «Я смотрела на ряды умирающих детей, на лужи коричневой жижи, плещущейся на полу. Дизентерия. Дети умрут, не доехав до низовьев Оби, остальные умрут там. Я впервые видела, как хоронят без гроба, не на кладбище и даже не на берегу, а у самой кромки воды. Подняться выше конвоир не разрешал».
Казак Беляевский: «Муж невестки, мой брат Яков, был сослан, как кулак в Казахстан, где скоро умер с голоду. Шестилетняя дочь брата не вынесла холода и голода и в эту страшную зиму умерла в холодной сырой пещере в балке. Невестка была сослана в один из лагерей. Так семья брата была полностью уничтожена».
Учитель Андрюнкин: «По дворам ходили солдаты, всех сгоняли на работу — зимой, прямо в чём попало, отбирали все съестные припасы».
Дайневич: «На позорную доску заносились станицы, которые не справились с хлебосдачи. Окружённые войсками станицы и хутора превращались в резервации, откуда был единственный выход — на кладбище».
Аникович: «От холода, голода и непосильной работы первой умерла моя старшая сестра Надя, затем от истощения дедушка. Нас обзывали «врагами народа», «кулаками» и травили, на работу нас никуда не брали».
А. Никонова: «Осенью поздней картошку забрали. Зиму мы ещё пережили, а весной пухнуть стали. Малые кричат, хлеба просят. А я сама еле на ногах стою, шатает, а их уговариваю. Тогда весной 33-го года умерли Галя, Митя, Стёпка».
П. Герман: «Я выслан с больной женой, с детьми в сибирскую тайгу на верную гибель... Дети пухнут с голоду».
Самушкина: «Сами дети «кулаков» рассказывают, как мёртвых детей, потому что от голода первыми умирали дети, складывали в штабеля — похоронить то некому было».
Спецпереселенец Крыленко: «Одну женщину закололи штыком, а двух мужчин застрелили, 1600 в землю зарыли за какие-нибудь полтора месяца».
Михальский: «Тактика «раскулачивания» была проста и отвратительна. Вломившись в избу, стая партийно-комсомольско-чекистских зверей приказывала её обитателям снять с себя одежду и обувь и заменить её более рваной, а затем полуголых ни в чём не повинных женщин и детей выгоняли на улицу, никакой еды брать с собой им не разрешалось. Подобные «операции» обычно производились в наиболее холодные месяцы сибирской зимы, когда морозы доходили до 40-50 градусов. Советская власть погубила тогда миллионы лучших, наиболее хозяйственных и трудолюбивых крестьян».
К. Альбрехт (о детях сосланных крестьян): «Их сильно распухшие тела демонстрировали ужасные признаки начинающегося голодного тифа — последствия страшного наказания голодом, применённого против девочек и мальчиков, детей крестьян, уже с самого раннего детства, обозванных «классовыми врагами».
Г. Джонс: «Когда вы едите на Полтаву, вы видите сотни пустых изб. В селе на триста домов только в ста будут люди, остальные вымерли».
Оперуполномоченный Ветрашко: «По дороге встречались десятки, сотни подвод. Поднялась сильная пурга, и несмотря на это «кулацкие» подводы были отправлены в дорогу. Были похороны замёрзших детей. А в некоторых санях лежали по 3-4 замёрзших ребёнка. Участвуя беспрерывно в гражданской войне, я не получил такого впечатления, как за эти два месяца моей работы по коллективизации».
Е. Мерзлякова: «О Сталине спрашивать не зачем, вся Кировская область была в колониях… В коллективизацию много народу погубили ни в чём не повинного».
Д. Гойченко: «Свирепствовал голод 1933 года… В нашем селе из 1500 человек умерло 850».
Ефремова: «Дети наши живут зверской жизнью, вечно злы и голодны».
Пустовалова: «За этот год нам придётся, вероятно, кое-кого из нашей семьи не досчитать в живых, так как уже сейчас начинаем пухнуть от голода».
Бобровский: «Мы погибаем от голода, хлеба нет, есть нечего».
Колесникова: «Мы совсем погибаем, есть нечего».
Плужникова: «Живём мы в кошмарных условиях, есть совсем нечего; питаемся только желудями».
Иванова: «Муки, хлеба получить нет возможности, люди едят жмых».
Казак Черкасов: «Зимой 1932-33 гг. разразился страшный голод. Мне пришлось быть очевидцем этого ужаса в городе Таганроге. Крестьяне местных сёл, оставшись без крошки хлеба, бросились в город в надежде получить работу. За неимением квартир пришлые крестьяне стали рыть землянки вокруг города. Как только ударили морозы, голодающие, бродившие по городу, стали умирать сотнями и тысячами. Это были пухлые трупы с кровоточащими ногами, с полусумасшедшим взглядом».
Ошеров: «В нашей области [Курской] было 120000 раскулаченных и высланных на спецпоселение, а 2000 из них было расстреляно».
М. Коряков: «В 1933-м целые деревни, села и станицы вымирали от голода, выселялись на поселение в полярную тундру, пески Туркестана, концлагеря Колымы».
Писатель М. Шолохов: «Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти. В хуторе Велеховском семьи выкинутых из домов жгли на улицах костры. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоит. Да разве так можно издеваться над людьми? Число замёрзших не установлено, так как этой статистикой никто не интересовался и не интересуется; точно так же, как никто не интересуется количеством умерших от голода. Бесспорно одно: огромное количество взрослых и «цветов жизни» после ночёвок на снегу уйдут из этой жизни. А те, которые останутся в живых, будут покалечены... В Вашаевском колхозе колхозникам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили. Уполномоченный Плоткин при допросе заставлял садиться на раскалённую лежанку. В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью. В Верхне-Чирском колхозе ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили босых же на мороз. Это не отдельные случаи. Это узаконенный в районном масштабе метод проведения хлебозаготовок».
Историк Санников: «Голод 193 г. затмит все до того известные в истории человечества, как по масштабам территории, так и по числу жертв».
Сталин: «Нынешние кулаки и подкулачники — это большей частью люди «тихие», «смирные», почти «святые»...Чтобы разглядеть такого ловкого врага и не поддаться демагогии, нужно обладать революционной бдительностью, нужно обладать способностью сорвать маску с врага и показать колхозникам его действительное, контрреволюционное лицо. Кулаки разбиты, но они далеко ещё не добиты. Мы стоим у власти, мы располагаем средствами государства, мы призваны руководить колхозами и мы должны нести всю полноту ответственности за работу в деревне. Колхозы, как социалистическая форма организации хозяйства, могут показать чудеса хозяйственного строительства, если во главе их стоят действительные революционеры, большевики, коммунисты».
Хатаевич: «Жестокая борьба ведётся между крестьянами и нашей властью. Это борьба насмерть. Понадобился голод, чтобы показать, кто здесь хозяин».
Орджоникидзе: «Крестьяне — это самые страшные классовые враги. Это не повредит, если 10000000 из них будут уничтожены. Пока мужик, наш смертельный враг, нас не проглотил, мы должны его навсегда как следует взнуздать. Коллективизация — это наше средство укротить мужика. Мы не успокоимся, пока последний мужик не войдёт в колхоз или не будет обезврежен».
Молотов: «Кроме лозунга ликвидации кулачества как класса и плана раскулачивания, нам надо выяснить здесь, какое количество мы пошлём в лагеря, какое количество к выселению и какое останется на местах... Нет, тут уж руки не должны, поджилки не должны дрожать, а у кого задрожат — берегись! Зашибем! Вот дело в чем. Вот в этом дело... Коллективизацию мы неплохо провели. Я считаю успех коллективизации значительней победы в Великой Отечественной войне».
