Потом к месту разворачивающихся событий была доставлена и «мама Нашхун», великая, как сын представил её своей будущей невесте, не то поэтесса, не то природная сказительница из мест обитания самых голосистых в мире карабахских ишаков. Когда геодезист Хачик встречал свою замечательную супругу, она, утомившись после дальнего странствия, вместе с мужем зашла в привокзальное кафе подкрепиться перед визитом к попавшимся к ним в оборот русским лопухам и предполагаемым сватам. По-русски поэтесса не говорила и почти не понимала, однако буфетчице всё-таки высказалась:
- Адын кофэ!.. – И замялась в поисках новых слов.
Буфетчица радостно оживилась и выдала на все столики в кафе, обращаясь к другим посетителям:
- Вот смотрите, совсем приезжая, а правильно назвала кофе. Именно в мужском роде. Не то, что вы, образованные наши: «Одно кофе, одно кофе!..».
Хачик гордо добавил:
- А чего вы хотели?! Моя жена самая грамотная во всём Карабахе!
После чего мама Нашхун всё же нашлась и докончила:
- И адын буличка!
Прибыв на место схватки сватовства, начали братья армяне столь же грамотный штурм русской цитадели в лице не столько самой Люськи, сколько теперь её родителей и бабушки, тоже в прошлом преподавательницы вуза. Свататься так свататься, всё как положено в условиях всеобщего дефицита завидных женихов, но по схеме веками апробированного мезальянса: «чёрный верх – белый низ». Чабаны к профессорам. Полная гармония. Люська, к тому времени в широких уголовных кругах будучи уже в статусе Люсико-джан, не удержалась первой. Видимо незадолго до событий описываемого эпохального сватовства куколка в прямом смысле оказалась «белым низом». Профессорская крепость явно пала раньше и теперь в пролом крепостной стены хлынули превосходящие и соответственно непрерывно галдящие силы противника. Сил оторвать кочевников от себя почти ни у кого не находилось. Казалось бы, совсем немного оставалось для того, чтобы и над всей белой русской цитаделью взвился флаг очередного торжества «чёрного верха».
Буквально схваченные за горло будущие сваты, родители Люси, некоторое время пребывали в полной растерянности от такого натиска. Сама их доча видимо и вправду потеряла голову от тёмного рыцаря бандитских переулков, как и он от неё, во всяком случае, по его словам. Плохие мальчики всегда и больше всех нравились хорошим девочкам, профессорским дочкам в особенности. Так случилось и на этот раз. Чем хуже был мальчик, тем выше у него становились шансы изгадить самую чистую и беспорочную девочку. Ничего не поделать – закон бытия. У бандита Гаика имелись для этого наверно все сто процентов. Поэтому его гнусная ухмылка была такой торжествующей.
Ещё бы не лестно было достойному представителю коренного народа из малой Азии практически беспрепятственно овладеть воздушной северной красавицей, а теперь вот-вот сломить и её заумных предков, хозяев просторной квартиры в центре огромного города. Апофеоз нарастающего алчного сватовства нарастал со страшной силой и непременно должен был завершиться настолько грандиозной послесвадебной кульминацией, что от неё наверняка бы содрогнулись устои мироздания, а многочисленные лепестки белых роз на предстоящем брачном ложе добровольно и поспешно утрамбовались до положенного состояния в положенных местах и остальных примыкающих локациях.
Острие главного удара приходилось на Люськиного отца, профессора местного университета, конечно, не настолько грамотного как мама Нашхун, и поэтому крайне уязвимого. Дочка сходу принялась донимать папу истеричными мольбами срочно прописать у них в квартире бедных и несчастных, гонимых отовсюду армян. Люськин родитель, даром что сам вёл курс эволюционной морфологии, в перипетии трагического исчезновения армянской популяции с лица Земли почему-то не вник, зато в другом проявил себя крайне непрактичным и даже несообразительным. Он был из ряда мудрецов, которые как-то так умудрялись на каждом шагу. Наглая практичность тупых жужелиц, спустившихся с гор за солью, легко пробила излишнюю в таких делах мудрёность университетского умника. И тогда поплёлся профессор Пирогов в своё домоуправление, а потом и в паспортный стол. Стал просить прописать на своей жилплощади беглого армянского геодезиста Хачика, папу жениха Гаика, а также и его маму – неизбывную гордость всего карабахского национального эпоса по имени Нашхун.
В домоуправлении и паспортном столе настолько поразились дури замороченного русского мужика, к сожалению доктора наук и профессора, что даже пальцами у виска забыли ему покрутить, а так и сидели, оцепенев и с раскрытыми ртами. Мол, даже такое бывает?! Чудны дела твои господи! В завершении просветительских переговоров перемудрившему мудрецу всё-таки отказали. Нашли способ хоть как-то спустить на тормозах очевидно назревавшую у него жилищную трагедию. Полностью замороченному профессору разрешили только временную, на полгода регистрацию и лишь одного Хачика. «Потом – сказали в управлении – не будете знать, как благодарить нас за это!». Это на папу произвело серьёзное впечатление. Воротившись, на шею нетерпеливым сватам бросаться передумал, тем более кричать при этом: «Спасители вы наши!». И те сразу всё поняли: прозрел скотина, раньше времени. Эх, надо было его туда самим сводить и под крепким чабанским присмотром! Чтобы никто и не гавкнул под руку!
Мама Нашхун во время всех перипетий явно унизительного для неё сватовства держалась стойко, подбадривая себя стихами и балладами собственного сочинения, негромко напеваемыми под нос. Однако потом, узнав об отказе в постоянной регистрации, сразу перестала излагать миру свои бессмертные вирши. Карабахская мама страшно обиделась и, не мешкая, отбыла назад за Кавказский хребет слагать новую легенду о чёрной неблагодарности теперь белых туземцев, в лице Люськиных родителей, не оценивших всей героической жертвенности её собственного семейства, почти согласившегося было породниться с такими баранами.
На посошок она произнесла нечто гневное по-армянски, на что несостоявшийся папа Хачик покраснел и впопыхах сказал ей по-русски: «Зачем ты так?! Они ни в чём не виноваты! Старались же!». Затем спохватился и перевёл остолбеневшей жене свою реплику за дружбу народов надёжный оплот. Вроде как, это тебе не «кофэ» с буличкой!
Их сын Гаик тоже сначала дико расстроился, но потом решил превратить ускользающую русскую красавицу в самую статусную из своих наложниц. Сам он по-прежнему обитал в иных, недоступных простым смертным сферах бытия, а вот самый заплёванный торгаш с рынка, его папа явочным порядком спокойно втиснулся в семью русских интеллигентов и стал там кататься как ишачий сыр в масле. Новые сожители деликатно обращались к нему - Хач Саркисович, хотя сам он с непривычки протестовал и предпочитал, чтобы и здесь кликали его как в нормальных торговых рядах – исключительно по творческому псевдониму Хачик. Люсиному папу такое было страшно невдомёк, потому что ранее он всегда считал, что «Хачик» это русское народное ругательство. Оказалось же, что этих шельм так пометил ещё всевидящий господь бог. Кто бы мог подумать?!
В отсутствие гордой и чересчур зоркой мамы Нашхун Хачик Саркисович видимо пользовался у торговок немалым авторитетом, а также довольно существенными преференциями, выражавшимися в некотором количестве отборной «пересортицы», которую он иногда широким жестом выставлял на общий с профессорами обеденный стол. Спустя время он сам же и оценил свой вклад в продовольственную безопасность постепенно и неуклонно обживаемой семьи. Принялся заявлять, что всех тут кормит, тянет на себе и ему сильно невдомёк, как они до его появления не умерли с голоду. Продукты Хачик и вправду приносил, хотя и немного, но почти всегда отличного качества. Марку не терял. Порой за неделю, а то и за две, до их массового появления в продаже. С завидным чувством исконного самоуважения Хач Саркисович при этом заявлял, что, например, настоящие грунтовые, а не тепличные помидоры самыми первыми в городе появляются именно у него. Даже у прокуроров их нет, а у Хачика есть, вот так. Это Хачик, в частности, выяснил во время нового вызова его к районному прокурору по поводу очередных мутных дел его сына Гаика, опять схваченного стражами порядка во время проведения оперативных мероприятий на территории рынка.
Собираясь к прокурору на допрос, Хач Саркисович весьма продуманно оделся в неизвестно где подобранные живописные лохмотья, которыми бы наверно и бомжи побрезговали. Расчёт состоял в том, чтобы предстать пред Оком Саурона в наиболее невзыскательном виде, то есть, с намёком, что больше с него взыскивать будет нечего.
Для безоговорочного достижения требуемой степени убедительности, для смазки и полезного контраста всё же необходим был и некий восточный дар власть предержащему, пусть небольшой, но обязательно очень приятный и полезный. Таковой оказалась нетленная мудрость веков, намертво закрепившаяся в армянских генах ещё со времён их древнего царства Урарту. Заходя на поклон к прокурору, хитроумный Хачик держал в руках большую плетёную корзину действительно грунтовых, замечательно, как в августе пахнущих армянских помидоров. Таких не найти было нигде, тем более в промозглом месяце марте. Месседж Хачик организовал такой, мол, вот и всё, что у нас есть, примите от чистого сердца. Практически любое, даже неживое прокурорское сердце должно было обязательно дрогнуть и смягчиться при виде оборванного несчастного старика, принёсшего в качестве искупительного дара за грехи сына столь замечательную метровую чашу с дарами субтропической армянской природы. От жалости пополам с великодушием обязательно встрепенулось бы, да и отпустило блудного папу обратно в торговые ряды его стихии. Как только что пойманного сомика. И действительно, что с бедного армянина взять, кроме корзины помидоров, ненароком оставленной где-то там у секретарши за шкафом. Так что розыск с Гаика и на этот раз сняли. Один – ноль, в пользу Урарту.
[justify]Папе Люськиному армянский папа, удовлетворённо снимая отработанные сценические тряпки, пояснил, назидательно приподняв почему-то средний палец: «Перед властью надо уметь правильно показываться. Этому искусству требуется всю жизнь учиться!». Люськин папа сильно приуныл, потому что сам бы так никогда не смог, даже если бы стал членом-корреспондентом Академии наук. В
